Болотников и атаман Заруцкий наблюдали со стены за перемещением царских войск. Вскоре казаки взяли языка из лагеря Мстиславского. Он сказал, что князь Скопин ушел к Серпухову, а Татев с Черкасским на Тулу. Потом объяснил: поймали казака-лазутчика, при нем грамота. Оказывается, князь Телятевский шел на выручку Болотникову.
Боярский полк, ведомый Татевым и Черкасским, в тот же день встретил дружину Телятевского. Издали началась перестрелка. И одним из первых выстрелов через речку Пчельню убило Татева. Гибель предводителя расстроила ряды детей боярских.
А князь Телятевский уже перешел речку и, грозя саблей, кричал:
– Вперед! Руби изменников, хлопцы!
Казаки Телятевского, как обычно, с визгом и свистом бросились на боярский полк. Засверкали сабли, загремело железо о железо. Кони, хрипя и визжа от ужаса, вставали на дыбы, бросались в сторону. Люди в рубке зверели, не думая о пощаде, не рассчитывая остаться живыми, не разбирая кто-где, человек ли, конь ли перед ним. Князя Черкасского пронзили пикой, он с воплем схватился обеими руками за древко и сразу умер.
Оставшись без начальников, боярский полк бросился бежать, показав врагу тыл и тем самым воодушевляя его. Победители гнали боярский полк более трех верст, устилая дорогу трупами. Больше половины полка полегло на Пчельне. А уцелевшие, прискакавшие в лагерь под Калугой, кричали издали:
– Бечь надо! Там такая силища прет! Спасайся, братцы! Воевод убили и полполка в капусту порубали…
И тут в дружине князя Мстиславского в тот же миг распространился слух… Ясно, почему так плохо все получается… Войско-то против нас ведет природный государь Димитрий Иванович…
– А мы кому служим? За кого гибнем? За Шуйского, который хотел погубить настоящего царя? Сдаемся!
Неожиданно распахнулись крепостные ворота. Во главе с Болотниковым и Заруцким сотни казаков, размахивая саблями, вылетели из города. Помчались на лагерь Мстиславского. А из-за окоема показалась дружина-победительница князя Телятевского. И тогда полки Мстиславского стали бессовестно бросать оружие и поднимать руки. Сдавались вместе с начальниками.
Князь попытался было остановить своих воинов, крича с возмущением:
– Изменять? Государю своему? Сукины дети!
– Наш государь Димитрий Иванович! – ответили ему царские стрельцы. – А ваш – предатель и цареубийца Шуйский…
Понимая, что его сейчас возьмут в плен свои и отдадут «ворам», князь Мстиславский ударил коня плетью между ушей и поскакал вместе с Горским в Серпухов. «Старый дурак! – ругал он в душе Шуйского. – Снять конников Скопина накануне таких сражений. Ну, шелудивый пес, чтоб тебя Господь наказал!»
Примчавшись в Серпухов, Мстиславский доложил царю об измене войска, о гибели Татева и Черкасского.
– Царствие им небесное, – спокойно произнес седобородый низенький Шуйский и как-то лицемерно, наигранно перекрестился.
«Плевать тебе на всех, бараний помет», – подумал Мстиславский и отвернулся.
– Да, не справилися воеводы мои, не справилися, – словно бы рассуждая про себя, бормотал царь. – Не умеют воров побеждать…
– Может, не надо было забирать конный полк Скопина? – неуверенно спросил Мстиславский. – Тогда бы лучше получилось…
– А мне князь Скопин-Шуйский нужон будет в скорости как посаженный отец… Я ведь жениться собрался… Не знал, Федор Иванович? То-то…
Мстиславский от негодования и бессильной ярости чуть не заплакал. Опустил голову, не стал возражать царю. Сжимая кулаки, отошел в сторону.
Однако потеря под Калугой 15-тысячного войска, предавшего его, ох как сердила и волновала царя. Вот поганцы, лиходеи, изменщики… А ведь крест мне целовали…
– Все воеводы мои – кто погиб, кто драпака дал… И Мстиславский, и братцы мои… – жаловался Шуйский племяннику. – Я же под Серпуховым для Тулы войско собираю. В Туле теперя кой-то царь Петр сидит с войском, свирепый, говорят, ужасть… Сколько князей и бояр по всему севрюковскому да донскому краю перевешал, счету нет… Да еще в Стародубе очередной, значит, Димитрий вылупился. Где мне на всех них рук набрать? Ума не приложу, ей-ей. Однако в Туле и Болотников сукин сын, и все собралися. Ну, не знаю, чего мне с ними и делать-то…
– Ничего, возьмем Тулу, государь. Тогда и Стародубом займемся, – уверенно сказал Скопин, успокаивая дядю.
Однако, несмотря на все военные проигрыши и несообразности, Шуйский собрал под Тулой стотысячное войско. Русь все-таки была велика, народу для царского войска пока хватало. Царь заставил все посады и даже монастыри поставить ратников. Монастыри и посадские ремесленники пытались было отговариваться. Но царь пригрозил опалой, а в случае удачи и победы над «ворами» обещал великие милости.
Князь Скопин-Шуйский, стараясь блюсти тишину, выставляя дозоры и засады, почти крался по этому краю. Он высматривал возможные вспомогательные дружины «воров».
– Коням дать овса в торбах, седла не снимать. Выставить подале дозоры, а у лагеря сторожей. Ратникам спать вполуха, чтобы быть готовыми в любой миг.
Ночью появился гонец от его помощника Глебова.
– До Тулы дошли? – в нетерпении спросил князь.
– Нет. На реке Вороне большим отрядом казаки стоят.
– Много?
– Не мене тыщи, а может, две.
– Они вас не обнаружили еще?
– Пока нет.
– Вертайся к Глебову, пусть следит за ворами, глаз с них не спускает. А мы вскоре будем, на цыпках подкрадемся.
Конники Скопина выскочили из леса к казачьему лагерю, не готовому к сопротивлению. «Спали? Хорошо! Еще выспитесь сейчас», – думал князь и крикнул на скаку своему шурину Головину:
– Семен, отсекай им отход!
Сеча была ожесточенной. Казаки не выдержали. Отбиваясь, отступили к Туле. Потеряли много бойцов. У Скопина потери были минимальные.
К вечеру подошло с пушками и хоругвями основное войско. Узнав о случайной победе, царь обрадовался:
– Молодец, Миша. Дай нам Бог и дальше удачи, но с ходу брать город не буду. Не хочу людей даром терять. Пригодятся.
Тула была полностью окружена. Перед всеми воротами установили пушки, заряженные картечью. Войска были все время наготове.
Болотников, представлявший находившегося в Польше «Димитрия Ивановича», «царь Петр» с атаманом Болдыриным и есаулом Хмырем сидели крепко запертые в огромное воинское кольцо. Но, несмотря на тяжелое положение осажденных, к ним изредка перебегали ратники из московского войска.
В Туле к тому времени съели всех кошек, собак, голубей и ворон. Голод становился нестерпимым. Население стонало и рыдало, плакали круглосуточно маленькие дети. Казаки скрипели зубами, но лошадей все-таки не трогали. Пытались постреливать по царским войскам. Им приказано было лишь отодвинуться, одним пушкарям и конникам – быть наготове.
Иногда неожиданно выскакивали из ворот ватаги казаков, надеясь прорвать окружение. Не удавалось никак: пушки начинали беспрерывно хлестать картечью, и мало кому удавалось найти хоть малый прогал между плотно стоявшими войсками Шуйского. Конные стрельцы вылавливали всякого, кому чуть было выпала удача. Догоняли, рубили наотмашь или накидывали веревки, волокли в шатер к Мстиславскому на допрос.
– Будем ждать тебя, – сказал Болотников, видя ненадежность всех попыток пробиться, атаману Ивану Заруцкому, как самому смелому и ловкому. – Ты должен со своими хлопцами найти слабое место в окружении. За три-четыре перехода достичь Стародуба и застать там нашего царя Димитрия Ивановича. Он решит, как ему нас вызволить.
Осажденные по приказанию Болотникова усилили стрельбу из пушек по расположившемуся кругом Тулы царскому войску. Однажды одно из «воровских» ядер почти докатилось до шатра Шуйского. Царь встревожился за драгоценную свою жизнь. Велел отодвинуться от стены на более безопасное расстояние.
Тем временем, смазав маслом петли городских ворот, обвязав сеном копыта коней, сабли и всякие металлические части пищалей и пистолей, Заруцкий среди ночи пробирался, держась края чуть поредевших в иных местах стотысячных войск.
– Кто идет? Стой! – кричали ему в темноте начальники караулов.
– Вызваны к ставке государя Василия Ивановича. Есаул Заруцкий с малым отрядом.
Хоть и заметили его стрелецкие дозоры, но, по счастливому случаю, приняли за своего.
Словом, прошла неделя. Терпению голодающих в Туле настал конец. Казаки стали есть коней, тем более, что кормить их было нечем.
И все-таки осажденные еще сопротивлялись, ожидая своего долгожданного «Димитрия Ивановича». В общем-то, сидели, как в запаянном котле, казаки терские, донские и прочие пестрые ополчения, и предавшие Шуйского стрельцы. А с ними Болотников, ставший среди «воров» большим воеводой, и Лжепетр, вешатель и кровопивец редкостный, и упорный ненавистник Шуйского путивльский князь Шаховской. Да еще были слухи: якобы князь Телятевский бился с ратниками Шуйского до отчаянного изнеможения, пока не скрылся с остатками от своего четырехтысячного воинства. А еще говорили, будто Телятевский во время сражения перешел на сторону Шуйского и тем решил дело в его пользу.
Не знали что и думать. Продолжали рати Шуйского стоять вокруг Тулы. В Туле же простые воины и казаки уже ели лошадей, однако ни за что не сдавались. Еще явилась и распространилась молва будто город Стародуб, хоть и занял «Димитрий Иванович» с какими-то поляками пана Меховецкого и с мозырским хорунжим, литовским начальником Будзило, но собрали они дружину столь малочисленную, что идти освобождать Тулу никак не в состоянии.
Стояли, смотрели со стен. Другие упорно окружали стены упрямого города. И те, и другие постреливали друг в друга ядрами и картечью. Русская смута была в разгаре, ненавидели и стреляли, захлебываясь от ненависти. Даже к крымским татарам, полякам и немцам такой злобы не питали.
И вот тут среди полка Михайлы Васильевича Скопина-Шуйского явился некий человечек низкого росту. Однако повадка бойкая, глаза ясные, шустрые, движения скорые. Явился сначала к Михайле Скопину, рассказал, как за несколько дней – самое большее за неделю, – заставить осажденных смириться. Назвался муромским боярским сыном Кравковым. Предложил Кравков запрудить речку Упу и, затопив Тулу, принудить воров сдаться всенепременно.