Брянск открыл ворота своим освободителям. Брянцы, обнимая, зазывали ратников, промокших, заледеневших, но торжествующих. Торопливо топились баньки, чтобы скорее согреть москвитян, избавить их от возможной простуды. Тащили ендовы и баклаги с крепкой, перченой водкой, медовухой; поили горячим молоком. Развешивали в избах у печи одежду, от которой шел пар. Город Брянск ликовал, и ликовал дух русских людей, не пожалевших себя, чтобы прийти с братской помощью, спасти своих от иноземного нашествия.
Князь Куракин со своими ратниками более спокойно, на плотах, а вскоре и по окрепшему льду подошел к Брянску. Он подвел к городу обозы и снабдил население продовольствием. Затем сделал быстрый переход и занял город Карачев.
Самозванец попытался взять этот город, но получил отпор. Не надеясь на успех, воинство «Димитрия» отступило и ушло на зимовку в Орел.
III
Неудачам полковника Лисовского под Брянском и Карачевом радовался втайне Меховецкий. Он был первым назначен «царем» возглавлять войско и не желал уступать свое место полковнику, который присвоил себе звание полководца самовольно.
Как бы между прочим Меховецкий говорил «царю»:
– К чему было накануне зимы затевать это бедство?.. Просто некоторые выскочки учитывают только свое мнение, Ваше Величество. (Он имел в виду, конечно, Лисовского.) Что мы получили? Под зад у Брянска и по носу у Карачева. Имеем потери, пусть и небольшие.
В Орле самозванец заставил всех вятших людей города ему присягнуть. Начали обустраивать войско, подготавливаться к зимовке. Тем временем распространились слухи в Литве и Польше о победном шествии «царя Димитрия Ивановича» по Северской Украйне. И многие, свободные от воинских дел паны, шляхтичи и просто удальцы, по природе своей разбойники, решили присоединиться к разграблению Руси.
Князь Роман Ружинский, так же как полковник Лисовский, вынужденный по решению сейма покинуть Польшу, решил, что свара, круто заварившаяся в Московии, очень удобна для него – учитывая сложившиеся обстоятельства. Он собрал четыре тысячи головорезов и, после проверки дел и разведки пана Валавского, сам двинулся на Русь. С ходу он без особых боев захватил Кромы.
Затем Ружинский решил диктовать этому сомнительному «царю Димитрию» свои условия. Он послал в Орел послов для заключения военного договора.
Подготовленный Меховецким в том, что князь Ружинский необычайно властный и надменный человек, «Димитрий» встретил послов князя холодно:
– С каким поручением прибыли, панове?
– Ясновельможный пан и князь Роман Ружинский предлагает вам свою службу, подкрепленную четырьмя тысячами опытных бойцов. Он уже занял Кромы. Князь хотел бы знать, какова будет оплата.
– Мне не нравится, когда, не прослужив ни дня, говорят об оплате, – ответил «Димитрий» неласково и на московском наречии. – Я не звал Ружинского. Передайте, что он может возвращаться обратно.
Послов явно возмутили грубые слова, сказанные по отношению к их ясновельможному господину.
– Мы видим, Ваше Величество, – в свою очередь, дерзко сказали послы, – что вы не тот царь Димитрий, который был прежде. Тот умел уважать рыцарское обращение и говорить с достойными людьми. А в этот раз мы подобного обращения не увидели. Что ж, мы перескажем ваши пожелания князю. – С тем поляки Ружинского без поклона удалились.
– Государь, – взволнованно заговорил Валавский, обидившись за своего патрона, – вы напрасно ссоритесь с ясновельможным паном, князем Ружинским. Его войско не меньше нашего. Да и многие из нас оскорбятся, узнав о вашем ответе князю. А ведь он истинно желал бы оказать вам поддержку в вашем противостоянии с Шуйским. Вы унизили Ружинского, и он может пойти против вас.
«Царь» слегка растерялся, не зная, как ему исправить свою опрометчивую выходку.
– Лучше будет, если вы вернете послов. Скажите им, что вы погорячились и извинитесь.
– Царю – извиняться? Ну это уж чересчур.
– Ваше Величество, вы назначили меня канцлером, – продолжал настаивать Валавский. – Умоляю вас прислушаться к моему совету. Верните послов. Это нужно для дела.
– Ладно, – сказал сердито «царь» и повернулся к спутнику. – Окольничий Рукин, пойди за ними. Скажи, что я извиняюсь и прошу их со мной пообедать.
Александр Рукин ухмыльнулся, зная как трудно сделать этот шаг человеку, который с невероятной быстротой обрел надменную властность прирожденного монарха. Кстати, именно эти проявления его натуры являли для многих истинность его царского происхождения.
Послов вернули. Они вошли, недоверчиво глядя на «Димитрия Ивановича».
– Панове, – улыбнувшись, заговорил «царь» по-польски, – не гневайтесь на мою грубость и не оскорбляйтесь за унижение достоинства высокородного и ясновельможного князя Романа Ружинского. Забудьте мои слова. Дело в том, что мне недавно донесли: моя коханая, моя дорогая жена Марина все еще в лапах Шуйского. Из-за этих известий я был очень огорчен. И потому раздражение испортило мое любезное обращение к представителям рыцарства.
– О, Ваше Величество, мы теперь понимаем вашу раздражительность. Поневоле выскажешь огорчение от такого бедства. Мы глубоко сочувствуем. Конечно, Ваше Величество, мы не можем более сердиться на вас.
«Царь» пригласил послов за обеденный стол, где уже рассаживались его польские полководцы. Послы согласились и были удивлены обилием искусно приготовленных кушаний. И безгранично (кроме медовухи, водки, пенника, вишневой наливки) послов поили прекрасным рейнским вином. После обеда, в виде царского поощрения, «царь» вручил им по пять золотых талеров.
– Панове, я надеюсь вы уже забыли о начале нашего знакомства.
– Ваше Величество, вы можете быть совершенно в этом уверены.
Однако, приехав в Кромы, послы рассказали Ружинскому все подробности их приема у «Димитрия» – и начало, и конец.
«Ага, вернуть моих послов царю посоветовал Валавский, который, как выясняется, назначен московитом канцлером, – размышлял наедине с собой князь. – Но кто его накрутил с самого начала? Кто не желает моего сближения с этим подозрительным царем? Надо бы узнать».
На другой день князь Ружинский с отрядом самых преданных и отчаянных гусар въехал в Орел, чтобы выразить царю сочувствие по поводу пленения его жены.
Подъехали к простому, но просторному дому, который временно был царским дворцом. На крыльце обиталища царя охраняли четверо гусар из отряда Валавского. Вокруг дома расхаживали севрюки с бердышами и саблями. Поодаль виднелась коновязь. Возле коновязи стояли, опираясь на копья, несколько казаков.
На вопрос «где царь?» Ружинскому ответили: «В бане парится».
Князь знал, что московиты парятся в бане по субботам. «Почему “Димитрий” делает это ежедневно? Непонятно. Или это устроили нарочно, чтобы издеваться надо мной?»
Ружинский безумно разозлился. Его польский гонор, княжеская и гетманская спесь (а гетманом он назначил себя сам) не давали ему покоя. В сопровождении двух десятков преданных гусар он ввалился в дом, служивший дворцом, и дальше в горницу, где стояло кресло с позолоченными завитушками и бархатной подушкой, заменявшее трон. Гремя саблями, громко переговариваясь и позволяя себе хохотать по разному поводу, поляки Ружинского расселись на лавках вдоль стен. Сам Ружинский занял место, наиболее близкое к «трону».
Через полчаса вошел «Димитрий» с красным, потным лицом. Его сопровождали окольничий Рукин и Меховецкий, бывшие с ним в бане.
Кто-то из русских приближенных «Димитрия» стал требовать, чтобы поляки вышли из помещения, а вошли снова, когда «царь» займет место на троне. Но поляки решительно отказались. «Царю» пришлось пройти на свое место, почти проталкиваясь среди них.
Наконец он сел в кресло, принял надменный вид, положив ладони на подлокотники. Одет он был в полосатый из дорогой бухарской ткани халат, отороченный лисьим мехом. На голове серебристая, шитая красным узором, тюбетейка. За поясом торчит рукоять кинжала, украшенного золотым гербом. Позади стали русый, прилизанный маслом, как дьяк, Александр Рукин, пан Меховецкий в военном польском кунтуше и широкоскулый, широкоплечий громила сердюк в малиновой рубахе и таких же шароварах, в белой овчинной безрукавке. Он стоял как идол, весь увешанный кривыми метательными кинжалами, у бедра татарская сабля, в правой руке огромная алебарда, острием почти подпиравшая потолок.
– Ваше Величество, позвольте благодарить вас за прием и за то, что могу выразить сочувствие вашему горю, а именно продолжающемуся пленению вашей жены захватчиком престола Шуйским. Благоволите допустить меня до вашей монаршей руки. – Ружинский подошел к трону и, склонившись, поцеловал «царю» влажную после бани руку.
И самозванец, и все присутствующие в горнице были явно озадачены поведением гордеца, потомственного польского князя Ружинского. А сам князь, человек проницательный и в глубине души стремящийся к манящим лучам высшей власти, прекрасно понимал: этот молодой, довольно благообразный лицом и почему-то по-татарски одетый «царь», конечно, никакой не сын Ивана IV, и не «первый» самозванец Лжедимитрий, но это человек бесспорно отмеченный лучами той самой власти. Судьба его такова, что на него указал перстом некто (Бог или дьявол?) – и совсем не чудо, если через неопределенный срок он будет под колокольный звон в Московском Кремле. Были такие же в давно прошедшие и будут в будущие века явившиеся ниоткуда люди, которым суждено становиться королями, царями, императорами, великими завоевателями мира.
– Ясновельможный князь, благодарю вас за сочувствие. И за то, что вы готовы поддержать мою войну с Шуйским за отеческий престол. Прошу вас и ваших людей к столу. Окольничий сейчас распорядится. Мы поговорим за приятным угощением о важных делах.
Вскоре стол во всю обширную горницу был уставлен снедью и хмельными напитками. «Димитрий» и князь Ружинский уселись друг против друга. Гладко причесанные отроки в чистых рубахах подносили гостям еду на деревянных подносах, ставили новые баклаги и кувшины, заменяя порожнии.