Болхов сдался победителям. Казаки и поляки собрали коло. Будучи уверены, что они скоро займут Москву и посадят на московский престол того царя, которого сочтут нужным, они требовали от самозванца клятв и обещаний.
Стоя в центре коло уже не таким важным, как прежде, он говорил:
– Господа гусары! Господа казаки! Панове! Я клянусь вам, как токмо будем в Москве, заплачу вам все оговоренные деньги сполна и отпущу домой. – Но тут же, прижимая руки к груди, заклинал этих бесшабашных, жестоких рубак со слезами на глазах. – Я без вас не смогу быть паном на Москве. Я бы хотел, чтобы поляки были всегда при мне. Пусть на всей Руси одним городом правит поляк, а другим москвитянин. Я от сердца хочу, чтобы вы, победители, забрали себе здесь все серебро, все золото. Я буду доволен одной славой, какую получу благодаря вам, панове. Если же вы все-таки захотите покинуть Московию и уехать в Польшу, то подождите. Побудьте со мной, пока я не приглашу других польских рыцарей.
«Он так благодарен полякам, что с радостью готов отдать нам свою отчину, не испытывая угрызений совести или хотя бы малейшего сожаления? – думал во время коло гетман Роман Ружинский. – Или он притворяется, как скоморох на ярмарке, этот внутренне надменный, загадочный человек? Он и впрямь мечтал с юных лет о царском троне? Или это неожиданный и случайный поворот в его судьбе?»
Беглецы с Болховской битвы, может быть, пораженные страхом, а скорее для своего оправдания пугали всех в Москве огромным числом ратников в войске самозванца. Но пять тысяч воинов-москвитян, сдавшихся в Бохове и присягнувших Димитрию, быстро изменили ему. Когда воровское войско двинулось к Москве, они (эти пять тысяч хитрецов) первыми переплыли Угру. Ночью ушли из-под стражи поляков и прибежали в Москву.
Войдя в Кремль, стали кричать, чтобы вышел к ним государь. Конечно, то были не простые ратники, а стрелецкие головы и полковники. Шуйский вышел на крыльцо. Сдавшиеся, а затем ушедшие из плена заверили царя, что в войске Лжедимитрия ратников совсем немного. И держатся они порознь: поляки гетмана отдельно, остальные поляки отдельно – от гетманских гусар, литва отдельно, казаки отдельно – донцы и запорожцы сами по себе. Да еще в стороне стоят табором всякие беглые холопы, смерды, разные слобожане и горожане, а дружины бояр и князей-изменников держатся скопом, но подальше от поляков.
– Что ж, детушки, я на вас зла не держу, – сказал царь. – Молодцы, что так лихо обманули воров и нас известили про их шайку. Расходитесь по домам, стрельцы по полкам своим предъявитесь. Готовьтесь биться, когда воры с поляками пойдут на Москву.
– Благодарствуй, великий государь, а мы всегда за тебя, за Москву да за отчину.
Однако лазутчики московского войска скоро принесли неприятную весть.
Чтобы увеличить численно отряды, самозванец велел объявить по всем городам следующее.
Крестьяне, господа которых служат Шуйскому, брали бы себе их терема со всем достоянием и женились бы на их дочерях. Повеление «Димитрия Ивановича» понравилось многим из простых ратаев[80] и закупных холопов. Вооружившись косами, вилами и топорами, они нападали на господские поместья, изгоняли своих хозяев и захватывали их вотчины вместе с дочерьми, да иногда прихватывая жен, сестер и племянниц.
Один иноземец из Датского королевства, остановившийся по торговым делам в Немецкой слободе на Кукуе, писал своему доверителю о московских событиях, сообщая, что из-за такого «прелестного» заявления Димитрия многие слуги стали господами, а господа, убежав к Шуйскому в Москву, терпят голод.
Тем временем самозванец двигался, не встречая сопротивления, через Козельск, Калугу, Можайск и Звенигород по направлению к столице. В Звенигороде к нему явился пан Петр Борзковский из Кракова.
Это был молодой человек, одетый как гражданское лицо, но имевший документы и приказания от королевских послов Олесницкого и Гонсевского. Показав самозванцу документы, Борзковский попросил «ясновельможного пана командующего» пригласить всех поляков, возглавлявших польские отряды в его войске.
Лжедимитрий мрачно пожал плечами и послал слуг за панами командующими. Через недолгое время вошли гетман Ружинский, полковник Лисовский, пан Кернозицкий, князь Адам Вишневецкий. Борзковский представился, еще раз предъявил документы.
– Ясновельможные панове, – обратился к воеводам молодой посланец, – я представляю сейчас королевских послов, панов Олесницкого и Гонсевского. Они находятся в Москве не на свободе, но под караулом, хотя и в сносных условиях. Их освободят, когда будет заключен договор между Его Величеством королем Сигизмундом и царем Василием Шуйским. Сейчас из Кракова приехали новые послы: паны Витовский и Друцкий-Соколинский. Они уже подготовили мирный договор с царем Московии на три года одиннадцать месяцев.
– Причем тут мы? – раздраженно спросил полковник Лисовский.
– Вы, пан Лисовский, как возглавлявший рокош против короля, объявлены его врагом и изгнаны из Польши, – резко произнес представитель послов. – К вам это отношения не имеет. Но остальные поляки, не участвовавшие в рокоше, обязаны выполнить условие, записанное в договоре. Заключается оно в следующем. Все поляки должны покинуть земли Московского царства в ближайшее время и проследить выполнение договора среди своих подчиненных. Невыполнение условий договора делает такого человека ослушником королевского указа и преступником законов Речи Посполитой. Я вас слушаю, панове. Ваш ответ, князь Ружинский.
– Я тоже имел отношение к рокошу, – с усмешкой сказал Ружинский. – Кроме того, я не только князь, но и гетман.
– С каких это пор? – удивился Борзковский.
– С тех пор как я возглавляю восемь тысяч гусар в войске Его Величества царя Димитрия Ивановича.
– Но король Сигизмунд не имеет дипломатических отношений с царем Димитрием Ивановичем. Он признает царя Василия Ивановича.
– В свое время король общался с Димитрием Ивановичем, ссужал ему деньги и даже подписал с ним тайные кондиции, – сказал сердито князь Вишневецкий.
– Об этом в договоре, составленном теперь, ничего не сказано. Может быть, прежние отношения короля были с другим человеком?..
– Как вы смеете! – воскликнул Ружинский. – Вы хотите сказать, наш государь присвоил имя другого человека?
– Нет, этого я не говорю, – смутился Борзковский, почувствовав, что разговор может стать для него опасным. – Я не могу это утверждать. С моей стороны было просто предположение. Однако, панове, как мне объяснить ваше решение послам – и прежним, которых пока удерживают, и вновь приехавшим из Кракова?
– Я, князь и гетман Роман Ружинский, остаюсь в войске государя Димитрия Ивановича.
К нему присоединился князь Вишневецкий:
– Я с давних пор не только нахожусь на службе у государя Димитрия Ивановича, но и являюсь его личным другом.
– То есть вы отказываетесь выполнять указ короля Сигизмунда?
– В этом отношении… да, отказываюсь.
– О, панове, – покачал сокрушенно головой Борзковский, он встал, поправил пояс на своем изящном кафтане, всем видом показывая, что визит его заканчивается. – Подумайте о своих семьях, о своих замках в Польше. Вы отвергаете указ короля, подтвержденный сеймом.
– И тем не менее я остаюсь здесь.
– А вы? – поверенный польских послов повернулся к Кернозицкому.
– Я тоже.
– Мне остается заверить вас, панове, что ваш ответ я передам послам Его Величества Сигизмунда. – Борзковский слегка наклонил голову, вышел из дома, где обосновался Лжедимитрий, и сел на коня. Отряд польских гусар, который сопровождал Борзковского, поскакал за ним.
– Не нахожу слов, чтобы поблагодарить вас, панове, – дрожащим голосом сказал самозванец. Он сделал шаг, словно для того, чтобы приблизиться к Вишневецкому. Однако князь остановил его сдерживающим жестом. Лжедимитрий растерянно оглянулся. – С такими рыцарями я без сомнения скоро буду в Москве и сяду на трон своего отца, – закончил он короткую благодарственную речь.
Поляки насмешливо переглянулись.
– Надеюсь, государь, ты объявишь всему войску о продолжении наступления на Москву? – довольно небрежно предложил самозванцу Ружинский.
– Да, да, конечно. Как только вы, князь и гетман, сочтете нужным. Завтра?
– Да хоть завтра.
– Я прикажу канцлеру составить приказ.
Все, кроме самозванца, вышли из дома.
– Ух, как возгордился сей зарвавшийся холоп, – произнес Лисовский. – Москву-то мы возьмем, а вот насчет трона… Мы еще подумаем, кому его предложить.
Самозванец за дверью расслышал сказанное Лисовским.
– Погоди, дай мне силу взять под свою руку стрелецкие полки, пушечный двор и государственную казну, – пробормотал мстительно Лжедимитрий. – Я еще с вами сочтусь.
V
В июне отправлены были из Москвы к королю Сигизмунду посланники – князь Григорий Волконский и дьяк Андрей Иванов. Посланникам царь дал наказ объяснить недавние события и причину успеха первого самозванца. Они объясняли это шатанием в народе из-за несправедливостей и согрешений царя Бориса.
Когда же паны из сейма спросят, каким образом вор-расстрига был убит, указывалось послам говорить так:
«Изо всех городов Московского государства дворяне и всякие служилые люди съехались в столицу. И тогда царица Марфа, которую расстрига выдавал за свою мать, также бояре и многие люди всякого звания, и присутствовавший там же наш ныне великий государь Василий Иванович обличили вора-расстригу Гришку Отрепьева. И за те его злые богомерзкие дела осудя истинным судом, весь народ Московского государства его убил».
Король Сигизмунд или кто-то из сенаторов сейма удивлялись на эту несуразицу в объяснениях московских посланников:
– Как это весь народ может убить одного человека?
Еще при переезде польской границы полицейский пристав, задавая обычные вопросы о причинах приезда московитов и слушая их ответы, спокойно заявил посланникам Шуйского: