Мещерский вынужден был стать боевым лагерем неподалеку от Пскова. В городе захватили полную власть «мизинные» люди особо свирепого и беспощадного нрава. Предводительствовал ими взявшийся неизвестно из каких краев простой смерд Тимофей, прозвищем Кудекуша Трепец. Ему удалось собрать таких же жестоких от рождения людей, которые бросились «выжигать» измену, проводить следствия, пытки и казни, жертвами которых стали в большинстве случаев представители городской знати. С ними сводили счеты недовольные своей жизнью, обедневшие торговцы, разорившиеся ремесленники, потерявшие хозяйство крестьяне и просто постоянно пьяные, склонные к грабежу и сварам бродяги.
Мещерский еще раз попытался овладеть городом. Стрельцы с помощью городского населения яростно отбивались и успели на месте взорванных возвести новые стены.
«Неужели вы столь отважно и безумно сражаетесь, чтобы иметь государем своим не московского царя, а самозваного Димитрия, разорившего государство с помощью пришельцев-поляков латыньской веры?» – писал в своей грамоте, обращаясь к псковскому вечу, князь Мещерский.
«Не хотим ни польского ставленника, ни какого московского лиходея, а желаем жить по справедливости старым вечевым обычаем. Но коль выбора только два, то лучше Димитрий Иванович и литва, чем московское палачество…» – отвечал от имени всех городских простолюдинов какой-то безымянный монах Печерского монастыря.
Однако «вятшие» люди писали к московским воеводам и припадали к милости царя Василия:
«И бояр многих мучили, жгли и ребра ломали щипцами калеными, и часто приходили новгородцы со злобою, с немцами и казаками, и дети боярские, новгородские и псковские с требованьями своими, и много было кровопролития, крестьянам и пригородам грабежа, и много всякой беды псковичам».
Скопин отозвал Мещерского от Пскова.
Семен Головин, вернувшись из похода, пришел к Скопину и устало доложил:
– Орешек наш, как ты приказывал, князь Михайла.
– А смурый чего? Трудно было?
– Да нет, обидно. Салтыкова, мошенника, упустил я. Успел он, сукин сын, сбежать в Тушинский табор.
– Да знаю. Черт с ним, с Салтыковым. Их вся порода такая: хитрая и продажная. Тут вот князь Мещерский так и не взял Пскова. Что за город воровской! Говорят, и прадеду у царя Ивана Васильевича, великому князю Московскому Ивану еле удалось овладеть Псковом. А то уж они хотели перейти в подданство литовцев, потом поляков. До того додумались, чтоб стать подвластной землей немецких торговых городов, а подчиняться их бургомистрам и купеческим советам. А православие заменить на латинство либо на веру жидовствующих, которую тоже привезли из немецких земель.
– Ну и поганцы! Много воли на своем вече взяли.
– И ведь сколько крови пролил царь Иван Васильевич Грозный, чтобы вернуть Псков в Московское царство. А они теперь не желают служить законному царю, а присягнули Вору и упорствуют. Хорошо хоть с Новгородом уладилось. Только зря Татищева растерзали, эх…
– А, может, и не зря, – пожал плечами Головин. – Один Бог знает, что замышлял Татищев. А вдруг бы тысяцкий прав оказался?
– Все равно, нельзя было воеводу толпе обезумевшей отдавать. Расследовать следовало. Я виноват, не успел его оградить от обозлившихся ратников…
Скопин снова собрал на совет Делагарди, Горна и своих – Головина, Чеглокова.
– Брат Федора Чулкова Гаврила захватил внезапно Торжок, проворонили поляки. Гаврила ворвался в город, а теперь срочной помощи просит. Торжок-то недалеко от Твери. Там с большими силами польский воевода Зборовский и мятежник князь Шаховской, которого князь Василий помиловал, не казнил за его воровство еще с Болотниковым. Вот он и платит за милосердие царское новой изменой. Присягнул второму Самозванцу. Сейчас с поляками вместе во всю старается. В случае их победы, думает небось, как бы ему этого Димитрия погубить, да самому на трон московский взобраться. Писал об своей задумке брату, а письмо-то перехватили. Ну, Шаховской, конечно, отпираться… «Зачем мне престол, мне бы царем посадить королевича Владислава…»
– Да кто ему престол свободит в любом эдаком случае? – засмеялся Головин. – Слышно, и сам Жигимонт не откажется. Все хотят царствовать.
– Окромя меня, незадачливого, – без усмешки сказал Скопин. – Я царствовать не желал бы. Мнится, лучше государство Русское от иноземцев и воров очистить. А после и выбирайте себе государя. Так вот, господа, – продолжил Михайла Васильевич. – В Твери у Зборовского и Шаховского более пятнадцати тысяч жолнеров и казаков. Они Гаврилу Чулкова сомнут. Так что генерал Горн и ты, Семен, выступаете немедленно.
Лес шумел молодой листвой, веял свежестью. Заливались птицы на разные голоса. Дождички кропили, но изредка. Воевать приходилось не в лихое ненастье, не в мороз, либо при изнуряющем нестерпимом зное, а при вполне приятной погоде. Может быть, поэтому Головин и Горн не особенно осторожничали, не послали гонца в Торжок о своем приближении.
И внезапно увидели выходящих из леса им навстречу ряды польских жолнеров. В середине готовящихся к сражению густых отрядов пехоты ехал на коне осанистый полковник в окружении своих адъютантов, это и был пан Зборовский. Сиял панцирем с золочеными накладными головами львов, каской с белыми заморскими перьями. Перчатки с раструбами, сапоги с горящим на солнце глянцем. Он вынул саблю, бросившую от солнца сверкающую дугу.
– Поляки, вам предстоит разгромить тупых москалей и угрюмых шведов! – громко крикнул полковник. – Это будет нетрудно. Они пришли, как видно, на гуляние. Мушкеты к прицелу, сабли наголо. Вперед!
На левом крыле стройно двигавшегося войска жолнеров, рыскали, хищно пестрея красными шароварами и кушаками, рассыпаясь по полю, запорожские казаки. Это были всадники князя Шаховского.
Русские невольно попятились и, прячась в кустах, начали стрелять из пищалей. Подоспевшие шведы тоже открыли огонь из мушкетов слаженно и точно, дружными залпами. Главное их достоинство, по сравнению с русскими и поляками, заключалось в том, что шведы гораздо быстрее перезаряжали ружья. Однако бой заварился упорный и кровавый. Московская дружина Головина отступала, с ожесточением отстреливаясь. Шведы, стреляя залпами, залегли. Поначалу казалось, что поляки выиграли сражение.
Услышав залповый огонь шведов, крик, гвалт и разрозненную, но множественную стрельбу поляков, Гаврила Чулков понял, что передовые отряды князя Скопина ввязались в бой с войском Зборовского. Он послал разведку выяснить положение. Вывел свою дружину из Торжка в тыл полякам и черкасам Шаховского. «Ну, вдарим Зборовскому по затыльнику», – заявил своим бойцам Гаврила и первый рванулся в бой.
Догадавшись о нападении Чулкова со стороны города, Горн повел шведский отряд в наступление. Скоро к нему присоединились ратники Головина. Левый «казачий» край польского войска не выдержал метких залпов шведских стрелков. Черкасы стали заворачивать коней и припустились бешеным наметом прочь, не желая погибать за «Димитрия Ивановича» от безжалостных шведских пуль.
Обнажив левое крыло польского войска, Шаховской вынудил и жолнеров к отступлению. Яростно ругая конницу князя, полковник Зборовский послал разведку кружным путем и выяснил: следом за передовыми отрядами движется большое русско-шведское войско Скопина.
Тут уж поляки стали торопливо отходить к Твери, где соединились с недавно разгромленными казаками Кернозицкого.
Скопин подошел с основным войском к Торжку. Здесь кроме его передовых отрядов дожидалось прибытия основных сил смоленское ополчение. Теперь русско-шведское войско вполне могло дать решительное сражение полякам.
Началось это большое сражение с ружейного и пушечного огня. Потом стали сближаться пехотные полки, продолжая на ходу стрелять, и уже вступили в рукопашное столкновение. Однако польские гусары с одной стороны, а черкасы с другой смяли на обоих крыльях и стремянных стрельцов, и тяжелую шведскую кавалерию. Однако польская пехота в середине не выдержала совместный удар шведов, московской пехоты и смоленского ополчения. Жолнеры обратились в бегство. Опомнились они, только пробежав несколько миль.
Затем жолнеры возвратились, подбирая своих раненых и убитых. Их встретили победившие на своих позициях конники. Казаки уже успели ограбить шведский обоз. Решив, что бойня закончилась в их пользу, они принялись выискивать способ раздобыть хмельного.
Зборовский на кратком полевом совете предложил все-таки покинуть Тверь.
– Отступать надо немедленно, – как и Зборовский, советовал полковник Кернозицкий. – Вы напрасно думаете, князь, – обратился он к Шаховскому, – что Скопин на этом успокоится и отойдет. Его войско сейчас числом превосходит наше. К тому же шведы ни за что не простят свой разграбленный обоз. Уж я-то знаю этих скупердяев. За всякий обыденный хлам и хоть какое-нибудь достояние они будут драться до последней капли крови.
Однако большинство поляков, особенно те, кто бежал от русских в середине сражения, и подгулявшие уже казаки не желали слушаться начальников.
Зборовский требовал, чтобы войско расположилось в одном месте и приготовилось к обороне. Но войско вышло из подчинения. Одни (в основном поляки-жолнеры) расположились в поле. Другие (казаки и всякий пришлый люд) расползлись по всему обширному посаду[103], устраивая пирушки, затаскивая в помещения женщин и не соблюдая никакой осторожности. Не выставили даже ночные посты. Поскольку у местных крестьян давно уже не было ни гроша, казаки спускали все награбленное в шведском обозе за «горилку», которая кое у кого находилась.
Зборовский пререкался с Кернозицким, требуя восстановления дисциплины.
– Э, пан полковник, вы следите лучше за жолнерами. А казаков сейчас ничем не проймешь, они загуляли, – отвечал Кернозицкий.
Поляки тоже плохо выполняли приказы. Они обижались, что казаки их опередили и в ближних деревнях вычистили все погреба и подполья.
– Мы дрались, а за нашу пролитую кровь казаки теперь веселятся! – возмущенно кричали жолнеры.