Самозванец сел к столу, наполнил бокал из хрусталя водкой и медленно выпил. Отдувшись, повертел головой и взял со стола кусок копченого мяса.
Возник Петька Кошелев, перекувырнулся перед «царем» и влез на стул, где сидел в начале ужина воевода. Он налил себе водки, ловко вылил в гортань и сипловато запел:
Тук да тук,
Деревянный стук,
Зять рубил на половину
Все для тещи домовину.
Затопили печку, засветили свечку,
Домовина-то ладна,
Видать даже из окна.
Вернулся Рукин. Подошел к столу, налил чарку, выпил с мороза.
– Чего долго-то? – спросил «царь».
– Да здоровый очень, в прорубь не пролезал. Пока пешней поддолбили. Потом уж все хорошо стало.
– Хорошо говоришь, Рукин, сукин сын? – пьяно переспросил «Димитрий Иванович». – Ха-ха! Ну и ладно… И концы в воду…
Такой же участи подвергся и «окольничий» самозванца Иван Иванович Годунов.
А в Тушине металась по своему скромному дому Марина Мнишек. Все письма от «Димитрия» к его нужным людям оказались в руках Ружинского. Хорошо хоть она успела спрятать адресованное лично ей у себя на груди. Распоясавшийся самовластный гетман все-таки не решился запустить свою лапу ей под рубашку.
Но она находилась в состоянии постоянной тревоги, даже страха. Что если Ружинский прикажет ее арестовать? Тогда уж все пропало! Что сделает злобствующий гетман против нее? Неизвестно, все что угодно. Ей же нужно немедля мчаться в Калугу. Там ее муж, царь «Димитрий Иванович», с которым она (пусть не с ним именно, а с его первоначальным подобием) венчалась в Успенском соборе московского Кремля, когда еще и не пахло никаким выгнанным из Польши Ружинским. Что же предпринять? На что решиться ей, женщине?
Ранним утром, едва одевшись, Марина побежала в стан, где располагались тысячные отряды донских казаков. Она шла между коновязей, кибиток, кое-как сбитых домов и шалашей. Она увидела, как со всех сторон на нее оглядываются и к ней направляются бравые усачи с саблями и пиками.
– Братцы, казаки! – закричала отчаявшаяся «царица». – Помогите! Спасите меня! Только на вас, дорогие мои, вся моя надежда!
Вокруг «царицы» мигом образовалась возмущенная, мгновенно накаляющаяся яростью толпа казаков.
– Кто посмел обидеть нашу православную царицу? Да мы того в куски порубаем и кишки выпустим! Говори, государыня-царица!
– Казаки, донцы! – снова воззвала маленькая женщина с распущенными волосами и горящим взглядом. – Гетман Ружинский не выпускает меня отсюда к моему мужу, царю Димитрию Ивановичу. Он в Калуге и прислал мне вчера письмо. Вот оно, подписано его собственной рукой: Димитрий. – Она размахивала письмом самозванца.
К ней подошли есаулы, сотники, кто-то еще из казачьей старшины. Они взяли у Марины письмо, доставленное Казимирским. Прочитали. Потом стали читать громко всей казачьей распаленной толпе. В письме к жене «Димитрий» повторил свои слова из воззвания к калужанам: «Я готов голову сложить за веру православную, за отчину и народ!»
Услышав такие слова, толпа донцов заревела. Некоторые выхватили сабли и завопили: «Кто смеет лишить воли царицу и не отпустить ее к государю?!»
Марина поняла, что достаточно привлекла внимание и накалила казаков.
– А что вы делаете здесь, как жалкие бездомные слуги гетмана? У вас есть царь! Он ждет вас в Калуге. Седлайте коней, казаки, уходите к своему государю!
Узнав, в чем дело, увидев и услышав, что происходит в донских куренях, атаман Заруцкий поскакал к Ружинскому, рассказал о бунте Марины.
– Ах, сучка! Ах, гадюка! – бесился Ружинский. – Как это я до сей поры ее не арестовал? А ты, Заруцкий, не можешь навести у себя порядок?
– Подите-ка, суньтесь к ним сейчас, пан гетман, – обиделся красавец атаман, сверкая глазами.
– Ну да, эта панна ведь, кажется, и твоя коханечка… Вот и взбесилось все казачье быдло! – неистовствовал Ружинский.
– Казаки возмущены не потому, что она чья-то «коханечка», а потому, что Марина Юрьевна венчанная русская царица! – тоже начал кричать Заруцкий. – И надо не забываться в чванстве, а помнить об этом!
– Езжай к Трубецкому, пусть поднимает своих ратников против казаков!
Заруцкий поспешил к князю Трубецкому, изложил происходящее, услышал:
– Я ухожу с полком в Калугу, а твоего Ружинского, я… в гробу… и в мать… и в душу…
– Ружинский прибегнет к военной силе, – предупредил Заруцкий.
– Что? Пусть только сунется, – обозлился Трубецкой. – Все! И тебе, Заруцкий, пора бы решить: ты с кем? Казаки уйдут, кем останешься у поляков? Конюхом?
Беготня Марины по лагерю казаков, ее вопли о засилье Ружинского, предъявленное письмо «царя Димитрия Ивановича» и призыв идти к Калуге возымели действие.
Донцы седлали коней, заряжали ружья. Грузили своими вещами и припасами обоз. С ними уходили полки князя Трубецкого и Засекина. Для охраны царицы выделили триста отборных конников Плещеева.
Длинная вереница всадников, обозы, пушки на полозьях, снова всадники – русские стрельцы и донцы – двинулась через заснеженное поле. Оставляли от Тушинского табора широкий, вскопыченный, перепаханный и унавоженный след.
Гетман Ружинский с искаженным от злобы и боли лицом кинулся к гусарам.
– Панове, надо вернуть в стан казачье быдло! Пан Александр, – обратился он к Зборовскому, – я поручаю это дело тебе. И не щадите их, хамов-схизматиков! Рубите изменников!
Гусары с разгона налетели на хвост вереницы уходящих казаков. Но те открыли по ним пальбу из пищалей, рубили саблями. Бились яростно и ожесточенно.
Когда Марина Мнишек, одетая в гусарский кунтуш и шапку, услышала стрельбу и спросила Плещеева: что происходит? – он ответил:
– Там идет сражение.
– Из-за чего?
– Из-за вас, Ваше Величество.
– То есть как?
– А так. Ружинский не хочет выпускать из лагеря ни вас, ни казаков.
– Вот мерзавец! – заявила Марина, потом задумалась и сказала: – Между прочим, меня приглашал навестить его пан Сапега. Он сейчас, кажется, в Дмитрове. Поехали туда, только запрягите сани для моей Барбары и служанок. Я отправлюсь верхом. Триста ваших молодцов смогут нас защитить в случае чего?
– Может быть, – ответил Плещеев и приказал запрячь сани для девушек. – Мы отправляемся в Дмитров, – напомнил он своим подчиненным. И триста всадников, сани, в которых сидели полячки, а также статный Плещеев, а рядом с ним на высоком коне маленький изящный юноша в гусарской одежде, – именно так выглядела Марина Мнишек, – покинули Тушинский лагерь с конца, противоположного тому, где гремела стрельба и происходила сабельная потасовка, если так можно назвать резню между казаками Заруцкого и гусарами Ружинского.
Сражение с южной стороны табора шло до темноты. В нем погибло две тысячи человек. Казаки все равно ушли к Калуге, а гусары воротились, неся своих раненых и волоча мертвецов. Ружинский бросился разыскивать «царицу», но ее уже не оказалось в Тушине.
Сапега был несказанно удивлен, когда к нему пожаловала Марина Мнишек в сопровождении Плещеева с тремястами отборных конников.
И почти одновременно началась осада Дмитрова отрядом воеводы Куракина, которого послал главнокомандующий русско-шведского войска князь Михайла Скопин-Шуйский.
– Вы приехали немного не вовремя, – осторожно сказал Марине Ян Сапега. – Хорошо еще, что успели проскочить перед носом князя Куракина. Вообще я бы посоветовал вам вернуться в Польшу и там переждать всю эту кутерьму. Там, между прочим, ваш отец… а неподалеку сейчас король… Зачем женщине рисковать на войне?
Марина нахмурилась и надменно взглянула на самоуверенного красивого литвина.
– Вы забыли, что я не просто женщина, пан Сапега. Я царица всея Руси. И мне нужно срочно попасть в Калугу к своему мужу, царю Димитрию Ивановичу, несмотря ни на какие бои и передряги.
– Не смею прекословить, Ваше Величество. Но вряд ли я смогу сейчас помочь вам. Начинается штурм Дмитрова войсками Шуйского и его племянника Скопина. Присядьте, выпейте чарку подогретого вина с дороги, Ваше Величество. Простите, но у меня сейчас начнется сражение с москалями. – Сапега кликнул адъютанта, надел панцирь и шлем, сунул за пояс два пистолета и вышел из дома.
Куракин с ходу, без подготовки, бросил свои отряды на приступ городских стен. Стрельцам удалось под огнем из крепости забросать ров бревнами, плетнями, натасканными из посада, и почти ворваться в город. С огромным трудом ратникам Сапеги удалось сдержать, а потом и отогнать москвитян. Князю Куракину не посчастливилось взять Дмитров с ходу. Он принужден был отойти, поскольку в его войске не было достаточного запаса пороха для пищалей и пушек. Кончалось и продовольствие. Куракин послал гонца к Скопину и стал ждать подкрепления.
Во время приступа стрельцов Куракина Марина спокойно подходила к стенам, по-видимому не оценивая опасности такого поведения. Она даже подбадривала защитников, ругала проявлявших робость и собиралась непосредственно участвовать в сражении.
Плещеев, вынужденный сопровождать царицу, каждую минуту ожидал ее смерти или своей собственной. Пули свистели повсюду, поблизости разрывались ядра. Марина совершенно не обращала внимания на угрозу гибели. С настойчивыми уговорами Плещееву удалось почти оттащить Марину от места, где шел бой. Наконец ее увела Казановская и уложила в постель.
Но рано утром Сапега увидел в окно, что Плещеев, уже одетый в кафтан и епанчу, распоряжается во дворе служанками царицы, а казаки седлают коней. Во двор въехали сани, запряженные тройкой лошадей. Один казак держал в поводу статного серого коня с укороченными (видимо, для малорослой Марины) стременами.
Сапега, накинув кунтуш, без шапки вышел на крыльцо. Тут же появилась Марина в мужском платье с саблей на боку. Ей подвели коня.
– Ваше Величество, позвольте узнать, куда вы собрались? – спросил с беспокойством Сапега.
– В Калугу.
– В Калугу? Но ведь у стен враги, – растерялся даже всегда уверенный Ян.