Сопровождать повозки с драгоценными дарами и кожаными мешками, полными золотой казны, царь послал одного из немногих оставшихся твердыми в своем крестоцеловании воевод князя Дмитрия Михайловича Пожарского.
За ним вскоре прибыл князь Лыков с четырьмя сотнями стремянных стрельцов. Они расположились тоже на берегу Оки, неподалеку от огромного татарского стана.
Степенный, широкоплечий, с окладистой бородой и суровым простым лицом, в воинской одежде-панцире, шлеме, в наброшенной поверх епанче, Пожарский приехал в татарский стан. Сойдя с коня, князь с двумя своими дворянами и толмачом приблизился к большому коричневому шатру, над входом которого выписаны золотыми витками арабские надписи из Корана. Два воина в латах скрестили длинные пики.
– К светлейшему царевичу Кантемиру-мурзе от великого государя всея Руси Василия Ивановича прибыл с дарами и напутствием царским князь Дмитрий Пожарский, – закатив истово черные глаза, прокричал с горловым зевом толмач. Раздался громкий приказ из глубины шатра. Татары у входа развели пики, отодвинулись.
– Видал? – вполголоса спросил Пожарский своего дворянина Глебова. – Видал, Осип, будто времена ордынской даньщины вернулись? А мы с тобой не послы, а данники – ясак привезли…
Складки у входа в шатер зашевелились, выбежал, низко кланяясь, татарин в малиновой плоской тюбетейке. Затараторил ласково и лукаво. Замахал широкими рукавами полосатого халата, приглашая войти.
– Говорят, нельзя на порог наступать, Дмитрий Михайлович, – опасливо проговорил Глебов. – Сразу убьют, поди, а?
– Да пустяшные эти опаски, – с досадой сказал князь Пожарский. – Когда-то в старые времена они свои уродские свычаи и обычаи блюли. А нониче издавна крымчане махометовой веры басурмане. Книгу свою священную чтут, остальное не в счет. Вепрятину, поросятину, зайчатину не едять. Те же, старинные, все подряд жрали, даже и сырую кобылятину, сыроядцы, хычники были.
Пожарский в шатре огляделся, увидел – в дальнем закутке сидит небольшой худощавый татарин с подкрашенной в рыжину бороденкой, не сильно скуластый, с обритой головой в вышитой золотом тюбетейке. Уже не молод, возраст средний, соответствует его собственному. Это и есть Кантемир-мурза, Кровавый Меч то есть. «Ага, поклониться надобно, – подумал Дмитрий Михайлович, – но не слишком уж поясно, он же не хан. Просто воевода». Дворяне его Глебов и Сухомлинов тоже поклонились просто.
Кантемир-мурза поднялся, легким шагом подошел, на расстоянии от князя шагах в пяти поклонился и что-то негромко проговорил.
Толмач перевел, что мурзе приятно видеть не важного вельможу от московского царя Василия, а начальника воинов, полководца, многое, наверно, познавшего на своей ратной службе. «Ох, хитер, ухо надо держать топориком», – мелькнуло в голове князя. Он ответил в том же духе: мол, приятно говорить о воинских делах с водителем знаменитого конного войска крымского хана, непобедимым Кантемиром-мурзой, по прозванию, не зря придуманного молвой, Кровавый Меч.
Крымский военачальник усмехнулся. Он сказал, что такие прозвища – устрашающие и пышные – придумывают придворные льстецы, рассчитывая на подарки и награды. Потом устрашающее прозвище распространяют среди воинов и простого народа. Толпе лестно иметь такое жестокое пугало. Это внушает ей уважение, надежду на большие походы, от которых кое-что перепадает всем крымчанам.
Тогда Пожарский (они уже сели на ковры и подушки, предложенные хозяином) коротко напомнил, что в Калуге сидит проходимец, самоназвавшийся царь, который собрал вокруг себя всякий сброд: беглых рабов, взбунтовавшихся крестьян, дворян, предавших своего государя, разбойников-казаков и также отряды вторгшихся на земли Московии поляков и даже немцев-наемников, воюющих за поденную оплату. Этот самозванец хочет захватить Москву, изгнать законного царя и сесть на его трон. Толмач торопливо и старательно переводил.
Кантемир-мурза осуждающе покачал головой и объявил свое мнение. Столь низкий и преступный человек достоин только одного: его следует пленить и, осудив перед всем народом, казнить на столичной площади.
Пожарский продолжал свое сообщение. Король Польши перешел границу Московского государства и осаждает большой, хорошо укрепленный русский город уже полгода безуспешно. Он послал к Москве своего воеводу, у которого в войске соседствуют поляки-солдаты регулярной армии, казаки с Днепра и Дона, которые часто разбойничают на русских землях. («Они же, – тонко заметил Пожарский, – давние и постоянные враги Крымского ханства».) Есть наемники из разных государств Европы, которым, между прочим, польскому королю нечем платить, и есть, к сожалению, немало русских воров, от простых смердов до знатных беков и мурз. Последние воюют против собственного государя и хотят, по требованию польского короля, посадить на московский трон его сына, совсем юного, то есть неспособного управлять государством. Значит, по-настоящему править вместо королевича собирается сам ненасытный польский король.
На этот раз Кантемир-мурза слушал молча, то хмурясь, то высоко поднимая брови, из-за чего расшитая золотом тюбетейка двигалась на его выбритой голове.
Московский государь оказался в тяжелом положении и потому просит владыку Бахчисарая и лично Кантемира-мурзу ударить десятью тысячами своих удалых конников по первому и второму скопищу врагов Русского государства и восстановить справедливость. Разумеется, царь Василий прислал соответствующие могуществу и доблести крымского полководца дары и подношения.
Пожарский послал Глебова. Тот вышел и явился с вереницей нарядных слуг, несших ларцы с драгоценным содержанием. Некоторые ларцы (более похожие на сундуки) несли вдвоем. Слуги поставили принесенные ларцы на пол и откинули крышки.
Татарин в полосатом халате зажег несколько масляных светильников, заключенных в стеклянные фонари. Шатер ярко осветился. Кантемир-мурза не смог удержать возгласа восхищения перед такими сокровищами. Ноздри его короткого носа задрожали, глаза раскрылись шире обычного и блеснули жадно.
«Такой же хапуга и алчный поклонник богатства», – подумал про крымского полководца Пожарский. Он тут же присовокупил:
– Остальное – золото и прочие ценности в повозках и охраняются воинами с пищалями, саблями, секирами и мушкетами.
– О, почтенный посол, ты останешься здесь до начала моих действий против общих врагов? – спросил князя Кантемир-мурза.
– Нет, по повелению государя я должен возвратиться в Москву, рассказать обо всем царю и возглавить сопротивление городов, к которым приближается войско польского гетмана Жолкевского.
– Что ж, исполнительность усердного воина приказаниям своего владыки не может вызвать иного отклика, кроме похвалы, – назидательно заявил Кантемир-мурза, его смуглое лицо умаслилось довольной улыбкой. – Э,Ахмет-Чаган, прими присланное московским царем для нашего повелителя хана Гирея. – Татарин в полосатом халате и малиновой тюбетейке, склонившись подобострастно, выскользнул из шатра. Раздались короткие гортанные выкрики и топот многочисленных воинов, посланных к повозкам с московской казной.
– Желаю тебе славных побед, доблестный Кантемир-мурза. – Пожарский поднялся, вскочили Глебов и Сухомлинов. – Я надеюсь, царские дары показались тебе достойными.
– Конечно, конечно. Такая щедрость будет возмещена в сражениях ханскими воинами. – Кантемир-мурза проводил князя Пожарского до выхода из своего шатра. – Слово хана и мое слово не могут быть пустым звуком в устах безответственных. Завтра утром мои войска поскачут навстречу сброду самозваного лжеца.
Пожарский собрал своих людей и тронулся в обратный путь, за Оку, оставив в татарском стане обоз с золотом. По пути он заглянул в небольшой лагерь, где сделали привал стремянные стрельцы князя Лыкова.
– Не пойму я, Борис Васильевич, на кой шут царь тебя-то сюда выпихнул? – обратился Пожарский к Лыкову. – Для какой надобности?
– Ну, вроде как смотрящим за выполнением мурзой договора, – ответил, пожимая плечами, молодой князь.
– Да на что могут воздействовать четыре сотни твоих удальцов перед десятью тысячами татар? Смех да и только. А если еще подойдут воры самозванца? А если поляки Жолкевского? Они чего там в Кремле, очумели? – непохоже на обычную свою сдержанность возмутился Пожарский. – Выполнит мурза договор али не выполнит, ты-то чем можешь влияние оказать? О, Господи, прости меня грешного! Помяни царя Давида и всю кротость его![108] Заранее переправу готовь, князь Лыков. Не упрямься. Как увидишь – чего-то не то, сразу беги за Оку и не останавливайся. Не губи своих робят попусту.
– Ладно, поглядим… Добрый путь тебе, князь Дмитрий Михалыч.
– Прощай. Бог вас храни.
В шатре Кантемира-мурзы совещались с главным полководцем его тысячники.
– Если бы ударить на одного калужского царька, другое дело, – посмеивались, хитро сощурившись, скуластые джигиты. – Но сразу воевать с ним и с поляками… жирно будет даже за мешки с золотом. Зачем губить войско ради неверных кафиров[109]. Пусть они воюют между собой, пока все друг друга не перебьют. Слава Аллаху, Кантемир-мурза получил золото от московитского дурака, теперь можно возвращаться домой.
Кантемир-мурза сначала слегка помрачнел, вспомнив прямые слова и пристальный взгляд князя Пожарского. Потом шлепнул себя ладонями по коленям поджатых ног, засмеялся и жестоко оскалился, как степной волк.
– Когда глупый дает плату умному и требует за это невыполнимого, умный может не исполнять его поручение, – сказал он. – Я успел разобраться во всех московитских и польских распрях.
На другое утро вероломные крымчаки неожиданно напали на отряд Лыкова. Отбиваясь, стрельцы переправились через Оку. Потеряли многих убитыми и ранеными.
Кантемир-мурза на горячем гнедом жеребце проскакал вдоль обоза, присланного Шуйским. С торжествующим видом он приказал своим всадникам возвращаться. Крымская десятитысячная орда развернулась и, не вступая больше ни с кем в боевое соприкосновение, по знакомым путям, по старинным шляхам двинулась, отягощенная московским золотом, в Крым.