Подготовка транспортного маршрута по Ладоге началась ещё до установления блокады, в конце августа. Уже 12 сентября, всего через четверо суток после захвата немцами Шлиссельбурга, в город по озеру пошли первые баржи с хлебом. Началу работы Ладожской трассы предшествовало состоявшееся в тот же день расширенное совещание в кабинете Жданова в Смольном ленинградских гидрометеорологов и других специалистов по навигации в весьма непростых условиях Ладожского озера{397}. Дорога жизни — единственная артерия для спасения города — была использована руководством страны и Ленинграда по максимуму.
Михаил Казанский, в будущем известный океанолог, а в начале войны 26-летний начальник ледовой службы Краснознамённого Балтфлота, вспоминал:
«8 сентября 1941 года после захвата немецко-фашистскими войсками города Шлиссельбурга Ленинград оказался отрезанным от страны. Началась его блокада.
В этот же день начальника Гидрометеорологической службы Балтийского флота подполковника Г.Д. Селезнёва вызвали в Смольный к члену Военного Совета Ленинградского фронта, секретарю ЦК ВКП(б), секретарю Ленинградского обкома и горкома партии Андрею Александровичу Жданову. В Смольный вместе с Селезнёвым поехал и я. А.А. Жданов интересовался особенностями ледового режима Ладоги, задавал вопросы о том, как лучше организовать перевозки в периоды между ледоставами.
— Через две недели жду от вас обстоятельный доклад. Дело вам поручается весьма ответственное, — сказал на прощание Андрей Александрович.
К началу войны озеро было достаточно хорошо изучено. Однако, как ни полны были сведения о Ладоге, сейчас потребовалась информация иного характера. Нужны были надёжные данные о прочности и устойчивости ледяного покрова, его способности выдерживать большие нагрузки. Полмесяца напряжённой работы ушло на то, чтобы собрать все тогда известные сведения. И вот 24 сентября А.А. Жданову, членам Военного Совета Ленинградского фронта секретарю горкома партии А.А. Кузнецову и начальнику Главного Морского Штаба вице-адмиралу И.С. Исакову были представлены материалы в виде карт и текста на 34 листах. Затем мы доложили об ожидаемом характере замерзания и продолжительности сохранения ледяного покрова.
В этот день фактически и родился проект ладожской Дороги жизни…»{398}
Осенью 1941 года город пережил два смертельных кризиса. Первый в сентябре, когда создалась реальная угроза захвата Ленинграда и город готовился отдать свою жизнь как можно дороже. Достаточно сказать, что на улицах было построено более четырёх тысяч дотов и дзотов, оборудовано более двадцати тысяч огневых точек, а при минировании городских объектов, на случай их захвата немцами, использовано свыше 300 тонн взрывчатки. Второй смертельный кризис был в ноябре, когда из-за льда на Ладоге остановилось судоходство, но толщина ледового покрова ещё не позволяла начать транспортировку по льду, и продовольственное снабжение упало до минимума. Но в эти кризисы город выстоял, пережил он и первую трагическую зиму. К весне 1942 года уже можно было не сомневаться, что город врагу не сдастся и будет спасён.
Посмотрим, как прожил Жданов этот самый тяжёлый период блокады. В сентябре 1941 года, когда немцы взяли Шлиссельбург и замкнули кольцо вокруг Ленинграда, у него, старого «сердечника», случился инфаркт. Приступ болезни сердца Жданов перенёс на ногах. Об этом свидетельствуют документы, зафиксировавшие осенью 1941 года его многочисленные встречи, переговоры и переписку с работниками города, командующими армиями и частями Ленфронта, в том числе Георгием Жуковым, с представителями Москвы и Верховным главнокомандующим Сталиным. Надо заметить, что в самые критические моменты германского наступления многие переговоры были, естественно, весьма острыми и нервными.
В ноябре 1941 года, когда в Москве проходил знаменитый военный парад на Красной площади, Жданов выступил на собрании партактива в Смольном: «Русские люди много раз смотрели смерти в глаза, проявляя при этом непоколебимую душевную силу: они и на этот раз не дрогнут, но надо рассказать народу правду такой, какая она есть…»{399}
Нарком торговли РСФСР Дмитрий Васильевич Павлов, сын петербургского рабочего, с сентября 1941 года был уполномоченным Государственного Комитета Обороны по обеспечению продовольствием Ленинграда и Ленинградского фронта, находился в блокадном городе, непосредственно занимаясь вопросами снабжения. Позднее он так вспоминал о руководителе Ленинграда: «Жданов умел слушать людей и быстро реагировать на вопросы — дар, присущий немногим. Он был требователен, за упущения в работе никому не давал спуска. Но всё это делалось в такой форме, что самолюбие подчинённых не задевалось. Он умел владеть собой. Даже в самые мрачные дни осады города Жданов казался бодрым, уверенным и только близкие к нему люди иногда могли уловить его душевное волнение… Обеспечение жителей города продовольствием находилось под наблюдением Жданова, от его взгляда не ускользала ни одна важная деталь в жизни города»{400}. В.И. Демидов и В.А. Кутузов в книге «Ленинградское дело», отнюдь не комплиментарной для нашего героя, на основе общения со множеством очевидцев и свидетелей тех событий признают: «Незаурядная, очень динамичная память помогала прочно удерживать и, главное, мгновенно извлекать всевозможные сведения. В блокаду Жданов часто конфузил начальников различных служб (тыла, метеообеспечения и т. п.), вылавливая в их отчётах и справках различные ошибки. Соперничать с ним в памятливости и кругозоре никто в ленинградском руководстве не мог. Как и в фонтанировании идей. Хотя далеко не всегда собственных»{401}.
Во множестве воспоминаний людей, занимавшихся военной экономикой и производством в блокадном городе, Жданов присутствует именно как центральный руководитель, решавший многочисленные проблемы блокадной жизни, техники и промышленности. Так, один из инженеров Военно-воздушных сил Ленинградского фронта А.Л. Шепелев вспоминает:
«С каждым днём всё труднее становилось выполнять возросшие заказы авиационных частей. Требовалось организовать ремонтные работы непосредственно на аэродромах, создать в полках подвижные авиационно-ремонтные мастерские (ПАРМы).
Составив проект постановления Военного совета фронта по этому вопросу, я обсудил его с главным инженером, а затем представил командующему. Генерал-майор авиации А.А. Новиков написал на документе, что он ходатайствует перед Военным советом о принятии такого решения. Затем Александр Александрович вернул мне бумагу и сказал:
— Доложите суть дела первому члену Военного совета Анд рею Александровичу Жданову. Поскольку вы инженер, вам, как говорится, и карты в руки!
Признаюсь, я немного растерялся. Ведь Андрей Александрович Жданов был не только членом Военного совета фронта, но прежде всего членом Политбюро ЦК ВКП(б), секретарём Центрального Комитета партии, первым секретарём Ленинградского обкома и горкома ВКП(б).
— Боюсь, что товарищ Жданов не станет со мной разговаривать, — высказал я опасение. — Ведь совсем недавно Военный совет решал вопрос о нештатных ремонтных базах. И вдруг — новое дело — ПАРМы…
— Не робейте и не теряйте времени, — ободрил меня командующий. — Андрей Александрович сейчас в кабинете, и на приёме у него пока мало народу.
Генерал А.А. Новиков помолчал немного и, как бы размышляя вслух, продолжал:
— Товарищ Жданов хорошо относится к авиаторам, заботится об укреплении наших ВВС. Он знает, как дорог нам каждый отремонтированный самолёт, и непременно поможет.
И вот я в приёмной А.А. Жданова. Его секретарь то отвечает на телефонные звонки, то сам кого-либо вызывает.
Первый член Военного совета Ленинградского фронта принял меня довольно быстро. Здороваясь, он приветливо улыбнулся, и это как-то сразу помогло мне освободиться от скованности.
Я не раз слушал выступления А.А. Жданова на торжественных собраниях, партактивах и партийных конференциях, но наедине с ним оказался впервые. Андрей Александрович выглядел усталым, чувствовалось, что он постоянно недосыпает и не совсем здоров. Мой доклад он слушал внимательно, вопросы задавал чёткие, лаконичные, иногда делал записи в блокноте.
Затем Андрей Александрович переговорил по телефону с секретарём Ленинградского горкома партии по промышленности, чтобы уточнить производственные возможности некоторых предприятий, и с командующим ВВС фронта генералом А.А. Новиковым. У товарища, отвечавшего за работу городского транспорта, он выяснил, сколько можно выделить автобусов для нужд фронта… А.А. Жданов подошёл к решению нашего вопроса с таким же глубоким пониманием, с каким относился к мероприятиям государственного масштаба. По решению Военного совета фронта нам дали 50 автобусов. Получили мы и необходимое станочное оборудование. Эти автобусы довольно быстро переоборудовали в ПАРМы. Так был решён очень важный для нас вопрос…»{402}
В 1980 году далёкий от истории и политики научный журнал «Химия и жизнь» опубликовал материалы о судьбе и деятельности профессора Горного института в Санкт-Петербурге Александра Назаровича Кузнецова. Во время Первой мировой войны, в 1915 году, Кузнецов впервые в истории организовывал производство противогазов для русской армии — первые образцы испытывал на себе. В годы сталинской индустриализации он стал одним из организаторов алюминиевой промышленности СССР. В первые недели блокады 63-летний профессор встретился с нашим героем: «Как вспоминал сам профессор А.Н. Кузнецов, его вызвал первый секретарь Ленинградского горкома партии, член Военного совета фронта А.А. Жданов и спросил — что такое синал? А синал был смесью аммиачной селитры с активной металлической добавкой — силикоалюминием. Кремний, азот, алюминий— "Si, N, Al"— эти три элемента определяли взрывчатые свойства синала. Чтобы сохранить состав в тайне, Жданов предложил изменить название на "АК". Здесь — и азот, и алюминий, и кремний, и ещё и намёк на автора — Александра Кузнецова…»