Но тут она заворочалась во сне, и на миг у него перехватило дыхание — он лишился голоса. А потом голос вернулся, и Джексон поднял руку и закричал, как не кричал никогда в жизни и больше не закричит:
— Сюда, я нашел, она здесь!
И он взял ее на руки и обнял так, будто она вот-вот сломается, будто она драгоценнейшее, чудеснейшее, поразительнейшее дитя, что только ступало по земле, и сказал первому, кто прибежал, — полицейскому констеблю:
— Вы поглядите — ни царапинки.
Скаут, вот как
…звали их собаку.
— Я так долго не могла вспомнить, — сказала она. Прижала ладони к сердцу, словно птичьи крылья, как будто пыталась что-то удержать внутри. — Скаут, — сказала она Реджи. — Такая хорошая была собака.
— Ну знамо дело, доктор Т., — ответила Реджи. — Знамо дело.
— Гава-гава-бака, чья же ты собака? — сказала она Сейди, а детке сказала: — Ворон однажды сидел на дубу, пой хей-хо, ворон, ля-ля-тра-ля-ля и ля-ля-трам-пам-пам, — а Реджи:
Воробышек бедный
На ветке сидел,
Довольный, счастливый,
И песенку и пел.
Мальчишка пришел,
Увидал воробья,
Сказал: «Застрелю-ка
Воробышка я.
Сварю я похлебку
Из тушки его,
А из потрохов
Пирожки ничего».
А Реджи ответила:
«Останусь — беда мне», —
Сказал воробей,
Вспорхнул он и прочь
Улетел поскорей.
И они обе захлопали в ладоши, а детка засмеялся и тоже захлопал.