Вместо того чтобы трижды сыграть обещанный марш, я впрыгиваю в свои брюки. Я одеваюсь так быстро, что красавица моя не успевает спикировать с седьмого неба, к которому она только что устремилась на крыльях экстаза.
– Извините меня, Мелания, – торопливо бормочу я, – мы отложим условленную беседу на какой-нибудь последующий день. Я вспомнил, что, уходя из дома, забыл закрыть газ. Мне даже кажется, что я оставил на огне молоко! Чтобы выйти отсюда... в общем, вы не ошибетесь: это внизу, и даже есть стрелка, указывающая выход... Дружеский привет младшему ефрейтору. В ближайшие дни он обязательно получит повышение...
Все это я говорю, застегивая штаны и завязывая шнурки.
Бедная Пульхерия лежит с широко открытым от непонимания ртом. Вы, должно быть, думаете, что я веду себя, как самый последний хам, и на сей раз вы действительно правы. Но для меня немыслимо совершать жертвоприношения Венере, как говорят некоторые недоумки, считающие, что любовь – это жертва, после того, как я сделал открытие, способное перевернуть многое в предпринятом мной расследовании!
Я не могу пока сказать вам, какое именно открытие, потому что, в конце концов, я могу ошибиться, а вы, при случае и вашем хорошо известном мне коварстве, не преминете дать мне понять, какой я дурак.
Как бы там ни было, но, покинув ефрейторшу, я беру курс на Мэзон-Лаффит со скоростью, которая заставляет регулировщиков движения доставать пачки квитанций из самых глубоких карманов.
Глава одиннадцатая
Прежде чем дерзко помчаться по аллеям парка, я позволяю себе сделать остановку перед агентством Уктюпьежа. Уктюпьеж-сын оказывается на месте, по-прежнему в домашних тапочках. Угасающий день заставил его включить настольную лампу, и в зеленом свете абажура он похож на селедку, которая предприняла пеший переход через Сахару.
– Уже! – говорит он. – Однако вы быстро управились...
Я делаю удивленное лицо.
– Не понял.
– Я полагаю, вам передали мое сообщение. Десять минут назад я звонил по всем телефонам, которые...
Я прерываю его словоохотливость:
– Я заехал случайно. Что нового?
– Приходила девушка...
– Нянька?
– Да, она спрашивала вас. Я ей сказал, что вы у клиента и что...
– Ну и?..
– Она показалась мне расстроенной. Она сказала, что будет вас ждать на проспекте Мариво...
Я не даю Уктюпьежу закончить фразу. Прежде чем у него хватает соображения закрыть рот, я уже сижу за рулем своей машины. Хотя скорость в парке ограничена, я жму на газ до упора. Я едва не задавил пожилую даму, садовника и продавца газет на велосипеде. Последний обзывает меня словами, которые, хотя и имеют право находиться в словаре «Лярусс», в его устах принимают совершенно другой смысл. Я останавливаюсь. Он думает что я собираюсь набить ему морду, и отважно закатывает рукава.
– У вас есть «Киноальков»? – спрашиваю я его.
Ошалев от удивления, он спускает пары гнева через нос.
– Да...
– Давайте сюда!
Он лезет в свою сумку, привязанную к багажнику. Я сую ему белую монету и отъезжаю, не ожидая сдачи.
И кто же это делает динь-динь спустя мгновение у ворот Вопакюи? Это ваш красавчик Сан-Антонио!
Как и недавно, совсем недавно, мне открывает няня... Она уже одета иначе. На ней серое платье, открытое спереди и застегнутое сзади... Подобная одежда чудесно снимается при случае. Это напоминает вылущивание фасолевого стручка...
Она причесана под Жозефину (Жозефину, но не Жо Буйона, а Наполеона). Что же касается ее макияжа, то, если бы он был подписан Элен Рубинштейн, меня бы это не удивило.
Она встречает меня тем же словом, что и преподобный Уктюпьеж
– Уже!
– Вы видите, что я не сидел сложа руки. Я вернулся в контору сразу после вашего ухода... Вы хотели меня видеть?
На ее лице появляется легкая улыбка, которая прибавила бы ей смягчающих обстоятельств, если бы она застрелила чьего-нибудь мужа.
– Да...
– Могу я узнать...
Она окидывает меня плутоватым взглядом. Когда юная швейцарка начинает на вас так смотреть, это значит, что она думает о вещах, которые не имеют ничего общего с изучением роли ветряных мельниц в современном мире.
– Вы мне недавно сделали интересное предложение.
– Ночной Париж?
– Да.
– Но вы отказались...
– Потому что я должна была рано возвращаться, из-за Джими...
– Я считал, что горничная...
– Конечно, но она может остаться с ним лишь на несколько часов, так как она замужем и ее муж не хочет, чтобы она ночевала вне дома.
– А теперь ее старик отправился на военные сборы, предоставив супруге абсолютную свободу?
Она давится от смеха:
– О! Нет... Но у миссис Лавми появилась ностальгия по своему ребенку, и она только что за ним приехала. Я, следовательно, свободна до завтрашнего утра.
Я отдаюсь обычному в таких случаях порыву радости.
– Вот так удача! Вы, значит, на досуге обдумали мое предложение, милая моя швейцарочка, и решили, что, в сущности, я могу быть подходящим гидом?
– Точно...
– Итак, вы готовы сопровождать меня в большой прогулке по ночному Парижу?
– Да
В темноте подрагивает листва. Вечерний ветерок задорен и шаловлив. Внезапно я ощущаю себя счастливым, радостным, раскрепощенным, очарованным. А также, но никому об этом не говорите, я преисполняюсь гордости за самого себя. Но не добивайтесь, почему я все равно не скажу
– Вы не считаете, что вам пора сказать, как вас зовут?
– Эстелла!
– Потрясающе!
Не правда ли, забавно? Пару часов назад я задавал этот же самый вопрос другой девице, и реакция моя была такая же. Можно провести повтор...
В отношениях с женским полом, похоже, достаточно довести один номер до совершенства и можно его записывать на гибкую пластинку. В сущности, это как в кулинарном искусстве, одно и то же блюдо доставляет удовольствие многим людям.
– Мне остается лишь взять сумочку, и я ваша, – заявляет она, устремляясь по направлению к покоям Вопакюи
Я смотрю, как она удаляется – быстрая и легкая в туманных сумерках парка. В Мэзон-Лаффите сумерки нынешним вечером словно пронизаны золотистой пыльцой. Воздух пахнет осенью, и в нем ощущается волнующий запах гумуса, процесс образования которого идет полным ходом...
Я слегка сбит с курса (как сказал бы Бомбар) ходом событий. И, тем не менее, строго между мной и ушедшей неделей, должен вам сказать, я рассчитывал на то, что маленькая нянька даст о себе знать. Не столь быстро, однако, и это-то меня и тревожит...
Я иду ей навстречу по аллее, которая была аллеей для лошадей во времена, когда овес был основным горючим. Маленькая Эстелла уже направляется ко мне. На плечах у нее наброшено пальто. Эта драповая штуковина с меховым воротником выглядит роскошно и элегантно. Эстелла – полная противоположность недавней малышки Гортензии. С такой одно удовольствие выйти в свет. Мужчины, завидев вас с подобной красавицей под руку, будут умирать от зависти.
– Вы одна в доме?
– Да, – отвечает она, – а почему вы спросили об этом?
– Мне кажется, вы забыли погасить свет, не так ли? Смотрите, как он сияет между деревьями... Она пожимает плечами.
– Это к моему возвращению. Я ужасно боюсь возвращаться в темноте... Это так печально...
Я больше не расспрашиваю и веду ее к машине. Она садится. Когда я занимаю место за рулем, она мурлычет:
– Это ваша машина?
– Конечно...
– У вас хорошее положение в агентстве?
– Неплохое... Но этот автомобиль-наследство, доставшееся мне от моего прадеда.
У нее хватает вежливости посмеяться над этой шуткой. Затем, быстро посерьезнев, она замечает:
– Невозможно представить, что вашим патроном является такой жалкий тип...
– Не следует судить по внешности, дорогая Эстелла.
– В самом деле? Его контора занимается мелкими провинциальными делами без будущего...
Я спешу позолотить герб папаши Уктюпьежа.
– Вы ошибаетесь. Босс – старый чудаковатый холостяк, но его дело процветает вовсю. Он управляет восьмьюдесятью процентами домов Мэзон-Лаффита... У него громадное состояние.
Шикарный сюжет для разговора, ничего не скажешь, но я чувствую, что именно это продолжает тревожить очаровательную головку прекрасного дитя.
Я спрашиваю себя, не мое ли появление в ее замке вызвало у нее обеспокоенность и не для того ли она предприняла эту прогулку со мной, чтобы кое-что выведать. Она рассудительна и подозрительно спокойна, эта девушка. Когда ситуация для нее неясна, она, должно быть, не успокаивается, пока ее не прояснит.
– Давно ли вы покинули Швейцарию?
– Несколько лет назад...
– И так вот вы и отправились в Штаты, нянькой?
– Я была стюардессой... Америка мне нравилась. Домашняя обслуга там очень хорошо оплачивается, и я поняла, что, нанявшись нянькой, я заработаю в три раза больше, чем советуя людям пристегнуть ремни при взлете.
– Вы так любите деньги?
– А вы нет?
– Я думаю о них походя. По моему убеждению, главное заключается не в том, чтобы иметь их много, а в том, чтобы иметь их достаточно, понимаете?
Мы въезжаем в Париж. Я жму от площади Дефанс к площади Этуаль, ждущей нас там, вдали, в апофеозе света...
– Что вы предпочитаете? – спрашиваю я, снимая ногу с акселератора.
Я не могу помешать себе втихомолку посмеиваться, вспоминая жену младшего ефрейтора, которую я постыдно покинул в положении, мало совместимом с высокими обязанностями ее мужа...
– Полагаюсь на ваш вкус...
– Что бы вы сказали насчет какого-нибудь концерта? Затем ужин... Я знаю недалеко отсюда одно заведение, где можно попробовать блюда из морских продуктов, которые очаровали бы самого Нептуна.
– Как хотите...
Мы отправляемся в мюзик-холл. В «Олимпии» как раз выступают братья Карамазовы со своими двумя шлягерами «Возвратясь с перевала Серпа» и «Я от этого чокнулся», которые они исполняют в сопровождении своих телохранителей.
Вечер чудесный, спектакль высочайшего аристократического уровня. Сначала аплодировали жонглеру, который пел, потом певцу, который жонглировал, затем какому-то дрессировщику микробов (вместо хлыста у него был стеклянный тюбик с аспирином), и в заключении первой части – знаменитой эротико-возбуждающе-азиатской звезде, которая орала для того, чтобы никто не заснул.