Зато, в-пятых, можно с постоянным усилием (вверх, вниз) гулять по околотку, заучивая его наизусть, как какое-нибудь особенно плотное стихотворение.
Сретенка на букву У
На вершине покатой нерукотворной скалы есть рукотворная – замок герцогов Урбинских с перебором своих фасадов, и, думаю, эффект «белого города» возникает именно из-за архитектуры Палаццо Дукале, локомотивом вытаскивающего восприятие города за собой. К площади повернут не самый, кстати, эффектный фасад, но зато с неприметным музейным входом и выставочным залом. Сейчас в нем выставка ренессансных редкостей, билет на которую я купил в Пезаро (он входит в комплексный тариф вместе с местной Пинакотекой и Домом Россини, видимо, в расчете на то, что из города в город на выставку-то мало кто ломанется32.
Но если обойти замок против часовой стрелки или же протиснуться в щель прохода с крутого спирального пандуса, застрявшего между замком и собором (внизу, точно в ущелье, кипит торговая улица с длинным арочным портиком бывших конюшен «Дата», начинающимся у театра Санти (Sanzio)), можно оценить и центральный фасад, повернутый к равнине, оставшейся далеко внизу, и к парку, забирающемуся на пригорок.
Фасад этот, с лоджиями под резными белыми арками посредине, башнями под шпилями по бокам и редкими кармашками практически квадратных окон, придуманный далматинцем Лучано де Лаураной33 и обращенный в сторону Флоренции34, явно напоминал мне что-то, чему я не мог подобрать рифмы, пока мысленно вновь не оказался в Москве на Мясницкой площади.
Там, в начале Сретенского бульвара, есть доходный дом страхового общества «Россия», явно вдохновленный этим фасадным полуразворотом навстречу солнцу. Тот самый, где под чердаками в легендарных своих мастерских обитали Илья Кабаков и Юло Соостер.
Корбюзье считал его самым красивым домом Москвы, так как даже через стилизацию и упрощение проступает в нем мощь первоисточника. Как раз только что начал загустевать предварительный осенний закат, и бледно-розовый свет окрасил замок кремовыми полутонами. Точно перелицевал его, перевел в иное агрегатное состояние или сделал съедобным.
Но вот что важно в моем немом восхищении: так как творение Николая Проскурина и Виктора Величкина на Сретенке было в моей жизни первичнее и укорененнее в сознании, то урбинский фасад казался не оригиналом, но слепком с московского первоисточника. Потребовалось дополнительное умственное усилие, чтобы привести эти рифмы в порядок.На краю
Еще это Средневековье похоже на Диснейленд или парк каменных джунглей, обвязанных, точно лентой, крепостной стеной, за которой – обрыв в глубину и сама эта подернутая дымкой, молчаливая глубина. Бездна. «Умбрия35, матерь задумчивых далей, // Ангелы лучшей страны не видали…»
Это совмещение близкого и дальнего планов – крупняка старинных зданий, имеющих физиономии, непохожие на других, с Палаццо Дукале, возвышающимся над всеми этими окаменевшими сотами, существующими на фоне бездонной панорамы, – идеально выразил Пьеро делла Франческа в двойном портрете «джентльмена и человека», кондотьера Федериго ди Монтефельтро и его жены Баттисты Сфорца, который теперь хранится во флорентийской Галерее Уффици36.
Стоя на смотровой площадке у дворцового комплекса, состоящего из многочисленных наростов, словно бы видишь себя со стороны – вписанным в то, что хотелось бы обозначить как «ренессансный универсум», так как здесь, вокруг да около, можно найти массу точек, в которых все, что окружает, оказывается неизменным в течение столетий.
Далеко внизу, сразу же под стеной, – большая автомобильная стоянка, сверху схожая с микросхемой. Настолько малы крыши спящих на ней автомобилей, что их, если специально не перевешиваться и не глядеть за границу верхних владений, и не видно. Не видно и транспортной развязки, вдавленной в долину. Еще чуть далее – дышащие поля и весь задымленный холмистый взъем без подробностей, очень уж он далеко, а также «страны, местности, реки, мосты, замки, крепости и подобные вещи…»37
Остатки Урбино, размазанные по окоему и окрестностям, – там; дворец и его разноуровневые пристройки, сросшиеся полуслучайным образом примерно так же, как срастаются сиамские близнецы, – тут, а ты, наблюдатель за их связью, – между. В виде черной дыры или контура собственного профиля, каким своих персонажей с огромными носами пишет, например, Виктор Пивоваров. Ну или же писал Сальвадор Дали, делая человеческие фигуры и лица частью пейзажного фона.Там, внутри
То, что Хайдеггер называл «близость дальнего», достигается мгновенным переключением планов: аристократические профили Пьеро делла Франческа вписал в бесконечность ландшафтов, где раскинувшиеся водоемы с кораблями, бороздящими (sic!) зеркальные горизонтали, плавно переходят в горы, за которыми в туманах расплываются далекие холмы.
Ибо здание вселенной, видимое нами, – простор небес, сверкающий множеством лучезарных светил, а в центре земля, опоясанная морями, испещренная горами, долинами, реками, украшенная самыми разнообразными деревьями, прелестными цветами и травами – можно назвать превосходной и величественной картиной, сотворенной дланью природы и Бога…38
Есть какая-то справедливость и даже закономерность в том, что такой гармоничный художник писал эти шедевры при самом гармоничном и привлекательном итальянском дворе второй половины XIV века.
В нынешней коллекции этого замка-дворца есть не только две картины Пьеро, но и знаменитый горизонтально вытянутый архитектурный пейзаж с площадью «Идеального города» (круглый храм с колоннами в центре, симметричные улицы и дома по краям), ставший одной из эмблем гармонического устройства Возрождения.
Когда-то картина эта приписывалась Пьеро делла Франческа, теперь ее приписывают неизвестным художникам, хотя она и висит в одном зале с «Бичеванием Христа» и с «Мадонной ди Сенигаллия»39. И надо сказать, что она привлекает гораздо больше внимательных взглядов, нежели небольшие шедевры в стеклянной витрине, сооруженной посредине.
Возможно, необычностью темы, а может быть, своими размерами. Они меняются, стоит подойти к картине поближе, – издали идеальный город с его геометрически правильным ансамблем кажется миниатюрным, но подойдешь к самой стойке, отгораживающей панораму от зрителей, и шедевр ренессансной гармонии ощутимо раздвигается в стороны и вглубь.
В памяти он остался монументальным, занимающим чуть ли не стену, теперь, погуглив, я вижу, насколько он пуглив и податлив пространству музея, от которого его теперь не оторвать. Впрочем, как и другие картины, написанные в Урбино и для Урбино.
Второй слив
Предыдущие главки я писал в блокнот от руки, сидя с наперстком кофейной нефти на центральной площади. Уже после Национальной галереи Марке отдыхал, ожидая, пока сиеста закончится и откроется Капелла святого Иоанна Крестителя (после перерыва так и не открылась, но я не пожалел, настолько меня напитали коллекции замка и сам Урбино).
Текстуальные восторги переполняли и требовали особенно возвышенного, кружевного слога. Вторую часть впечатлений я записывал постфактум, когда градус опьянения понизился. Для этой поездки восприятие Урбино так и осталось дыркой в асфальте, поскольку здесь я оказался без телефона (и, значит, без снимков), «на нервах» и как бы в «неполном служебном соответствии».
В отличие от других, тщательно задокументированных городов, я не могу к нему вернуться без внутреннего усилия – но могу лишь двигаться от Урбино куда-то дальше. Точно он все время остается для меня позади, провалившись в мою техническую нехватку, внутрь сбоя в программе.
Без привычного фотографического подспорья я описываю Урбино осторожными шагами, пошагово, почти наощупь, точно с закрытыми глазами. Надеясь и не надеясь на ненадежную дерюгу воспоминаний.
Впрочем, сейчас мне интереснее иное – разница между первичной эйфорией и нынешним покоем восприятия. Метафоры и восторги испарились, уступив дорогу протяженности: фасад сдвинулся в сторону, чтобы улицы могли открыть свои разомкнутые объятья.Палаццо Дукале. Входная группа
Главное в таких дворцах царствующей династии – органический принцип развития комплекса, к протоцентру которого (совсем уже древний замок с окончательным поражением в правах его фортификационных сооружений, из-за чего строительство новых помещений изначально называлось Федериго ди Монтефельтро «великолепной реконструкцией»), как в ласточкином гнезде, постоянно, по мере возрастания потребностей, лепились все новые и новые помещения с путаными переходами, служебками и вспомогательными территориями, отчужденными и от системы зданий, и от самих себя, превращающими любую экскурсию в квест.
В угловатый и неповоротливый трамвайно-троллейбусный маршрут.
В уже цитированном сочинении «Придворный», которое Бальдассаре Кастильоне (его мы знаем по выдающемуся портрету кисти Рафаэля, ныне ставшему украшением коллекций парижского Лувра) написал после смерти славного Федериго40, герцогский комплекс назван им «городом в виде дворца». Учитывая путаную логику замка и пристроек, это определение кажется крайне объемным и точным, так как касается особенностей его органического будто бы роста.
Хотя после смерти кондотьера строительство начало терять темпы и сворачиваться. Но с парадной лестницей Лучано де Лаурана преуспел – она более чем монументальна, крута, окруженная торжественными белыми арками и высоченными (в пару этажей) потолками, из-за чего создается методологически правильное ощущение вознесения.Палаццо Дукале. Царственная коммуналка
Это не лестница, но целый подъезд – примерно таким же образом выглядят питерские парадные домов, после революции превращенных в царствие коммуналок.
Упадок и века простоя, несмотря на тщательное и детальное восстановление дворца, совпавшее в ХХ веке с формированием художественных коллекций Национальной галереи Марке