Вс, 18:00: Люди проходят рядом и не видят меня – незнание языка освобождает от любой ответственности перед чужими.Музей собора
Недостроенный неф Дуомо сиенцы приспособили для проведения экскурсий – на верхушку фасадных руин можно попасть из небольшого Музея Дуомо, занимающего три первых аркадных пролета (а больше и не успели построить).
В его начинке, устроенной в 1870 году, как раз во время самых широкомасштабных реставрационных работ, главное – кинематографически эффектный первый зал, куда перенесли оригинал витража Кафедрального собора и скульптуры Джованни Пизано и Якопо делла Кверча с боков фасада и крыши (ныне там копии, но тоже ведь не простые, а созданные в XVI–XVII веках).
Впрочем, есть в нем и роскошное рондо Донателло, и масса боковых ответвлений – зальчиков с «предметами культа», «деталями архитектурного убранства», а также небольшой картинной галереей. Через ее часть, покрытую фресками в духе Васнецова, движется очередь на верхушку незавершенного долгостроя, где узкая смотровая площадка (двум полным людям разойтись сложно) дает возможность посмотреть сверху вниз и на собор с его кровельным закулисьем, и на площадь перед собором, и, разумеется, на «холмы Тосканы», окруженные взбитыми облаками.
На эти панорамные дали, тающие в голубом тумане, можно смотреть дольше обычного. Очень успокаивает и настраивает на элегический лад. Если, конечно, не страдать клаустрофобией и высотобоязнью.
Очередь на панораму собора в Музее Дуомо (пускают группами каждые 15 минут, выстоял два «пролета») проходит сквозь залы с большими картинами и ренессансным декором; среди них, между прочим, были обнаружены холсты авторства Содомы и Доменико Беккафуми, которые станут главным открытием городской пинакотеки.
Но это случится еще через пару дней, а нынешняя толпа, желающая поскорее пробраться на крышу, на красоты не смотрит: очередь имеет самодостаточное бытие и замкнута на саму себя. Промежутки для нас, конечно, важнее всего, но вряд ли они желанны. Дайте мне, пожалуйста, таблетку от торопливости, да побыстрей: житейское развлечение и подобие движухи отвлекают от важного зала под потолком, где хранится одна из главных сиенских святынь – «Маэста» Дуччо ди Буонинсеньи.
Однако помимо нее, многократно и в разных вариациях повторенной в других местах, здесь еще и работы Симоне Мартини, братьев Лоренцетти и масса других сиенских полиптихов. Чтобы посмотреть на них «хоть одним глазком», я отпросился из очереди, так что визит вышел торопливым и прикидочным.Входная группа Палаццо Публико
В главное здание на главной площади все73 идут, в основном, чтобы попасть на башню (550 ступенек за 9 евро), а мне был интересен Городской музей – бывшие официальные пространства «ратуши», все эти приемные залы и кулуары, расписанные лучшими художниками города. Ну то есть название «Городской музей» вводит в заблуждение: ожидаешь чего-то вроде краеведческих коллекций в стеклянных витринах да макеты сооружений, а попадаешь в чреду огромных гулких залов, окруженных сводчатыми капеллами. Они мерцают золотыми узорами, что-то среднее между палатами московского Кремля и венецианским Дворцом дожей, только по-сиенски кривоватенькое, несуразное, несоразмерное и асимметричное.
Чуть позже я увижу структурно схожие замки, напоминающие чрева допотопных чудовищ, в Ферраре и в Мантуе, там они связаны с правящими династиями и являются родовыми гнездами (в них и правда есть что-то от гнезд великанских, хищных птеродактилей и птерохореев), а сиенское Палаццо Публико создано74 для самого что ни на есть народа и к народу своей вибрирующей прохладой распахнуто. Главное – найти во внутреннем дворике, клаустрофобически тесном и бестолковом, правильный вход.
Мудрость стен
В «Махабхарате», еще школьником по приколу купленной в магазине «Военная книга», встретилось словосочетание «мудрость стен», идеально подходящее к странностям штукатурки и кладки, встретившихся на моем пути, – со всеми этими застывшими разводами, дающими носатые тени, с асимметрией многовековых перестроек, слияний и поглощений, с поэтичнейшими складками лиц Беккета или Одена, их величавой одутловатостью, кривизной, возведенной в принцип, выступами и проходными каморками, способными рассказать ворох историй в духе «Декамерона».
Стоя на площади-ракушке, глазеешь под «родченковским углом» резко вверх на последние этажи и пику Торре дель Манджа, поскольку не знаешь, за что хвататься зрачком – все захватывает и цепляет: кладка состоит из будто бы индивидуальных пор, каждое окно имеет претензию на неповторимость. Вблизи это все множит подробности хлебной корки, увиденной, что ли, под лупой…
…Блок в «Молниях искусства» сравнивал Палаццо Публико с флорентийским – и для меня это важно: раз уж в этой поездке Флоренция остается непосещенной, я постоянно ощущаю рядом ее фантомное присутствие, незримое, но весьма ощутимое (как солнечный свет или радиоактивное излучение), ее негативное мерцание.
В нынешнем путешествии (так задумано) Флоренция исполняет роль Черной дыры – с одной стороны, мощного поглотителя материи, с другой – параноидального спарринг-партнера, которого не видят другие и который все время дышит в затылок.
На зависть флорентийским гибеллинам вознесли сиенцы свой «общественный дворец», не меньший, чем флорентийский Palazzo Vecchio, и очень похожий на него. Только на площади стоит не Marzocco75 c лилией, а голодная волчица с торчащими ребрами, к которым присосались маленькие близнецы…
Прерывая блоковское описание, скажу, что римская волчица встречается в Сиене чуть ли не на каждом шагу, демонстративно забрасывая удочки влиятельности, мимо флорентийского вливания, сразу же в Рим.
Иной раз ощущение это, похожее то ли на déjà vu, то ли на галлюциногенные бегунчики76 (ощутимый след одного города внутри другого как отклик на влияние третьего), застает врасплох, заставляя остановиться.
Иду по улице, и какой бы архитектурно активной она ни была, инерция восприятия все равно нарастает, сбиваясь на зрительное перечисление и отстраняя от реальности. Но увидев волчицу, останавливаюсь: знание истории действует намного слабее посредственных зрительных впечатлений.
Сиенское Палаццо Публико стоит в самой низкой части главной площади, эффектно обозримое со всех сторон, как на сцене, увиденной из партера или даже амфитеатра: его фасад, собранный из отдельных многочисленных деталей, тем не менее возникает и усваивается мгновенно, нерасторжимым единством, единственно возможной данностью. Это отмечал еще Блок.
Но Palazzo Vecchio во Флоренции – это мрачное жилище летучих мышей; там, где-то в поднебесье, ютилась малокровная и ленивая Элеонора Толедская со своим шаловливым и жестоким мальчишкой – сыном, которого потом придушили; там же, в грозовую ночь, полную мрачных видений и предзнаменований, умирал Лаврентий Великолепный. Все это оставило свой неизгладимый след, навсегда окутало тайной и без того мрачную постройку – одну из самых мрачных в Италии. Напротив, в сиенском Palazzo нет никакой мрачности – ни снаружи, ни внутри, хотя расположение похоже; но стены Palazzo Vecchio – пустые, голые, а стены сиенского Palazzo Publico расписаны Содомой, самым талантливым и самым вульгарным учеником Леонардо.
Однако на розовом фоне вечера меня поражает не одна острота сиенских башенок. Всего удивительнее то, что самая внушительная башня разукрашена плошками. Вечер воскресный и, когда стемнеет, на площади будет играть, разумеется, военный оркестр… (396)Палаццо Публико изнутри
Коллекций как таковых здесь нет, да и славабогу: мы же на фрески пришли посмотреть, а не в антикварную лавку – Сиена город изобильный, поэтому всякого барахла здесь больше, чем следует.
Главное там, конечно, две длинные горизонтальные фрески Амброджо Лоренцетти в зале Девяти с аллегориями дурного и доброго правления.
На «доброй» фреске город в левом углу процветает, а поля на правой части колосятся урожаем. Вассал, окруженный свитой, обходит владения свои, и крестьяне несут ему золотоносные плоды. Все сыты и довольны, большую часть композиции занимает пейзаж – городской, а потом и ландшафтный – с холмами, полями и лесами.
Сатана сидит на троне в центре «злого» города, где люди мучают и тиранят друг друга, – пытки, побои и истязания должны наводить жуть. Штука в том, что от фрески про тиранию (ее красо́ты, в отличие от росписи на стене напротив, лишены специфических тосканских черт) мало что осталось – практически вся она осыпалась и исчезла, как это и положено по логике исторического процесса. Видны только странники, убегающие из дурного города. Люди-личинки и злыдни с песьими головами, как и положено гопникам из подворотни, сгинут, а люди доброй воли останутся77.
Жаль, конечно, что главная сиенская картина-фреска-святыня – «Маэста» Симоне Мартини78 – сейчас прикрыта реставрационным щитом. Вот ведь парадокс – третий день шатаюсь по Сиене, а все еще толком не видел полноценных работ Мартини (пинакотека сегодня закрыта), кроме одной фрески под самым потолком, похожей на мультипликационную раскадровку – то есть словно бы не совсем настоящей.
В Палаццо Публико есть масса иных мощных залов, записанных от пола до потолка, не говоря уже о сводах и простенках, которые смешиваются в единую пеструю ленту.
Непосредственное восприятие дворца оказывается таким же искаженным, как и всей Сиены, но понимаешь это позже, оказавшись вне ее. Лицом к лицу Палаццо Публико кажется больше воспоминаний о нем, когда блуждание по лабиринту разнообразных залов с проходами и прохладами между ними в конечном счете сводится к промельку прямолинейной анфилады.
Ее интровертный характер способен расшириться с помощью росписей, что плохо сохранились, полустерты, порой частично обвалены и требуют дополнительного глазного напряга.
Но уже на выходе впечатление съеживается в предвкушении чего-то свежего, что обязательно найдется в Сиене, история которой, впрочем, кончилась. Хотя город и продолжает транжирить ее запасы, материальные в том числе.