Но при этом, когда я думаю теперь о Ферраре, мне кажется, что очертания ее не совсем конкретны, зыбки и дрожат, точно мираж. Дело, видимо, в тумане или в особой сырости, которую Стендаль считал наиболее характерной чертой местного климата. Хотя Феррара далековата от Ломбардии милой, кажется, что мой нынешний север (каждая поездка имеет свои стороны света и оригинальную систему координат, в том числе географических) начинается именно здесь – как из точки истока.
Кажется, что Феррара находится совсем уже на краю мира (очередной вариант гравюры Фламмариона?), а она всего-то возле Болоньи в сторону Венеции: как, однако, порядок посещения города и особенности захода в него влияют на восприятие особенностей места! Ведь если бы я сподобился на Феррару сразу после Венеции или, например, Равенны, она возникла б в ином контексте и выглядела не так, как теперь. Перебираешь города и земли, точно четки, и каждая из них – драгоценный камень или редкостный элемент наособицу, зависимый от порядка и очередности.
А быть может, это всего-то итальянский ноябрь, широкой лентой впадающий в свечение разреженного сфумато.Спрятаться внутри стен
В незнакомом городе с неочевидной геометрией и сложно устроенной культурной программой самое трудное – сделать следующий шаг. Спрятался в музее или в замке, и ты в домике. Получил передышку под сенью дружных муз. Но потом же надо выходить на улицу и каждый раз, на каждом перекрестке заново решать, налево идти или направо.
Разумеется, еще в болонском доме Клаудии я составил подробный план достопримечательностей Феррары с часами работы музеев, перерывами и даже стоимостью билетов (она не понадобилась: пресс-карта рулит, хотя музейная карта на два дня стоит 12 евро), но попадая в горизонталь, по которой размазан город, теряешься каждый раз, словно ребенок. Возникает легкая паника, которую мне нравится побеждать. Ее невозможно взять нахрапом, но лишь методичным, шаг за шагом, освоением незнакомой территории. Визиты в музей помогают войти в покой, начинающий распространяться и на всю остальную округу – в музее же не ждешь подвоха, в музее расслабляется все, кроме ног и глаз.
В музеях (особенно это касается Феррары) людей мало.
После сиесты вылезло солнце, стало душно, как перед грозой. Феррара покрылась мелкой испариной и вновь вернула мне дискомфорт. Правильнее написать: ввернула. Пришлось сделать еще одно усилие – над собой и над страной, что вокруг.В стороне от этой толчеи
«У людей пред праздником уборка…» Своим драгоценным и невидимым теперь фасадом, за которым, собственно, я и ехал, Дуомо повернут к герцогскому замку (памятник Савонароле стоит к замку спиной), а к площади, на которой стены собора превращены в торговые ряды с избушечными чердаками, стоит боком. Понятно почему – всю другую сторону Палаццо Коммунале занимает почти новый торговый центр с «Макдоналдсом» наперевес. Хоть он и сложен из розоватого туфа и прикрыт останками аутентичных архитектурных деталей, выглядит бледно.
Дуомо закрыли фасад, и с города точно бы смыли весь макияж, он стал равен самому себе – терракотовый, тихий, точно надорвавшийся, выгоревший изнутри, но продолжающий жить по привычке.
По инерции.
Возможно, из-за тумана, так и висящего над Эмилией весь день, Феррара утеряла свои бодрые цвета и кажется восстановленной после пожарища.
Жизнь ушла из нее, но позже вернулась в ином качестве, с которым Феррара пока не определилась. Музеи пустые, торгуют облезлыми стенами; они, единственные, пыжатся произвести впечатление на заезжих туристов. Да и то лишь потому, что такая у них обязанность – производить впечатление, а иначе люди попросту раскошеливаться не будут.
Музеи здесь необязательны, даже пинакотека, обычно служащая для чужака типа меня то ли якорем, то ли причалом. Даже Дуомо, обляпанный изнутри свечным барочным нагаром, не работает точкой отсчета или же притяжения: закрыв фасад, из-под него как выбили табуретку.
Здесь даже университет, в сторону которого меня погнала простата, умер и подглядывает. Студенты меланхоличны в полуобмороке, особенно заметном после харизматичной Болоньи. Лишь велосипедисты чувствуют себя в полном праве, выполняя в городском ландшафте роль голубей и прочих прирученных птиц.
Без точки опоры я чувствовал себя как внутри экзистенциального фильма, хотя и не был в плаще.
Туман усиливался, велосипедисты борзели.
Истошно, в цвет улице Ариосто, пахло кофе, плесенью и паутиной, а я все не мог придумать этому фильму название или вспомнить имя режиссера.
Так выглядит (проявляет себя) безвременье.
Феррара слишком рано начала, да слишком рано выдохлась. Два века взбудораженной жизни при д’Эсте, когда город распирало как на дрожжах и весь он был вокруг да около замков как важнейшего градостроительного предприятия, и полный упадок, перешедший затем в запустенье, – все это считывается в меланхолии чистых страниц палимпсеста, с которого соскоблили весь текст.
Ни Эрмитаж, ни Цвингер, ни Лувр, ни Прадо, ни даже Флоренция с Миланом не были бы собой без картин, вытащенных из этого каменного, равнодушного теперь лабиринта.
В одном из покоев герцогского замка Кастелло Эстенсе есть зала Тициана с фоторепродукциями цикла, который заказала ему знаменитая местная меценатка. Картины разбрелись по свету, точно выпускники местного университета. Если эту новацию с заменой подлинников фотообоями распространить на другие дворцы, замки и церкви Феррары, город зацветет цветовым разнообразием, как маками майский луг.
Но вместо этого теперь (а ведь было еще несколько разрушительных землетрясений, едва не лишивших Феррару последних крох высокого искусства) по музейной карте, куда бы ни пошел, разглядываешь объедки с барского стола.
Лакуны и трещины феррарских фресок – вот самое яркое впечатление от местной пинакотеки, палаццо Скифанойя и Каза Ромеи. Даже величественный и монументальный триптих Туры в Музее Дуомо потемнел настолько, что словно бы оглох.
Мой персонаж внутри экзистенциального фильма поеживался, подымал воротник, щурился, спотыкался о неудобную брусчатку, заросшую могильной травой. Он в буквальном смысле не находил себе места, чтобы внутри Феррары спрятаться от нее и, значит, от самого себя.
Город Антониони
Все города про разное. Но все они заранее есть внутри сознания, памяти, хотя бы и фантомно, предположительно, и никогда не знаешь, какой именно файл разархивируют. Так, в Ферраре почему-то важно побыть немного Феррарой, стать одним из ее камней. Точно так же в Болонье важно стать немного Болоньей, в Пизе – почувствовать себя частью Пизы и того осадка, что она вынесла и несет, вместе с цветом Арно, ну и так далее: эти города похожи на людей, на человеческие организмы со схожим набором органов при разных ДНК.
Герой экзистенциального кино мучился и томился разгадкой совершенно закрытого городка – этим, кстати, Феррара несколько схожа с Урбино, который, в отличие от нее, все же учитывает туристов эффектной подачей. А Ферраре и подавать-то практически нечего. Ничего не осталось, кроме гор разноцветной скорлупы. Да и скорлупу успели растащить, вот ведь.
Догадка пришла откуда не ждал: выйдя во внутренний дворик пинакотеки, на задней ее стене во весь огромный реверс увидел черно-белую фотографию: Антониони времен съемок «Блоу-ап».
Этот режиссер повлиял на мое визуальное (и даже текстуальное) мышление больше, чем все художники разом. Симметрия и асимметрия, тягомотина замедленного хронотопа, яростные разговоры ни о чем и фигуры, так и не вписанные в интерьер или пейзаж, так и остающиеся стаффажем, плюс, конечно, «болезненное буржуазное отчуждение» – все это для меня примерно то же, что японцы для импрессионистов.
В Антониони я ценю не кинематографиста, но художника и писателя, придумавшего делать фильмы такими, какими обычно пишут умные книги. Мне многое стало понятно о нем на его родине, это именно он идеальный гений местности, воспевший сухари черепиц.
Может быть, отчасти туман виноват или все эти перестройки, лишившие город привычного для себя облика, но из-за разливанного дискомфорта и неустроя на фоне низкорослых руин я вдруг словно бы поймал раму видоискателя – и тогда мгновенно все отстроилось.
Какие музеи, палаццо или замки, если идешь по улице и будто бы за собой по рельсам тележку с кинокамерой тащишь.
Город оказался откадрован практически полностью – не то чтобы Антониони его много снимал, вовсе нет: своим ласковым терракотовым террором равнодушия и безучастности Феррара подкрутила Микеланджело зрачок примерно так же, как Петербург-Ленинград своим строем воспитывал местных метареалистов. Было бы чуть больше времени, заглянул бы к режиссеру на кладбище.
Многие города напоминают декорации к идеальным постановкам. Попадая в ту же Венецию, начинаешь чувствовать себя героем фаблио. Но не многие города способны сами порождать кинофильмы или быть ими, расколдованными кадрами о чем-то большем.
Вот Ферарра и чтит своего режиссера так же яростно, как Римини чтит Феллини, хотя здесь я граффити с великим земляком еще не встречал. Хотелось бы пересмотреть «Ночь» или «За облаками», в который Вим Вендерс напустил тумана больше, чем нужно, именно в Ферраре. Желательно в кинотеатре под открытым небом. Можно и в туман.Кастелло Эстенсе
Главный замок – центр местной цивилизации – стоит прямо посредине регулярного города, квадрат в плане, окруженный рвами идеальных очертаний с зеркальной зеленой водой. И это излишне правильный прообраз всех возможных «северных» замков, застрявших у нас в голове. Подобный Кронборг на северо-западной оконечности острова Зеландия, якобы связанный с местом жительства Гамлета, я навещал в Дании.
Несмотря на тотальную симметрию, со временем он стал практически природным объектом – единой каменной громадой, скалой из сказки, полной тайных ужасов. Сам Кастелло Эстенсе – явное исключение архитектурного и культурного порядка, возможное только с многократным «превышением бюджета», доступного лишь единичным нобилям, однако странное дело, обыкновенность провинциального города, окружающего замок кварталами правильной геометрии (Феррара – один из первых европейских городов, расширявшихся по единому плану и регулярной планировке), делает и центр этого мира заурядным и, что ли, выхолощенным?