После театра по очередным мосткам логистика разворачивает посетителей в галерею с торжественными и семейными портретами членов династии Фарнезе. Это тупик парадных покоев, оставшихся от большого дворца.
Представительская логика этих залов примерно такая же, как в Галерее 1812 года Зимнего дворца, – она не про искусство, но про большой исторический нарратив, составленный из очень плохой живописи.
А я как раз накануне прочел достаточно подробное изложение жизни этого несчастного семейства, проиллюстрированное картинами из пармской коллекции, поэтому с Марией-Луизой Австрийской, второй женой Наполеона, вывешенной здесь напротив Марии-Луизы Испанской (в жизни они тоже враждовали из-за трона), встретился как с двоюродными.
После этой фамильной залы есть простенок с двумя бронзовыми античными колоссами и комната с теми же самыми персонажами истории Фарнезе, но только уже в бюстах. Все это – входная группа с монументальным размахом, обрывающаяся, не успев начаться, – таковы обломки былой роскоши: единственное, что осталось от Оттавио. Раньше здесь начиналась парадная часть, теперь тут боковое ответвление и тупик.
Еще раз про специалитеты
Рядом с этими невнятными поясными портретами правителей и членов их семей – вход в автономную галерею работ Корреджо и Пармиджанино, оформленную, подобно волшебной норе, темным бархатом.
Второй из них представлен одной лишь живописью, зато первый – не только картинами разного качества и разной сохранности, но еще и фресками, перенесенными сюда из разных церквей.
Выставляется даже синопия головы Богородицы из Дуомо – та самая, центральная точка всей знаменитой запрокинутой композиции. В реале она оказывается не больше картины большого формата.
Подкупольные фрески, явленные перед самыми глазами, – испытание и для живописца (впрочем, сколько там от оригинала вообще могло остаться?), и для зрителя. Хотя сам этот принцип Национальной галереи – вешать доски и холсты низко, глаза в глаза – мне показался правильным и удобным.
Но на этом парадный отсек заканчивается, и нужно идти в другое крыло, начинающееся выставленными в ряд капителями да колоннами, что вызывает небольшое замешательство – кажется, что ты снова попал в археологические коллекции, в которых расположена общая касса музея (купив билет, пересекаешь великанский внутренний двор, так как Национальная галерея на противоположной стороне и в ее фойе какой-то банкет, а вокруг-то и вовсе стивенкинговский туман), или в какую-то вспомогательную экспозицию, посвященную истории здания.
Жанр музея теряется, и тогда мгновенно вскипает, включается, начинает мигать внутренняя тревожная кнопка. Мол, где я? Куда попал?
Но за стендами с каменным и деревянным декором скрываются готические триптихи, полиптихи и отдельные доски. Готика, фрагменты романских фресок неважной сохранности, постепенно переходим к масляной живописи. Оказывается, краеведение скрывает собственно пинакотеку, отодвинутую на пару простенков в глубь дворцового комплекса – туда, где уже совсем темно и тихо, точно в пещере.
***
На этом основная экспозиционная галерея, впрочем, заканчивается (в финальном закутке выставлен рисунок женской головы, «головки Леонардо», венчающий историю живописи по-пармски), а параллельная галерея, из проемов которой выглядывают разглаженные и просветленные ренессансные лица, отгорожена бархатными бордюрами и прикрыта вежливыми перегородками.
Уж не знаю, откроют ее в пять или нет: пармский туман норовит перейти в дождь.Небесная Парма, небесная Болонья
Как только я, вернувшись на современную, «одноэтажную» окраину борго, сел в машину возле забора какой-то промзоны, полило так, что, думаю, теперь под мостом через речку Парму точно появилась вода.
Дождь лил почти до самой Болоньи, где взял себе перерыв (совсем как сотрудники Национальной галереи), давший мне возможность заехать в супермаркет и закупиться продуктами на ужин.
Но как только я сел на свою кровать с пологом и взялся записывать впечатления дня, начало лить с удвоенной силой.
Или мне показалось, что с удвоенной, так как отдельные комнаты моего болонского жилища перекрыты стеклянным потолком и превращены в зимние галереи, по которым капли бьют особенно гулко.
Сквозь верхнее стекло видна гроза, – на фоне странного неба (цвет сложно описать – выцветший, вытертый бедно-синий бархат, но совсем уже без складок и фактур, как в пармских закутках норы с Пармиджанино) полыхает так, что переживаешь за отдельно стоящие деревья. Лето осени закончилось.Тщета материи
Из всех городов, накопленных за этот месяц, Парма – самый остаточный и расползающийся в сторону зияющего отсутствия. Крохи былой роскоши, чудом собранные и почти буквально соскобленные по сусекам; ландшафтные рисунки улиц, служащие естественными границами городского лабиринта; зияние парка; недостижимость фресок, многократно переписанных, а теперь немотствующих в высоте. То, что здесь можно увидеть, рассказывает о самой последней стадии запустения – но не культурного и бытового, а самого что ни на есть археологического: поросль новой жизни медленно нарастает на месте смертельного ожога, следы которого никогда не зарубцуются.
Тут даже не сделаешь вид, что этот город – родина странных визионеров и великих художников, так как практически все композиции Пармиджанино и Корреджо, насильно и без всякой органики стащенные в одно место, слишком слабы и заболочены (отморожены и непрозрачны) для противостояния этому постоянному распаду материи. В Ферраре она хотя бы сдерживалась от окончательного распада туманом…
…И другим древним городам, разумеется, не легче, процессы разложения всюду запаралеллены, но в Парме они обладают особенной наглядностью. Уже не вспомню, в какой город надо въезжать мимо огромного крематория, но было бы весьма символично, если бы это оказалась Парма – важнейший промежуток, которому повезло оказаться включенным в самую важную скоростную трассу Эмилии-Романьи, чтобы окончательно не выпасть из времени; промежуток, напоминающий транспортную развязку, где зияние простора гораздо важнее рисунка самого автобана, плоского и не настаивающего на себе.Твиты из Модены и Саббьонеты
Пн, 22:54: В Модене началась осень, понедельник и все закрыто, даже Дуомо, поэтому здесь я просто гуляю, «знакомлюсь с городом».
Чт, 22:19: Саббьонета хороша лишь в плане – придуманная Веспасиано I Гонзагой (1531–1591) примером идеального ренессансного города, она окружена шестью многоугольными кирпичными форпостами, соединенными между собой такими же невысокими кирпичными стенами: идеалы нуждаются в строжайшей защите. Впрочем, все ворота города открыты настежь. Да и нет здесь, не осталось де-факто практически никаких ворот.
Чт, 22:49: Но то, что увлекает на схеме, невозможно схватить фотоаппаратом, и поэтому поездка получается холостой: без посредничества гаджетов современное восприятие практически невозможно.
Дорога между городами
В дороге между городами смотришь в основном, как поменялась природа – после жирного размаха Тосканы и тем более Умбрии с Марке, да даже после сытого простора Эмилии-Романьи нас север встречает скупыми мазками точечной кисти.
Никаких виноградников по склонам: тут и склоны-то отсутствуют, разутюжено все. Без маньеризма.
Яркость и сочность поубавили, деревья заставили втянуть пармиджаниновские шеи. Даже поля здесь меньше и невыразительнее.
Хотелось бы, конечно, дорогу от Саббьонеты до Кремоны сравнить с русской равниной, но местная самоуглубленность лишена тоски и заброшенности. Стертости. Да, она натружена, как мозоль, и окультурена, до последнего клочка прибрана к рукам и похожа не на рукописный черновик с денежными расчетами столбиком на полях, но на законченную поэму практически без помарок.
Думаю, это александрийский стих с мужскими клаузулами. Они как раз и обеспечивают монотонной поступи ощущение тикающего механизма.
Солнце так и не выбралось из манной каши, хотя время к закату, пики пройдены, но поля, разглаженные подобно обеденным клеенкам, все тянутся вдоль дорог, перемежаясь населенными пунктами: когда ландшафт не цепляет (глазу сложно зацепиться за его сплошные горизонты), хочется прибегать к терминам географической карты: населенный пункт, пересеченная местность.
Север скапливает разнообразие в городах, оставляя пастельные промежутки с запахом конского навоза про запас. Поэтому я так и стремлюсь к каменным кручам, все прочее переживая как региональную литературу.Чистая Саббьонета
Саббьонета – пустой совсем, оставленный всеми духами город, застегнутый на пуговицы. Голубей больше, чем видимого люда.
Здесь вообще почти ничего не осталось (а было ли?) от затейливости придворной жизни, насыщенной ритуальным балетом. Разве что прямолинейность улиц, выстроенных с нуля по четкому плану, что для Средневековья еще было большой новостью и громадным шагом вперед.
Ни одно строение вверху ли, внизу ли не заступает за красную линию, аккуратные двухэтажки подогнаны друг к другу заподлицо, нигде не просочишься внутрь.
Улицы закрыты, точно щитами и латами, вот почему городские ворота никому не нужны – на периферии Саббьонета совсем уже явственно приходит в упадок, переставая этого стесняться или это замечать; начинает крошиться, гулко вздыхать промежутками.
Однако заметно крепчает ближе к центру с собором и Палаццо Дукале, идти в которое мне не хотелось: Саббьонета важна стенами и только, изначальной выверенностью расчета, который я неоднократно находил на ренессансных архитектурных картинах (самая известная из них – в герцогском замке Урбино и приписывается Пьеро делла Франческа), но сложность в том, что общие планы возможны лишь в путеводителе, на картах и сверху.
В Саббьонете смотровые площадки отсутствуют, колокольни (их две) под туристические визиты не заточены. Но даже если бы местные и устроили такой аттракцион, не думаю, что он привлек бы туристические потоки. Очень уж далеко городок от основных дорог (ближе всего к нему Кремона и Парма).