– Спасибо тебе за всю помощь. Не помню, поблагодарила я тебя днем или нет. К тому времени, как ты ушел, я уже ничего не соображала.
– Нестрашно, – отозвался Брайс, взял у меня гирлянду и проверил, работает ли она. – Долго ты живешь в Сиэтле?
– С самого рождения. В одном и том же доме. В одной и той же спальне.
– Представить не могу, каково это. Пока мы не перебрались сюда, переезжать приходилось чуть ли не каждый год. В Айдахо, Виргинию, Германию, Италию, Джорджию, даже в Северную Каролину. Одно время папа служил в Форт-Брэгге.
– А я даже не знаю, где это.
– В Фейетвилле. К югу от Роли, примерно в трех часах езды от побережья.
– Это мне мало что говорит. Мои познания в географии Северной Каролины ограничены Окракоуком и Морхед-Сити.
Он улыбнулся.
– Расскажи про свою семью. Чем занимаются твои мама с папой?
– Папа работает на конвейерной линии в «Боинге». Кажется, занимается клепкой, но точно не знаю. Об этом он почти не говорит, но по-моему, на работе у него одно и то же каждый день. А мама – секретарь на неполный день в нашей церкви.
– И у тебя есть еще сестра, правильно?
– Ага, – кивнула я. – Морган. На два года старше меня.
– Вы с ней похожи?
– Если бы! – вздохнула я.
– Уверен, она говорит то же самое о тебе, – его комплимент застал меня врасплох – совсем как утром, когда я услышала от него, что выгляжу отлично. Тем временем Брайс откопал в коробке удлинитель. – Ну вот, мы готовы, – объявил он, включил его в розетку, а в удлинитель – первую из гирлянд. – Что выбираешь – направлять или поправлять?
Я не поняла, о чем он.
– Наверное, поправлять.
– Ясно, – он взялся за елку и слегка отодвинул ее от окна. – Так будет удобнее ходить вокруг всего дерева. А когда закончим, мы передвинем ее обратно.
Стараясь не натягивать провод, он завел его за елку, потом вывел вперед.
– А ты следи, чтобы не получилось пропусков или тех мест, где несколько лампочек сбились в кучу.
Поправлять. Теперь ясно.
Я делала все так, как он сказал, и вскоре первая гирлянда кончилась, и он включил следующую. Мы повторили весь процесс, действуя слаженно и быстро.
Он прокашлялся.
– Я хотел спросить, что привело тебя в Окракоук.
А вот и он. Тот самый вопрос. Вообще-то меня удивило, почему он не всплыл раньше, особенно когда вспоминала разговор с тетей о том, что в Окракоуке ничего не скроешь. И ее слова, что ответ должен исходить от меня – так будет лучше. Я сделала глубокий вдох, чувствуя пугливую дрожь.
– Я беременна.
По-прежнему сидя на корточках рядом с удлинителем, Брайс поднял голову и взглянул на меня.
– Знаю. Я о другом: почему ты здесь, в Окракоуке, а не вместе со своей семьей?
У меня невольно открылся рот.
– Так ты знал, что я беременна? Это моя тетя тебе сказала?
– Линда мне ничего не говорила. Просто я сложил мозаику.
– Какую мозаику?
– Из фактов. Ты здесь, но учишься по-прежнему в школе в Сиэтле. Уезжаешь отсюда в мае. Насчет причины твоего внезапного приезда твоя тетя высказалась уклончиво. И попросила сделать помягче сиденье для твоего велосипеда. И наконец, сегодня ты часто уходила в туалет. Единственное объяснение, которое имеет смысл в этом случае, – беременность.
Не знаю, что меня больше поразило – что он так легко догадался или что в выражении его лица и в голосе не чувствовалось ни тени осуждения.
– Это была ошибка, – поспешила выпалить я. – В августе я глупо повела себя с парнем, которого едва знала, и вот теперь пробуду здесь, пока не родится ребенок, потому что мои родители не хотят, чтобы кто-нибудь узнал, что со мной случилось. Так что лучше бы и ты никому об этом не рассказывал.
Он снова принялся обвивать елку гирляндой.
– Я и не собирался. Но разве люди не поймут, что случилось, когда увидят, как ты гуляешь с малышом?
– Я отдам ее на удочерение. Родители уже все уладили.
– Ее? А это она?
– Понятия не имею. Но мама считает, что будет девочка, потому что, по ее словам, в нашей семье рождаются только девочки. Ну, то есть у мамы четыре сестры, у папы три сестры. У меня двенадцать двоюродных сестер и ни единого брата. И у моих родителей две девочки.
– Здорово! – воскликнул он. – А у нас в семье все мальчишки, если не считать моей мамы. Ты не подашь мне еще гирлянду?
Смена темы ошеломила меня.
– Подожди… и ты больше ни о чем не спросишь?
– О чем, например?
– Даже не знаю. Как это было и так далее.
– Техническая сторона мне понятна, – невозмутимо отозвался он. – Ты уже сказала, что едва знала того парня, что совершила ошибку и что отдашь ребенка на удочерение, так о чем тут еще говорить?
Мои родители, узнав о случившемся, наговорили гораздо больше, а с точки зрения Брайса, видимо, подробности не играли роли. Растерянная, я подала ему следующую гирлянду.
– Я не такая уж плохая…
– А я и не думаю о тебе плохо.
Он продолжал ходить вокруг елки, к этому моменту обвитой гирляндами до половины высоты.
– Но почему все это тебя не тревожит?
– Потому, – ответил Брайс, продолжая развешивать по веткам лампочки, – что то же самое случилось с моей мамой. Она забеременела, когда была еще подростком. Разница лишь в том, что мой отец женился на ней, и на свет появился я.
– Это тебе родители рассказали?
– Им не пришлось. Я знаю дату их свадьбы и дату своего рождения. Подсчитать было несложно.
Вот это да, подумала я. И задалась вопросом, известно ли все это тете.
– Сколько было твоей маме?
– Девятнадцать.
Разница в возрасте казалась незначительной, но она все же была, даже если Брайс так не считал. В девятнадцать лет человек уже взрослый, к этому времени он обычно успевает закончить школу. А Брайс, развесив очередную гирлянду, заговорил о другом:
– Давай отойдем и посмотрим, что у нас получилось.
Издалека оказалось проще заметить пробелы или места, где скопилось слишком много лампочек. Мы подошли к елке, поправили гирлянды, снова отступили, всмотрелись, опять поправили, и каждый раз, когда мы шевелили ветки, по комнате расплывался хвойный запах. Мелодии Бинга Кросби создавали звуковой фон, по лицу Брайса скользил отсвет разноцветных огоньков. В тишине я гадала, о чем он на самом деле думает и действительно ли такой дружелюбный и отзывчивый, каким кажется.
Потом мы принялись украшать лампочками верх елки. Эту работу взял на себя Брайс с его ростом, а я стояла и наблюдала со стороны. Наконец мы оба отступили и критически оглядели результаты своих трудов.
– Ну, как тебе?
– Красиво, – ответила я, хотя думала совсем о другом.
– Не знаешь, найдется у твоей тети звезда или ангел, чтобы водрузить на верхушку?
– Понятия не имею. И… спасибо.
– За что?
– За то, что не доставал расспросами. За то, что так терпимо отнесся к причинам моего приезда в Окракоук. И согласился побыть моим репетитором.
– Тебе незачем меня благодарить. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я рад, что ты здесь. Зимой в Окракоуке бывает скучновато.
– И не говори.
Он рассмеялся.
– Так ты тоже заметила, да?
Впервые за все время с его прихода я улыбнулась.
– Бывает и хуже.
Через минуту вернулись тетя Линда и Гвен, заахали при виде елки в гирляндах и разлили по стаканам эгг-ног. Попивая его вчетвером, мы увешали елку игрушками и мишурой, поместили на верхушку ангела, который хранился в коридорном шкафу. Вскоре дерево приобрело праздничный вид. Брайс отодвинул его на прежнее место и подлил воды в подставку. Потом тетя Линда угостила нас витушками с корицей, купленными в магазине, и хотя свежестью они уступали ее булочкам, мы с аппетитом умяли их, разместившись за столом.
Было еще не очень поздно, но Брайсу пришло время уезжать, ведь тетя Линда и Гвен так рано вставали. К счастью, он, видимо, знал об этом, отнес свою тарелку в раковину и попрощался, отступая к двери.
– Еще раз спасибо, что пригласили меня, – сказал он, взявшись за дверную ручку. – Было так весело.
Я не поняла, что он имеет в виду – украшение елки или время, проведенное со мной, – но меня все еще не покидало облегчение оттого, что я рассказала ему правду о себе. И что он более чем по-доброму отнесся ко мне, узнав обо всем.
– Я была рада тебе.
– Завтра увидимся, – тихо произнес он, и в его словах послышалось что-то очень похожее на обещание и возможность.
– Я ему сказала, – сообщила я тете Линде позднее, когда Гвен ушла. Мы переносили пустые коробки из гостиной в коридорный шкаф.
– И что же?
– Он и так знал. Догадался сам.
– Он… очень смышленый. У них вся семья такая.
Когда я ставила коробку на пол, пояс джинсов врезался мне в живот, и стало ясно, что остальные брюки мне уже малы.
– Похоже, мне понадобится одежда побольше.
– А я как раз собиралась предложить поход по магазинам после церкви в воскресенье.
– Ты заметила?
– Нет, просто время уже подходит. Пока я была монахиней, мне часто приходилось водить за новой одеждой молоденьких беременных девушек.
– Как думаешь, можно подобрать брюки так, чтобы мое положение не слишком бросалось в глаза? Да, я понимаю, что все равно о нем станет известно, но…
– Зимой скрыть беременность довольно легко – благодаря свитерам и курткам. Сомневаюсь, что кто-нибудь заметит твой живот до марта. А может, даже до апреля, и как только он станет заметным, ты сможешь пореже появляться на людях, если захочешь.
– Как думаешь, другие тоже догадались? Как Брайс? И теперь сплетничают обо мне?
Тетя, похоже, старательно обдумывала свой ответ.
– Мне кажется, твой приезд вызвал прилив любопытства, но напрямую меня никто не расспрашивал. А если попробуют, я объясню, что это личные дела. Никто не посмеет допытываться.
Мне понравилась решимость, с которой она намеревалась оберегать меня. Взглянув в сторону своей комнаты, я вспомнила фразу, вычитанную утром у Сильвии Плат.