С Брайсом и его родными мы встретились на пароме и увидели, что к крыше их фургона привязана большая елка. Почти всю поездку мы с Брайсом провели вместе, пока не подошла тетя и не предупредила Брайса, что во вторник мы с ней берем «отгул», так что ему можно не приезжать ко мне заниматься. Я понятия не имела, о чем она говорит, но сочла своим долгом промолчать; Брайс отнесся к известию спокойно, а я лишь после возвращения домой смогла спросить у тети, что все это значит.
Тетя объяснила, что у меня назначена встреча с гинекологом, и Гвен к нам присоединится.
Но как ни странно, я вдруг сообразила, что, несмотря на покупку джинсов для беременных, последние пару дней о беременности я почти не вспоминала.
В отличие от доктора Бобби, мой новый гинеколог, доктор Чиновит, оказался немолодым мужчиной с белыми волосами и такими огромными кистями рук, что мог бы обхватить баскетбольный мяч размером вдвое больше обычного. Беременность продолжалась уже восемнадцать недель, и судя по поведению врача, я почти не сомневалась, что я – не единственный подросток с незапланированной беременностью, прошедший через его кабинет. Было также ясно, что с Гвен ему случалось работать в прошлом, и они довольно близко знакомы.
Он провел обследование, выписал новый рецепт на те же витамины для беременных, которые назначила мне доктор Бобби, а потом мы некоторое время говорили о том, что произойдет со мной в следующие несколько месяцев. Врач объяснил, что обычно осматривает беременных пациенток раз в месяц, но поскольку Гвен опытная акушерка, а приезжать на прием неудобно и приходится тратить целый день, он намерен встречаться со мной реже – конечно, если все будет в порядке, но если у меня возникнут какие-либо вопросы или опасения, я непременно должна поговорить о них с Гвен. Он также напомнил мне, что Гвен будет пристальнее следить за моим здоровьем во время третьего триместра, так что и на этот счет незачем беспокоиться. Когда Гвен и тетя вышли из кабинета, врач упомянул об усыновлении и спросил, хочу ли я после родов подержать ребенка на руках. Сразу ответить я не смогла, и он попросил меня подумать, заверив, что я еще успею определиться. Пока он говорил, я не могла отвести взгляд от его рук, которые почему-то пугали меня.
Меня проводили в соседний кабинет на УЗИ, медсестра спросила, хочу ли я узнать пол ребенка. Я покачала головой. Но позднее, надевая куртку, я услышала, как она шепотом говорит моей тете: «Получить четкое изображение было трудно, но я почти не сомневаюсь, что это девочка», – то есть подтвердила подозрения моей мамы.
В последующие дни и недели моя жизнь вошла в более-менее привычную колею. Декабрь принес новое похолодание; я выполняла домашние задания, читала учебники, писала рефераты, готовилась к проверочным работам. К тому времени, как я справилась с последними контрольными перед началом зимних каникул, мне казалось, что моя голова вот-вот лопнет.
Но, с другой стороны, мои отметки заметно улучшились, и я, разговаривая с родителями, не удержалась и похвасталась этим. До уровня Морган я все равно не дотягивала – и никогда бы не дотянула, – но таких отметок до отъезда из Сиэтла не получала. И я почти слышала, как родители мысленно задаются вопросом, почему учеба вдруг стала настолько важна для меня, но меня они об этом так и не спросили.
Еще удивительнее было то, что я медленно, но верно свыкалась с жизнью в Окракоуке. Да, городок был маленький и скучный, да, я тосковала по родным и часто гадала, как там мои подруги, но все было терпимо, если придерживаться заведенного порядка. Иногда после окончания занятий мы с Брайсом бродили по окрестностям; дважды он брал с собой фотоаппарат и экспонометр. И снимал всякую всячину – дома, деревья, лодки – в интересных ракурсах, объясняя, чего пытается добиться каждым кадром и не скрывая воодушевления.
Трижды мы после прогулок отправлялись домой к Брайсу. В кухне у них стол был низким для удобства мамы, их елка выглядела почти так же, как та, что нарядили мы вдвоем, в доме всегда пахло печеньем. Мама Брайса пекла его понемногу почти каждый день, и как только мы входили, ставила на стол два стакана молока, печенье и подсаживалась к нам. Болтая во время этих перекусов, мы постепенно все лучше узнавали друг друга. Мама Брайса рассказывала, как росла здесь, в Окракоуке – в те времена он был еще более тихим, чем сейчас, во что мне верилось с трудом, – и когда я спросила, как она сумела поступить в МТИ так рано, она просто пожала плечами, ответив, что у нее всегда имелись способности к естественным наукам и математике, будто это все объясняло.
Я понимала, что это долгая история, иначе и быть не может, но расспросы явно докучали маме Брайса, и мы обычно переводили разговор на другое: какими были Брайс и близнецы в раннем детстве, каково это – переезжать каждые несколько лет, вести жизнь жены военного, заниматься домашним обучением детей и даже оправляться после аварии. В свою очередь, она задавала мне множество вопросов, но, в отличие от моих родителей, никогда не интересовалась, чем я намерена заниматься в жизни. Кажется, она догадалась, что я совершенно не представляю, как ответить на этот вопрос. Не спрашивала она и о том, почему я приехала в Окракоук, но я подозревала, что это ей уже известно. И не потому, что Брайс проболтался, скорее, благодаря собственному опыту подростковой беременности; так или иначе, она всегда уговаривала меня присесть, пока мы болтали, и никогда не спрашивала, почему я не вылезаю из единственных джинсов на резинке и мешковатых толстовок.
Говорили мы и о фотографии. Мне показали фотолабораторию, которая немного напомнила мне кабинет естествознания в моей прежней школе. В лаборатории стоял прибор, который назывался фотоувеличителем, были приготовлены пластиковые кюветы для проявителя и закрепителя и натянута бельевая веревка, на которой сушились снимки. Была там и раковина, и длинные столы, половина из которых низкие, как раз чтобы было удобно маме Брайса, сидящей в кресле, и суперская красная лампа, создающая какую-то марсианскую атмосферу. Повсюду в доме на стенах висели фотографии, и миссис Трикетт иногда рассказывала истории, связанные с ними. Моим любимым был снимок, снятый Брайсом, неправдоподобно огромная полная луна, озаряющая окракоукский маяк; хоть и черно-белый, он выглядел почти как картина.
– Как ты его снял?
– Установил треногу на берегу, воспользовался специальным спусковым тросиком, потому что выдержка понадобилась очень длинная, – объяснил он. – И конечно, мама руководила мной на каждом шагу, пока я проявлял и печатал снимок.
Узнав, что мне любопытно, Роберт показал мне свой сверхлегкий самолет, который собирал вместе с отцом. Глядя на него, я понимала, что не решилась бы полететь на таком, если бы он вообще взлетел, даже за миллион долларов. А Ричард продемонстрировал мне видеоигру, которую писал: в ней действие происходило в мире, полном драконов и рыцарей во всевозможных доспехах и с оружием, какое только способна породить фантазия. Графика еще хромала, даже Ричард это признавал, но сама игра показалась мне интересной, а это значило немало, ведь я никогда не понимала, в чем прелесть многочасовых бдений перед компьютером.
Но, с другой стороны, что я вообще понимала? Особенно по сравнению с таким ребенком и такой семьей?
– Ты уже придумала, что подаришь Брайсу? – спросила тетя Линда. Был вечер пятницы, до Рождества оставалось три дня. Я мыла тарелки над раковиной, а тетя вытирала их, хотя я могла справиться и сама.
– Еще нет. Я думала подыскать ему что-нибудь для фотоаппарата, но даже не представляю, с чего начать поиски. Как думаешь, мы сможем забежать в магазин после церкви в воскресенье? Да, это будет сочельник, но другого случая мне не представится. Может, что-нибудь придет в голову.
– Конечно, сможем, – кивнула она. – Времени нам хватит с избытком. День будет длинным.
– Воскресенье всегда долго тянется.
Она улыбнулась.
– Значит, сверхдлинным, ведь в понедельник Рождество. Утром, как всегда, у нас будет воскресная служба, а потом – рождественская всенощная. И еще кое-что в промежутке. Так что мы переночуем в Морхед-Сити, а утром вернемся на пароме.
– А-а.
Если она и услышала разочарование в моем голосе, то не подала виду. Я вымыла и ополоснула тарелку и передала ей, зная, что попытки отговаривать тетю от этой поездки бессмысленны.
– А ты что подаришь Гвен?
– Пару свитеров и старинную музыкальную шкатулку. Она такие коллекционирует.
– Мне тоже надо купить что-нибудь для Гвен?
– Нет. Я припишу твое имя на шкатулке и подарю ее от нас обеих.
– Спасибо. Как думаешь, что мне подарить Брайсу?
– Ты знаешь его лучше, чем я. Ты не спрашивала у его мамы, чего бы ему хотелось?
– Забыла, – призналась я. – Пожалуй, я могла бы зайти к ней завтра и спросить. Надеюсь, получится не очень дорого. Понадобится какой-нибудь подарок и для всей его семьи, и я думала подарить им симпатичную рамку для фотографий.
Тетя поставила тарелку в шкаф.
– Только помни, что тебе необязательно покупать что-нибудь Брайсу. Порой лучшие дары оказываются бесплатными.
– Это какие же, например?
– Впечатления. А может, ты смогла бы сделать что-нибудь или чему-нибудь его научить.
– Вряд ли есть хоть что-нибудь такое, чему он мог бы научиться у меня. Разве что его интересует, как краситься или делать маникюр.
Она закатила глаза, но я заметила в них веселый блеск.
– Я верю в тебя, ты что-нибудь придумаешь.
И я принялась старательно думать, пока мы наводили порядок в кухне, но лишь когда мы перешли в гостиную, меня вдруг посетило вдохновение. Вот только чтобы осуществить идею, мне требовалась тетина помощь – и не в одном отношении, а в нескольких. Выслушав мои объяснения, она просияла.
– Конечно, я помогу, – пообещала она. – Можешь не сомневаться, ему понравится.