– Наверное, в вашем доме редко слышались крики, даже когда накалялись страсти. Ведь как-никак, отец – священник, а мама – психолог!
– Никогда, – подтвердил Марк. – По-моему, я вообще ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из них повышал голос. Если они, конечно, не болели за меня на хоккее или бейсболе. Они предпочитают все вопросы решать путем обсуждений, и хотя звучит это здорово, порой не на шутку раздражает. Когда кричишь только ты один, в этом нет ничего хорошего.
– Представить себе не могу вас кричащим.
– Такое случалось редко, но бывало меня просили убавить громкость, чтобы мы могли поговорить рассудительно и взвешенно, или же отправляли в мою комнату, пока я не успокоюсь, чтобы потом мы могли поговорить опять-таки как разумные люди. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять: крики не достигают цели.
– Долго ваши родители состоят в браке?
– Тридцать один год.
Она мысленно произвела подсчеты.
– Значит, они уже в возрасте, правильно? Если познакомились, когда писали дипломы.
– Обоим в следующем году исполняется шестьдесят. Иногда они заводят разговоры о пенсии, но я не уверен, что они когда-нибудь уйдут на нее. Оба слишком увлечены своим делом.
Мэгги вспомнились ее сегодняшние размышления о Морган.
– Вам не случалось жалеть, что у вас нет ни братьев, ни сестер?
– До недавнего времени – нет. Я знал только, каково быть единственным ребенком в семье. Думаю, родители хотели еще детей, но не сложилось. В положении единственного ребенка есть и свои плюсы. Мне не приходилось идти на уступки, когда решался вопрос, какой фильм посмотреть или на каком аттракционе сначала прокатиться в Диснейленде. Но теперь, когда я с Абигейл и вижу, как она близка со своими родными, иногда я задумываюсь, как бы я рос в такой семье.
Марк умолк, некоторое время оба молчали. У Мэгги возникло ощущение, что он хочет послушать продолжение истории о том, как она жила в Окракоуке, но начать она была еще не готова. И поэтому спросила:
– А каково это – расти в Индиане? Это один из штатов, где я никогда не бывала.
– Вы знаете что-нибудь об Элкарте?
– Ничегошеньки.
– Он находится на севере штата, население – около пятидесяти тысяч человек, и подобно множеству мест на Среднем Западе, в нем все еще сохраняется атмосфера маленького городка. Большинство магазинов закрывается в шесть, большинство ресторанов прекращает обслуживание в девять, а сельское хозяйство – в нашем случае молочное животноводство – играет важную роль в экономике. Местных жителей я считаю по-настоящему добрыми людьми. Они помогают заболевшим соседям, церкви объединяют их и возглавляют сообщество. Но в детстве обо всем этом просто не задумываешься. Что имело значение для меня, так это парки и поля, где можно было играть, бейсбольные и баскетбольные площадки, хоккейный каток. Я рос, возвращаясь из школы и сразу же убегая играть с друзьями. Где-нибудь поблизости всегда шла какая-нибудь игра. Вот что мне вспоминается в первую очередь, когда речь заходит о моем детстве. Просто как я каждый день играл в баскетбол, или в бейсбол, или в футбол, или в хоккей.
– А я-то думала, в вашем поколении все приклеены к своим айпадам, – с насмешливым удивлением призналась Мэгги.
– Родители не разрешили бы мне. Даже первый айфон мне позволили купить лишь в семнадцать лет, да и то на свои деньги. Пришлось работать целое лето.
– Они противники технологий?
– Нисколько. У меня был домашний компьютер, у родителей – мобильные телефоны. Думаю, они просто хотели, чтобы я рос так же, как они.
– В духе традиционных ценностей?
– Видимо, да.
– Ваши родители нравятся мне все больше и больше.
– Они хорошие люди. Иногда я понять не могу, как им это удается.
– О чем вы?
Он вгляделся в свой эгг-ног, словно искал подсказку в бокале.
– По работе маме часто приходится слышать ужасные вещи, особенно когда она помогает полиции. О сексуальном, физическом и эмоциональном насилии, о том, как бросают детей… А моему отцу, поскольку он священник, также приходится много заниматься, по сути дела, психологическим консультированием. К нему обращаются за наставлениями, когда возникают проблемы в браке, болезненная зависимость, сложности с работой, когда дети доставляют беспокойство или даже при утрате веры. Много времени он также проводит в больнице – не проходит недели, чтобы кто-нибудь из прихожан не заболел, или попал в аварию, или понес тяжелую утрату и нуждался в утешении. Все это истощает силы моих родителей. Пока я взрослел, бывали случаи, когда кто-нибудь из них за ужином вел себя слишком подавленно и молчаливо, и я научился понимать: это значит, что выдался особенно трудный день.
– Но они все равно любят свою работу?
– Любят. И как мне кажется, оба со всей ответственностью относятся к оказанию помощи другим.
– Эта ответственность передалась и вам. Как видите, опять вы задержались на работе допоздна.
– Мне это в радость, – возразил он. – С моей стороны это ни в коем случае не жертва.
Мэгги понравились его слова.
– Хотела бы я когда-нибудь познакомиться с вашими родителями. В смысле, если бы они приехали в Нью-Йорк.
– И они были бы рады с вами познакомиться – в этом я не сомневаюсь. А ваши родители? Какие они?
– Просто родители.
– Они когда-нибудь приезжали в Нью-Йорк?
– Дважды. Один раз – когда мне еще не исполнилось тридцати, второй – когда мне было уже за тридцать, – и Мэгги, понимая, как странно это прозвучало, попыталась оправдать их: – Перелет долгий, город они не особо любят, так что мне было проще видеться с ними в Сиэтле. В зависимости от места съемок, иногда я составляла обратный маршрут так, чтобы заскочить в Сиэтл и провести там выходные. До недавнего времени такое обычно случалось раз или два в году.
– Ваш отец еще работает?
Она покачала головой.
– Вышел на пенсию несколько лет назад. Теперь играет в игрушечные поезда.
– Серьезно?
– У него они хранились еще с детства, а когда он перестал работать, то снова занялся ими. Построил в гараже огромный макет – старинный городок на западе, каньон, холмы, поросшие деревьями, – и теперь постепенно добавляет новые здания, кусты, дорожные знаки или прокладывает новые ветки. Выглядит в самом деле внушительно. В прошлом году в газете поместили статью про папин макет, с фотографиями. Ему есть чем заняться, и в то же время он не торчит дома. Думаю, в противном случае родители свели бы друг друга с ума.
– А ваша мама чем занимается?
– Несколько дней в неделю по утрам волонтерствует в церкви, но главным образом помогает моей сестре Морган с детьми. Мама забирает их из школы, присматривает за ними летом, водит на какие-нибудь мероприятия, если Морган работает допоздна и так далее.
– Кем работает Морган?
– Она учительница музыки, а еще руководит театральным кружком. У них после уроков постоянно проходят репетиции концертов или спектаклей.
– Готов поручиться, вашей маме нравится, что внуки с ней.
– Да, очень. Если бы не она, не знаю, что делала бы Морган. Она в разводе, он прошел тяжело.
Марк кивнул и опустил взгляд. Оба некоторое время молчали, потом Марк указал на елку.
– Хорошо, что вы решили поставить ее здесь. Посетители наверняка оценят.
– Честно говоря, это елка для меня.
– Можно вопрос?
– Конечно.
Он повернул к ней лицо:
– Чем вам особенно понравилось Рождество в Окракоуке?
В галерее по-прежнему звучала фоном музыка, выбранная Марком.
– Как вы уже знаете, в Окракоуке я очутилась в самый разгар очень трудного для меня периода. И конечно, праздник утратил все то очарование, которым обладал в моем детстве. Но… в тот год Рождество показалось мне таким настоящим: флотилия, украшение елки вместе с Брайсом, волонтерская работа в сочельник, всенощная, и конечно, само Рождество. Уже тогда оно понравилось мне, и со временем воспоминания о нем становились все светлее и дороже. Именно то Рождество я бы хотела пережить снова.
Марк улыбнулся.
– Я рад, что оно оставило у вас такие воспоминания.
– Вот и я тоже. Кстати, я до сих пор храню тот снимок с маяком. Он висит на стене спальни, которой я пользуюсь как кабинетом.
– Так вы вдвоем все-таки научились печь булочки?
– Видимо, таким способом вы хотите выяснить, что было дальше. Или я ошибаюсь?
– Ужасно хочется услышать продолжение.
– Пожалуй, я могла бы рассказать вам еще немного. Но только при одном условии.
– Каком?
– Мне понадобится еще бокал эгг-нога.
– Уже несу, – он схватил оба бокала, ушел и вернулся с эгг-ногом. Удивительно, но густой и сладкий напиток не раздражал желудок Мэгги и вызывал давно забытое ощущение сытости. Она сделала еще глоток.
– Про бурю я вам рассказывала?
– Про ту, которая началась на Рождество? С сильным ливнем?
– Нет, – ответила она. – Про другую. Январскую.
Марк покачал головой.
– Вы говорили только, что через неделю после Рождества наконец преодолели отставание по школьным заданиям, и Брайс начал учить вас азам фотографии.
– А, да, – кивнула она, – правильно, – и подняла глаза к потолку, словно пытаясь отыскать на нем утраченные воспоминания. Переведя взгляд на Марка, она сообщила: – Кстати, к концу того семестра у меня значительно улучшились оценки. Во всяком случае, по сравнению с обычными для меня. Две «отлично», остальные «хорошо». За все старшие классы этот семестр остался для меня лучшим.
– Даже лучше весеннего?
– Да.
– Почему? Фотография отнимала время?
– Нет, – Мэгги помолчала. – Не в этом дело. Мне кажется… – она поправила шарф, чтобы выиграть время и придумать, как лучше подхватить нить рассказа с того места, на котором она остановилась ранее. – Мне кажется, для нас с Брайсом все начало меняться как раз в то время, когда на Окракоук обрушился ураганный норд-ост…
Второй триместр
Окракоук
1996 год