геморрой, о нем я уже слышала на встрече беременных подростков в Молодежной христианской ассоциации Портленда, но потом забыла, и к тому времени, как он умолк, пришла в уныние. Я не сразу поняла, что он о чем-то спрашивает меня.
– Мэгги, ты меня слышала?
– Извините. Я все еще думаю о геморрое, – объяснила я.
– Я спрашивал, даешь ли ты себе физическую нагрузку.
– Я хожу пешком, когда фотографирую.
– Замечательно, – кивнул он. – Не забывай, что физическая активность полезна и тебе, и ребенку, и она сократит время, которое твоему организму понадобится, чтобы оправиться после родов. Только не слишком усердствуй: легкая йога, ходьба – все в таком роде.
– А ездить на велосипеде можно?
Он приложил гигантский палец к подбородку.
– Если он удобный и езда не причиняет тебе никаких болей, тогда следующие несколько недель можешь ездить. Но потом у тебя начнет смещаться центр тяжести, сохранять равновесие станет труднее, а любое падение может серьезно навредить тебе и малышу.
Другими словами, я растолстею, о чем я уже знала, и эта мысль угнетала не меньше, чем перспектива геморроя. Но слова врача о том, что организм быстрее вернется к нормальному состоянию, вселили в меня оптимизм, поэтому при следующей встрече с Брайсом я спросила, нельзя ли мне сопровождать его на велосипеде во время утренних пробежек.
– Конечно можно, – согласился он. – Будет здорово, если ты составишь мне компанию.
На следующее утро, проснувшись даже слишком рано, я надела куртку и покатила на велосипеде к дому Брайса. Он уже разминался перед домом и вместе с Дейзи побежал навстречу мне. Когда он наклонился, чтобы поцеловать меня, я вдруг вспомнила, что не почистила зубы, но все равно ответила на поцелуй, и он, кажется, ничего не имел против.
– Ну что, готов?
Я думала, будет легко, ведь он бежит, а я еду, но ошиблась. Первые пару миль я держалась неплохо, а потом у меня заныли мышцы бедер. Хуже того, Брайс пытался поддерживать разговор, что было нелегко, поскольку я только пыхтела и отдувалась. И когда я уже думала, что больше не могу, он остановился у гравийной дорожки, ведущей к каналам, и сообщил, что сейчас у него по плану спринтерские рывки.
Я остановилась отдохнуть, не слезая с седла и поставив одну ногу на землю, и смотрела, как Брайс с ускорением удаляется от меня. Даже Дейзи с трудом поспевала за ним, и я видела, как его фигурка становится все меньше. Брайс остановился и после краткой передышки снова помчался, теперь уже в мою сторону. Как спринтер, он пробежал туда-сюда пять раз, и хотя дышал намного тяжелее меня, а у Дейзи язык свешивался чуть ли не до земли, он моментально возобновил бег трусцой, на этот раз в сторону дома. Я думала, что тренировка на этом закончилась, но опять ошиблась. Возле дома Брайс перешел к отжиманиям и приседаниям, потом запрыгивал на стол для пикника во дворе и спрыгивал с него, и, наконец, приступил к многочисленным подтягиваниям на самодельном турнике у дома, и под его футболкой играли мускулы. Тем временем Дейзи лежала в сторонке, стараясь отдышаться. Взглянув на часы, после того как закончилась тренировка, я увидела, что для Брайса она продолжалась безостановочно почти девяносто минут. Утро было прохладным, но лицо Брайса блестело от пота, на футболке под мышками расплылись влажные круги.
– И так ты занимаешься каждое утро?
– Шесть дней в неделю, – подтвердил он. – Но нагрузка меняется. Иногда сама пробежка бывает короче, а спринт дольше и так далее. Хочу всесторонне подготовиться к Вест-Пойнту.
– Значит, каждый раз ты приходишь заниматься со мной после того, как вот так потренируешься?
– Почти.
– Потрясающе, – не удержалась я, и не только потому, что мне понравилось смотреть на его мускулы. Я и вправду была потрясена, и мне захотелось стать больше похожей на него.
Несмотря на регулярные утренние нагрузки, мой вес продолжал прибавляться, а живот – расти. Гвен не уставала напоминать мне, что это нормально – с недавних пор она начала периодически заезжать к нам, чтобы измерить мне артериальное давление и с помощью стетоскопа послушать сердцебиение ребенка, – но это меня не особо утешало. К середине марта я набрала десять килограммов. К концу месяца их стало одиннадцать и живот уже не скрывала ни одна толстовка, даже самая мешковатая. Я начинала походить на персонаж из книжки Доктора Сьюза – крошечная головка и округлившаяся тушка на тонких ножках, но выглядела далеко не так симпатично, как Синди-Лу Кто[20].
Впрочем, Брайс, по-видимому, ничего не имел против. Мы по-прежнему целовались, он все так же держал меня за руку и постоянно говорил мне, что я красивая, но ближе к концу месяца я уже почти все время чувствовала себя беременной. Садиться приходилось осторожно, чтобы не плюхнуться, а для того, чтобы встать с дивана, требовались тщательно спланированные и сосредоточенные действия. Я все так же бегала в туалет почти каждый час, а однажды, когда чихнула на пароме, из мочевого пузыря так и брызнуло, и это было страшно унизительно, мокро и противно до тех пор, пока мы не вернулись в Окракоук. Ребенок теперь шевелился постоянно, особенно когда я лежала, и я прямо видела, как он шевелится, и это было странно и жутковато, а спать приходилось на спине, не в самой удобной позе. Схватки Брэкстона-Хикса становились все более регулярными, и как доктор Большерук, Гвен говорила, что это хорошо. Но я была иного мнения, потому что при схватках весь живот у меня сводило словно судорогой, однако Гвен на мои жалобы не обращала внимания. Единственными неприятностями, которые до сих пор не случились, был геморрой и внезапные вспышки прыщей на лице. Правда, пара прыщиков порой все же вскакивала, но моего умения наносить макияж хватало, чтобы маскировать их, и Брайс о них ни словом не упоминал.
С промежуточным тестированием в середине семестра я справилась очень неплохо, но никого из родителей этим, похоже, не впечатлила. Зато тетя была довольна, и примерно в это же время я начала замечать, что она держит свое мнение при себе, когда речь заходит о моих отношениях с Брайсом. Когда я сказала ей, что буду ездить по утрам на велосипеде, чтобы дать себе физическую нагрузку, она сказала только: «Пожалуйста, будь осторожна». В те вечера, когда Брайс ужинал у нас, они с тетей болтали так же дружески, как прежде. Если я предупреждала тетю, что в субботу иду фотографировать, она ограничивалась тем, что спрашивала, когда я вернусь, чтобы знать, к какому часу готовить ужин. По вечерам, оставаясь вдвоем, мы с тетей говорили о моих родителях или о Гвен, о том, как обстоят дела с моей учебой или в магазине, а потом она бралась за роман, а я углублялась в книги по фотографии. И все же я не могла отделаться от ощущения, будто между нами увеличивается некая дистанция.
Поначалу меня это ничуть не беспокоило. То, что мы с тетей редко говорили о Брайсе, придавало нашим отношениям с ним некую секретность, что-то смутно недозволенное и потому еще более возбуждающее. И хотя тетя Линда никак меня не поощряла, по крайней мере, она смирилась с мыслью, что ее племянница влюблена в юношу, которого она одобрила. По вечерам, когда наступало время Брайсу уходить, тетя чаще всего поднималась со своего места на диване и уходила в кухню, обеспечивая нам уединение для быстрого поцелуя на прощание. По-моему, чутье подсказывало ей, что мы с Брайсом не выйдем за рамки. У нас не было даже официального второго свидания; в сущности, смысл в нем отсутствовал, ведь мы виделись большую часть каждого дня. Нам и в голову не приходило улизнуть вечером, чтобы встретиться снова, или куда-нибудь пойти, не предупредив мою тетю заранее. А с тех пор, как очертания моего тела начали меняться, о сексе я вообще не думала.
И все же спустя некоторое время отстраненность тети начала меня беспокоить. Тетя Линда первой из всех, кого я знала, безоговорочно встала на мою сторону. Она приняла меня такой, какая я есть, со всеми моими недостатками, и мне хотелось думать, что с ней я могу поговорить о чем угодно. Все это как-то сложилось у меня в голове однажды в конце марта, когда мы сидели в гостиной. Ужин закончился, Брайс ушел домой, приближалось время, когда тетя обычно ложилась спать. Я неловко прокашлялась, и тетя подняла глаза от книги.
– Как же я рада, что ты разрешила мне пожить здесь, – сказала я. – Даже не знаю, получилось ли у меня высказать, как я тебе признательна.
Она нахмурилась.
– Это ты к чему?
– Сама не знаю. Наверное, просто в последнее время я была так занята, что нам не представлялось случая поговорить, а мне – объяснить, как я ценю все, что ты сделала для меня.
Ее лицо смягчилось, она отложила книгу.
– Не стоит. Ты ведь мне не чужая, и поэтому я с самого начала была готова тебе помочь. Но когда ты приехала сюда, я начала понимать, как мне нравится видеть тебя рядом. Своих детей у меня никогда не было, и в каком-то смысле ты заменила мне дочь. Понимаю, не мне о таком говорить, но я обнаружила, что и в моем возрасте можно время от времени позволить себе притворяться.
Я положила ладонь на свой выпуклый живот, думая обо всем, что она вытерпела из-за меня.
– Поначалу я была ужасной гостьей.
– Ничего подобного.
– Я была угрюмой неряхой, жить рядом с которой никому не захочется.
– Ты была напугана, – возразила она. – Я понимала это. Откровенно говоря, мне тоже было страшно.
Вот этого я никак не ожидала.
– Почему?
– Я беспокоилась, что не смогу обеспечить то, что тебе надо. И тогда тебе придется вернуться в Сиэтл. Как и твои родители, я желала тебе только добра.
Я затеребила прядь волос.
– До сих пор не представляю, что скажу подругам, когда вернусь. Насколько мне известно, кое-кто уже догадывается, в чем дело, и теперь сплетничает обо мне, или в будущем начнет распускать слухи, что я лежала в клинике на реабилитации или что-нибудь в этом роде.