В ту субботу я с Брайсом не виделась: после урока вождения накануне он предупредил, что, поскольку его отец все еще в отъезде, ему, Брайсу, придется заменить его и провести день вместе с дедом на лодке. Поэтому я отправилась в тетин магазин и какое-то время провела, расставляя книги на полках по алфавиту, а видеокассеты – по категориям. Потом мы с Гвен снова обсудили мои схватки Брэкстона-Хикса – после относительного затишья они с недавних пор снова возобновились. Гвен напомнила мне, что это нормальное явление, и снова рассказала о том, чего мне ждать, как только начнутся роды.
Тем вечером я села играть в кункен с тетей и Гвен. И думала, что уж им-то я не уступлю, но две бывшие монахини оказались заправскими картежницами, и когда игра наконец кончилась и карты убрали, я задумалась, что же происходило на самом деле в монастыре по вечерам. Мне представилась обстановка, как в казино, где монахини в золотых браслетах и темных очках сидели за крытыми сукном столами.
Воскресенье прошло совсем иначе. Зашла Гвен с тонометром и стетоскопом, задала те же вопросы, которые обычно я слышала от доктора Большерука, но как только она ушла, мне стало не по себе. Я не только не бывала больше в церкви, но и не занималась учебой, если не считать подготовки к контрольным, поскольку уже выполнила все задания на этот семестр. Да еще Брайс не оставил мне фотоаппарат, так что вопрос со съемками отпал сам собой. Батарейки в моем плеере сели – правда, тетя пообещала привезти новые, – так что заняться мне было совершенно нечем. Наверное, можно было сходить на прогулку, но выглядывать из дома не хотелось. Было слишком светло, на улице часто попадались люди, а моя беременность стала настолько заметной, что выйти из дома было все равно что направить две гигантские неоновые стрелки прямо на мой живот, объясняя всем и каждому, с какой стати я вообще приехала в Окракоук.
В конце концов я решила позвонить родителям. Из-за разницы во времени пришлось ждать до середины утра, и хотя я не знала, что надеялась услышать, от разговора с мамой и папой легче мне не стало. Они не спросили ни о Брайсе, ни о моей фотографии, а когда я упомянула, как далеко продвинулась в учебе, мама, едва дождавшись первой же паузы, сообщила, что Морган завоевала еще одну стипендию, на этот раз от католического движения «Рыцари Колумба». Сестру позвали к телефону, ее голос звучал устало, говорила она меньше обычного. Впервые за долгое время у нас получилось нечто похожее на диалог, и я не сдержалась и рассказала ей немного о Брайсе и моей новообретенной любви к фотографии. Услышанное почти ошеломило ее, потом она спросила, когда я вернусь домой, что потрясло меня. Как она могла не знать ничего о Брайсе, или о том, что я фотографирую, или что ребенок должен родиться 9 мая? Повесив трубку, я задалась вопросом, неужели родители вообще не говорили с Морган обо мне.
Не найдя другого занятия, я принялась наводить порядок в доме. Не только в кухне и в своей комнате, не только в своей одежде, но и вообще повсюду. Я отдраила ванную до блеска, вытерла пыль и пропылесосила, даже вымыла духовку, хотя под конец у меня так ныла спина, что я, вероятно, отскребла ее не лучшим образом. И все же, поскольку дом был невелик, у меня осталось еще несколько свободных часов до прихода тети, поэтому я вышла посидеть на веранду.
День выдался роскошный, чувствовался приход весны. Небо было безоблачным, вода искрилась, как поднос голубых бриллиантов, но я, почти не замечая всю эту красоту, думала только об одном – что такой прекрасный день пропадает впустую, а у меня осталось в запасе не так много дней в Окракоуке, чтобы позволить себе потерять еще один.
Теперь репетиторство Брайса заключалось просто в подготовке к очередным контрольным работам, последним важным перед итоговыми. Поскольку у моей усидчивости имелся предел, наши занятия укоротились, а так как мы уже пересмотрели все снимки, которые были в коробке, то прорабатывали одну книгу по фотографии за другой. Со временем я поняла: если кадрировать и строить композицию способен почти каждый, кто достаточно практикуется, в своем лучшем проявлении фотография – поистине искусство. Превосходный фотограф каким-то образом умудряется вкладывать в снимки душу, передавая особое восприятие и личное отношение посредством изображения. Два фотографа, снимающие один и тот же объект в одно и то же время, могут сделать поразительно разные снимки, и я начала понимать, что первый шаг к отличной фотографии – это простой акт познания самого себя.
Несмотря на рыбалку в выходные, а может, именно из-за нее, время, которое мы проводили вместе, ощущалось не так, как прежде. Нет, мы по-прежнему целовались, Брайс говорил, что любит меня, держал меня за руку, когда мы сидели рядом на диване, но был не таким… открытым, каким казался раньше, если это хоть что-нибудь объясняет. Иногда у меня возникало чувство, будто он думает о чем-то другом, о том, чем не желает делиться; бывали даже моменты, когда он словно напрочь забывал обо мне. Такое случалось нечасто, и когда он спохватывался, то всегда извинялся за то, что отвлекся, но никогда не объяснял, чем поглощен. Однако после ужина, когда мы прощались на крыльце, видно было, что он не хочет уходить, цепляется за меня.
Несмотря на все мое нежелание выходить из дома, в пятницу днем мы сходили погулять на берег. Поблизости не было ни души, мы держались за руки и брели у самой воды. Волны лениво набегали на песок, пеликаны скользили по гребням, но мы, хотя и взяли с собой фотоаппарат, ничего не снимали. Я вдруг поняла, что хочу снимок, на котором мы были бы вдвоем, ведь у нас нет ни одного такого. Но сфотографировать нас было некому, поэтому я промолчала, и мы наконец повернули обратно к пикапу.
– Чем хочешь заняться в эти выходные? – спросила я.
Он сделал несколько шагов и только потом ответил.
– Меня не будет в городе. Мне опять надо выйти на рыбалку с дедом.
Я сникла. Неужели он уже отдаляется от меня, чтобы было легче, когда придет пора прощаться? Но если так, зачем же он продолжает твердить, что любит меня? Почему так медлит, когда держит меня в объятиях? В растерянности я сумела ответить лишь невнятным «а-а».
Уловив мое разочарование, он бережно остановил меня.
– Извини. Просто так надо.
Я уставилась на него.
– Ты чего-то недоговариваешь?
– Нет, – ответил он. – Ничего.
Впервые с тех пор, как мы были вместе, я ему не поверила.
В субботу, снова заскучав, я попыталась подготовиться к контрольным, думая, что чем лучше я справлюсь, тем больше у меня будет гарантий на случай, если итоговые я все-таки провалю. Но поскольку я уже изучила все материалы и выполнила задания, и упорно занималась всю неделю, мне казалось, продолжать в том же духе – уже перебор. Я и так знала, что с учебой проблем у меня не возникнет, поэтому перебралась на веранду.
Ощущать полную уверенность в том, что я готова к школьным занятиям и контрольным, было непривычно, и вместе с тем я вдруг поняла, почему в учебе Брайс продвинулся намного дальше меня. Причина заключалась не просто в уме: в домашнем обучении отсутствовали все неучебные занятия. В школе между уроками были перемены, минуты в начале каждого урока терялись, пока ученики рассаживались и успокаивались, вдобавок тратилось время на школьные объявления, вступление в клубы, учебные пожарные тревоги и длинный обеденный перерыв, во время которого в основном и происходило общение. На уроках учителям зачастую приходилось сбавлять темп ради тех учеников, которые не успевали за остальными и учились еще хуже, чем я, в итоге из потраченных впустую минут складывались целые часы.
Но, несмотря на все это, я предпочла бы ходить в школу. Мне нравилось видеться с подругами, и откровенно говоря, меня передергивало при мысли, что на домашнем обучении пришлось бы проводить день за днем в компании мамы. И потом, социальные навыки тоже важны, и хотя Брайс вел себя совершенно нормально, некоторым людям – к примеру, таким, как я, – общение с одноклассниками явно шло на пользу. Во всяком случае, мне хотелось в это верить.
Размышляя обо всем этом, я ждала на веранде, когда тетя вернется из магазина. Мои блуждающие мысли обратились к Брайсу, я попыталась представить, чем он занят на лодке. Помогает вытягивать сеть – или для этого есть специальные механизмы? А может, и сети там вообще нет? И он потрошит рыбу – или это делают на пристани, или рыбаки этим не занимаются? Трудно было вообразить, главным образом потому, что я никогда не бывала на рыбалке и на рыболовном судне и понятия не имела, что они там ловят.
В это время послышался хруст гравия на дорожке у дома. Для тети было еще слишком рано, так что я не знала, кто бы это мог быть. К своему удивлению, я увидела фургон Трикеттов и услышала знакомый шум опускающейся платформы. Держась за перила, я медленно спустилась по лестнице и достигла ее подножия, как раз когда мама Брайса направилась в мою сторону.
– Миссис Трикетт?
– Привет, Мэгги. Я не помешала?
– Нисколько, – ответила я. – А Брайс на рыбалке со своим дедушкой.
– Знаю.
– С ним все хорошо? Он не вывалился за борт, с ним ничего такого не случилось? – Я нахмурилась в приливе тревоги.
– За борт – это вряд ли, – успокоила она меня. – Я жду его возвращения к пяти.
– У меня неприятности?
– Не глупи, – она остановилась у лестницы. – Я недавно заезжала в магазин к твоей тете, и она сказала, что мне можно заглянуть к тебе. Я хотела поговорить с тобой.
Возвышаться над ней было нелепо, и я присела на ступеньки. Вблизи она выглядела симпатичной, как всегда, солнце подсвечивало ее глаза, придавая им сходство с изумрудами.
– Я могу вам чем-нибудь помочь?
– Знаешь… прежде всего я хотела сказать тебе, как я поражена твоей работой с фотоаппаратом. У тебя удивительное чутье. Просто невероятно, как далеко ты сумела продвинуться за такой краткий срок. Мне понадобились годы, чтобы добиться такого же прогресса.