как он заставляет надзирателя, собравшегося остановить нас, опустить глаза.
После этого арестанты не просто отходят в стороны, когда мы проходим мимо, – они буквально разбегаются с нашего пути. Флинт и Колдер, очищавшие карманы своих противников в состязании по армрестлингу, выходят нам навстречу. И у меня возникает такое чувство, будто я иду по какой-то клетке для сверхъестественных существ, причем впереди меня идет Реми, сзади Хадсон, а справа и слева идут Колдер и Флинт.
– Куда мы идем? – шепчу я, ускорив шаг, чтобы не отстать от длинноногого Реми. Какая же это жесть – быть коротышкой, пытающейся не отстать от группы высоких людей, которые спешат куда-то.
– Обратно в камеру, – отвечает Хадсон. – С твоим выигрышем и тем, что выиграли мы в состязании по армрестлингу, у нас столько золота, что за нами может начать охоту половина этажа.
И действительно, оглядевшись, я вижу, что все вокруг пялятся на нас. И выражения их лиц не предвещают ничего хорошего. Страх, алчность, любопытство, ярость – я вижу все это и не могу не думать о том, как скоро все полетит к чертям.
У нас осталось шесть дней до того момента, когда мы сможем добраться до Ямы, а это значит, нам придется еще шесть дней заявляться в Гексагон. Я думала, что самое худшее в здешней тюрьме – это Каземат, но теперь мне кажется, что на самом деле нам предстоит выбирать между Сциллой и Харибдой.
Мы добираемся до нашей камеры за рекордное время, но никто из нас не расслабляется, пока лесенка не поднимается и не задвигается дверь люка.
В ту же секунду Колдер издает ликующий вопль.
– Я беру свои слова обратно, Грейс. Это было великолепно. Похоже, у тебя за душой имеется куда больше, чем я думала.
Это самый сомнительный комплимент, который я когда-либо получала, но Колдер явно искренна, так что я улыбаюсь и говорю:
– Спасибо. – Хотя не совсем честно принимать этот комплимент, ведь Реми пришлось меня выручать. Если бы не он, или одна из ведьм, или я потеряли бы руку или ногу – а может, и не одну.
– Я согласен, это было великолепно, – говорит Реми.
– Да, они показали класс, не так ли? – спрашиваю я, широко улыбаясь Хадсону. – Я поверить не могла, что ты так долго продержался против того великана.
– По-моему, он имел в виду не армрестлинг, – с улыбкой замечает Хадсон. – Ты была на высоте.
– Я? Я всего лишь бросала шарики.
– Играя с двумя членами самого гнусного ковена в этой тюрьме, – говорит Реми. – Ты практически довела их до слез.
– Я всего лишь играла в игру…
– Никто никогда не выигрывает в их игре. Никогда. – Реми изумленно качает головой. – В здешних местах это знают все.
– А почему ты выбрала именно их? – спрашивает Флинт.
– Я знаю эту игру – такая доска для игры в шарики была у отца моей подруги Хезер. И я просто хотела заработать немного денег, чтобы помочь всем нам. – Я умалчиваю о своем желании показать Колдер, на что я способна, но, судя по взгляду Хадсона, ему уже это известно. И он явно веселится по этому поводу.
– Думаю, ты выиграла не меньше, чем Хадсон и Колдер, вместе взятые, – говорит Реми, и видно, что он тоже немало удивлен. – Похоже, из нас всех ты сегодня продемонстрировала наибольшую крутизну.
– Я в этом не уверена, – отвечаю я. – Ведь Хадсон смог смутить взглядом вендиго с такой легкостью, будто это был сущий пустяк.
– Что я могу сказать? – Он смотрит на меня с чуть заметной улыбкой, от которой меня охватывает страсть. – Мне ты нравишься в целом виде.
– Да, мне тоже, – с жаром отвечаю я.
От моего пылкого тона его глаза темнеют, и мне кажется, что я снова в той комнате в Нью-Йорке, когда мои руки и ноги переплетались с руками и ногами Хадсона, пока он ласкал меня.
Глава 124. Можно ли по-прежнему называть это русской рулеткой, если револьвер полностью заряжен?
Я не знаю, сколько времени мы глядим друг на друга со страстью в глазах, но достаточно долго, чтобы Колдер начала обмахиваться рукой, а Флинт ушел в санузел, сказав:
– Мне надо принять холодный душ.
Что до Реми, то он просто смеется и идет к своей койке.
Остальные делают то же самое.
Через люк появляется наш обед – на сей раз это сэндвичи с индейкой, – и я уплетаю свой так жадно, будто прошел год с тех пор, как я видела еду. Кто бы мог подумать, что после того, как меня чуть было не убили, у меня разыграется такой аппетит?
Я думала, что после обеда мы посидим и поговорим – ведь больше нам нечего делать, – но Колдер, Флинт и Хадсон ложатся и довольно быстро засыпают. Это кажется нормальным, во всяком случае, до тех пор, пока каждый из них не начинает трястись или стонать.
Я за всю свою жизнь никогда не чувствовала себя такой жалкой – такой бесполезной. Мне тошно от того, что они страдают, и еще более тошно от того, что я ничего не могу с этим поделать. Но Реми говорит, что ночью он опять избавит меня от Каземата – и хотя он не способен избавить от этого остальных, я не стану возражать.
Мне остается надеяться только на то, что грядущей ночью нам не придется проходить через Каземат. Реми и Колдер говорят, что это никогда не происходит несколько раз подряд. Хотя, возможно, прежде чем достичь Ямы, мы можем оказаться в Каземате дважды – если нам не повезет.
Я молюсь о том, чтобы им не пришлось проходить через это еще раз. Чтобы Хадсон, Флинт и Колдер не были бы вынуждены иметь дело с тем, что Каземат обрушивает на них – особенно если учесть, что будущая ночь окажется еще хуже, поскольку мы теперь на один уровень ближе к Яме.
Часть меня жалеет о том, что я не читала «Божественную комедию» Данте, просто чтобы понять, как работают эти уровни тюрьмы. Но другая часть меня радуется, что я этого не знаю. Хадсон и Мэйси замечали, что я слишком уж люблю прятать голову в песок – и они правы. Но если уж на то пошло, мне совсем не хочется детально представлять себе жуткие образы того, что нам предстоит.
К тому же этого не произойдет, если ночью Каземат не выпадет нам во второй раз, напоминаю я себе. А второго раза не будет. Наверняка. Не может же быть, чтобы нам настолько не повезло.
Но это происходит. Снова и снова.
Каждую ночь камера вращается, и мы ждем, не выпадет ли нам Каземат. И каждую ночь оказываемся в аду.
– Это несправедливо! – в ярости кричу я Реми на третью ночь. – Почему это происходит с ними?
– Жизнь вообще несправедлива, ma chere, – лаконично ответствует он. Но его пальцы стискивают книгу, будто это спасательный круг.
– Так не может продолжаться! Они не должны проходить через это столько раз! – ору я, когда это происходит и на четвертую ночь. Меня мучают отчаяние и чувство вины, но я могу делать только одно – сидеть и смотреть, как они проходят через ад.
В эту ночь их крики становятся громче и звучат чаще. А наутро ни один из них даже не делает вид, будто пришел в себя.
Флинт выглядит так, что краше в гроб кладут. Я уже два дня не видела его улыбки, его глаза глубоко запали от бессонницы, вызванной кошмарами, и у него почти все время трясутся руки.
Кожа Колдер утратила здоровый вид, и под глазами у нее образовались мешки. Даже ее роскошные волосы потеряли свой блеск, и половину времени она едва удерживается от слез.
Что до Хадсона… то он тает на глазах. Он не притрагивается к крови, которую ему присылают на завтрак, обед и ужин, – собственно говоря, он даже не смотрит на нее. Он почти не разговаривает, почти не спит и с каждым днем отдаляется от меня все больше и больше.
– Все образуется, – успокаивает меня Реми, но в его глазах я читаю сомнение.
На пятый день мы не проводим в Гексагоне и половины отведенных нам двух часов. Все на нашем уровне пребывают в отличном настроении, поскольку никому из них Каземат не выпал ни разу, если не считать нескольких несчастных в нашем блоке (которые были бы готовы порвать нас, не будь сами так измучены Казематом). Азартные игры становятся все отчаяннее и отчаяннее, и Реми срывает банк в игре в наперстки. Он пытается уговорить остальных снова поучаствовать в состязаниях по армрестлингу, но все они в ужасной форме.
Флинт проигрывает первые три матча и выходит из игры.
Колдер не может усидеть смирно в течение даже такого короткого отрезка времени, который нужен, чтобы начать состязание.
А Хадсон наотрез отказывается притрагиваться к кому бы то ни было. И не останавливается, чтобы посмотреть книги, ни перед одним из книгообменных лотков, что до сих пор он делал чуть ли не каждый день. Мы возвращаемся в нашу камеру меньше чем через час.
Позже, едва лишь таймер на стене показывает, что до начала вращения камеры остается час, Колдер начинает истерически плакать. И я прошу Реми попытаться сделать так, чтобы место одного из них заняла я.
– Я так не могу! – говорю я ему. – Я не могу еще одну ночь смотреть, как они страдают, не пытаясь помочь им.
– Это не сработает, – отвечает он, стиснув зубы.
– Как ты можешь это знать, пока не попытаешься?
На лице его написано такое же отчаяние, какое испытываю сейчас я сама.
– Ты думаешь, я не пытался? Каждую ночь я пытался занять место одного из них, но это не работает, Грейс. По какой-то непонятной причине я могу избавить от действия Каземата только тебя.
К началу шестого дня от всех остаются только бледные тени. Вчера Флинт перестал есть и пить. Он не разговаривает, не двигается, и, когда пришло время идти в Гексагон, Реми пришлось придумать какую-то отговорку для надзирателей, потому что мы никак не могли заставить Флинта встать с койки. Последние сутки он почти все время просидел на ней, обхватив руками колени и раскачиваясь взад-вперед.
Я пытаюсь поговорить с ним, утешить его или рассмешить, но всякий раз, когда я приближаюсь к нему, у него делается такой вид, будто я ударила его. Я не знаю, что ему приходится переживать в Каземате, но что бы это ни было, это убивает его. И я не могу этого вынести.
Состояние Хадсона почти так же ужасно, черные круги у него под глазами выглядят так, будто ему дали в оба глаза… причем не раз и не два. Он не пытается меня избегать, но ничего мне не рассказывает. Когда я подхожу к нему слишком близко, он напрягается, а когда я пытаюсь выяснить, что с ним минувшей ночью делал Каземат, он говорит мне, чтобы я не беспокоилась. Что у него все путем. Что он все это заслужил и что это его не сломит.