– Лучше уж бойцовский клуб, – говорю я, широко раскрыв глаза.
– Бойцовский клуб – это по части Хадсона. А это место – по твоей.
Я качаю головой.
– Я бы предпочла поменяться с ним.
Он смеется, вот говнюк. На самом деле смеется. И ведет меня к двери.
– Боюсь, из этого ничего не выйдет.
– Брось, чувак, я не хочу делать татуировку.
– А придется.
– Что? – Я сердито смотрю на него. – Ты не можешь принять такое решение за меня.
Он вздыхает.
– Я не пытаюсь заставить тебя что-то сделать. Но если мы хотим выбраться отсюда, это единственный способ, который приходит мне в голову.
– При помощи татуировки? – со скепсисом спрашиваю я.
– При помощи одной из татуировок Викрама, – отвечает он, открыв передо мной дверь. – У меня есть теория на этот счет.
– По-твоему, мне надо сделать татуировку из-за какой-то там теории?
– Да, из-за теории, но эту татуировку тебе сделает один из самых сильных ведьмаков Ямы. – Он подмигивает мне. – Это не одно и то же.
– А что это? – спрашиваю я.
– Я думаю об этом с тех самых пор, как ты втянула меня в то жуткое видение, которое мучило Хадсона. Ты ведь можешь направлять магию, не так ли?
– Да, могу, и тебе это известно.
Я оглядываюсь по сторонам, и, по-моему, это заведение больше похоже на дорогой парикмахерский салон, чем на те тату-студии, которые мне случалось видеть. Правда, видела я их немного, однако если фильмы не врут – и судя по тем тату-студиям, мимо которых мне доводилось проезжать, – эта студия по-настоящему шикарная. Это неплохо, решаю я, когда администраторша с зелено-золотистыми волосами подает нам огуречную воду, пока мы ждем.
– Но я не могу пользоваться той магической силой, которая есть у тебя. Я могу только направлять ее.
Он кивает.
– Я это заметил. Думаю, это потому, что ты создана не для того, чтобы удерживать ее в себе – магия покидает тебя, как только ты ее получаешь. Ты ее проводник.
Что ж, кому не польстит сравнение с электрическим проводником? Хотя должна признать, что мне интересно, куда он клонит.
– Предположим, я соглашусь это сделать. Но при чем тут татуировка?
– Татуировки Викрама способны на многое. И, думаю, с правильной татуировкой ты сможешь взять у меня мою магическую силу, включая ту ее часть, которой сам я пользоваться не могу и никогда не мог, сосредоточить ее в татуировке – и затем передать обратно, освободив от блокировок тюрьмы. – Он делает паузу, чтобы я смогла переварить эту идею, затем подается вперед, и, когда начинает говорить снова, непонятно, кого он пытается убедить: меня или себя самого. – Я не знаю, кто был моим отцом, но, рассказывая мне сказки на ночь, моя мать, бывало, говорила, что он передал мне достаточно магической силы, чтобы проделать брешь в стене этой тюрьмы. Чтобы снести ее до основания – когда я буду готов.
Я вспоминаю тот миг, когда я обхватила пальцами его запястье – тогда я почувствовала, что в нем есть магическая сила, – но ее в нем было не много. Может, она была просто скрыта от меня?
– Значит, вот как мы выберемся отсюда?
Он качает головой.
– Не знаю. Но знаю, что, когда ты дашь мне ядовитый цветок, на предплечье у тебя будет татуировка. А поскольку сейчас ее у тебя нет… то тебе надо сделать ее в Яме. И, думаю, как раз затем, чтобы помочь высвободить мою магическую силу и таким образом бежать.
– Значит, эта татуировка может пригодиться, чтобы помочь нам бежать отсюда, а может и не пригодиться. И тебе известно только то, что я сделаю ее? – Я думаю об этом и вздыхаю. Мне хочется сказать ему: ни за что, но что, если он прав и для нас это и впрямь единственный путь на волю? Я не хочу провалить все дело из-за того, что отказалась подойти к нему непредвзято. – А нельзя хотя бы сделать ее маленькой? И чтобы она была набита в таком месте, чтобы ее не увидел мой дядя Финн?
Он смеется.
– Ее можно набить где угодно, Грейс. Вряд ли местоположение, которое я видел во сне, имеет значение.
Но оказывается, что это не так, потому что, когда Реми называет администраторше свое имя, у нее округляются глаза. Извинившись, она спешит куда-то в заднюю часть студии. Несколько секунд спустя оттуда выходит татуировщица, и она невероятная. Выглядит она лет на пятьдесят-шестьдесят, у нее короткие седые волосы, которые заплетены в две косички, выкрашенные в голубой цвет и похожие на тающие сосульки. Она одета в черный топик, так что видны татуировки на руках – на одной морской пейзаж, на другой сухопутный ландшафт, причем обе прекрасны.
– Реми? – спрашивает она. – Это ты?
– Да, я. – На его лице отражается замешательство. – Простите. Разве мы с вами встречались?
– Твоя мать приводила тебя сюда, когда ты был маленьким мальчиком, пожалуй, слишком маленьким, чтобы это запомнить. – Она протягивает ему руку. – Я Илайза.
Он пожимает ее руку.
– Я… – Его щеки заливает краска, когда до него доходит, что он чуть было не представился еще раз, и я впервые вижу его смущенным. Не знаю, почему – потому что она знала его мать, или потому что сейчас – впервые с тех пор, как я оказалась здесь – кто-то знает о ситуации больше него.
Он показывает на меня.
– Это Грейс.
– Грейс? – переспрашивает она, и у нее округляются глаза. – Значит, это и есть та самая девушка, которая утерла нос ковену Ночного цветка… и смогла уцелеть. Я слышала о тебе немало хорошего, Грейс.
Теперь смущена уже я.
– О, э-э, спасибо. Думаю, мне помог случай.
Она смеется.
– В жизни вообще многое дело случая. Пойдем и давай начнем.
– Но мы же еще не выбрали рисунок, – возражаю я. Выглядит она классно, и мне очень нравятся ее татуировки, но мне совсем не хочется, чтобы тату покрывало всю кожу на руке, как у нее.
На лице Илайзы отражается недоумение.
– Но я уже создала этот рисунок. Мать Реми заплатила мне за него двенадцать лет назад и сказала, что ты придешь, когда он будет тебе нужен. И когда сегодня ты пришел, я просто решила…
– Моя мать? – переспрашивает Реми, и видно, что он изумлен… но также тронут и растерян.
– Думаю, она всегда знала, что когда-нибудь тебе будет нужно, чтобы она это сделала, – говорит Илайза и сжимает его плечо. – Я знала твою мать – и за годы нашего знакомства набила ей несколько татуировок. И я точно знаю – она любила тебя, мой мальчик.
Реми сглатывает. Затем шепчет:
– Спасибо.
– Пожалуйста. – Она коротко кивает, и по ее лицу видно, что на сегодня она исчерпала весь запас сантиментов. – Итак, кто из вас будет делать тату?
– Я, – отвечаю я ей, хотя у меня сосет под ложечкой. – А я не могу сначала посмотреть на рисунок?
Ведь эта татуировка останется на моей коже до конца моих дней.
– Не-е-ет. – Илайза улыбается. – Думаю, это должно быть сюрпризом.
Глава 135. Оглушенные
– Ты будешь глазеть на нее весь день? – весело спрашивает Реми. Мы идем к остальным в такерию, расположенную рядом с кузницей, но время поджимает, поскольку работа над татуировкой заняла почти все те шесть часов, которые дал нам кузнец.
Но хотя моя рука болит, я не могу не смотреть на нее. Илайза знает, о чем говорит – как, похоже, знала и мать Реми, – потому что это самая красивая татуировка на свете. Что, как я полагаю, хорошо, если учесть, что она находится на моем теле.
Сперва меня беспокоил тот факт, что Илайза отрезала рукав моей тюремной робы, но сейчас, глядя на татуировку, я в восторге. Останься рукав на месте, я бы не смогла видеть тату, а я, если честно, не могу оторвать от нее глаз.
Она начинается на внешней стороне левого запястья, обвивается вокруг руки и идет косо вверх, заканчиваясь в районе подмышки. Издалека это выглядит как изображение изящного вьюнка с цветками и каплями росы, но, если подойти поближе, становится заметно, что настоящих линий в этом тату нет. Оно состоит из миллионов крошечных разноцветных точек, находящихся так близко друг от друга, что они составляют невероятную картину – как пиксели на телевизионном экране. Если бы этот экран переливался.
Если смотреть на нее издали, она прекрасна. Вблизи же и вовсе выглядит умопомрачительно – и невозможно представить себе, как составилась эта картина. Да, я присутствовала при этом, наблюдала за тем, как все происходило, но я все равно не имею ни малейшего понятия, как из множества точек получилась эта изысканная и женственная татуировка, которая приводит меня в полный восторг.
Теперь есть только один вопрос – сработает ли она. Разумеется, это такая тату, которой я буду гордиться всю жизнь, но будет еще лучше, намного, намного лучше, если она и впрямь сотворит то, что нам нужно. Это кажется неправдоподобным, я согласна, но не более неправдоподобным, чем все остальное, творящееся в этом месте.
Когда мы возвращаемся к нашему столу для пикника, я тут же забываю о татуировке, поскольку Хадсон сидит (хотя даже само слово «сидит» – это натяжка) с таким видом, будто его переехала фура.
Я всматриваюсь в него и кидаюсь к нему по лабиринту из столов для пикника.
Оба глаза подбиты, нос немного искривлен, чего не было прежде, кожа под левым глазом рассечена, как и нижняя губа. Костяшки пальцев сбиты в кровь, его шея расцарапана ногтями, и почти каждый дюйм его открытой кожи покрыт черными синяками. Судя по тому, как он скорчился над столом, держась за бок, становится понятно, что те травмы, которые скрыты под его робой, еще хуже.
– Ничего себе, – говорю я, подойдя ближе и поняв, как он избит. Я начинаю немного психовать, но здесь я ни за что этого не покажу, не подам виду. Только не на глазах у Реми и остальных заключенных этой тюрьмы, которые глядят на него с такими лицами, словно у них руки чешутся навалять ему еще. – Могу представить себе, как выглядит сейчас другой парень. Или мне надо сказать – другие парни?
– Ты лучшая, – говорит он мне с обалделой улыбкой, вызывающей у меня еще большее беспокойство, чем его синяки. – Вот видишь, Реми, поэтому-то тебе и нужна пара. Ты даже помыслить не могла, что я проиграю, да, моя сладкая?