– Спасайся.
Мои глаза застилают слезы, так что я не могу разглядеть выражения на его лице, но я знаю – ему это будет тяжело. Он так меня любит; теперь я это вижу. Но я знаю, что он также любит Джексона, а если он не освободит кузнеца, а затем и Неубиваемого Зверя, если он не заполучит Корону, то Джексон навсегда утратит свою душу. И наши друзья окажутся беззащитными перед Сайрусом. Хадсон любит меня, и я знаю – ради меня он спасет тех, кого люблю я. Сейчас мне хочется только одного – еще раз ощутить прикосновение его губ к моим волосам. Еще раз услышать, как он говорит, что любит меня…
Но вместо этого он резко отстраняется, и моя голова ударяется о пол. И он кричит, произнося слова с жутким британским акцентом:
– Ты что, с ума сошла?
Глава 141. Грейс раскисает
Это не то, чего я ожидала. Я думала, что он поцелует меня на прощание, скажет: «Я люблю тебя» и «Мне будет тебя не хватать», а вовсе не:
– Ты что, шутишь, Грейс? Ты шутишь?
За нашими спинами два великана ходят гоголем перед публикой и под громкую музыку исполняют победный танец.
Посмотрев на них, Хадсон кричит еще громче:
– Я был рядом с тобой, когда мы оба были заточены в камне. И потом, когда ты потеряла свою пару. И потом, когда тебе пришлось в одиночку сражаться на турнире Лударес, и потом, когда ты выжила после вечного укуса моего отца. И что же?
Он делает широкий взмах рукой и садится рядом со мной на корточки.
– Ты хочешь, чтобы тебя победили они? Эти тупые великаны и десятилетний сопляк-социопат, одержимый манией величия?
Что ж, если он смотрит на эту ситуацию так… Я вздыхаю. Даже если он смотрит на эту ситуацию так, это не имеет значения.
– Я устала, Хадсон. – Я вздыхаю опять. – Я устала, и из-за меня тебя убьют. – Дрожащей рукой я касаюсь его щеки. – Я бы не смогла жить, если бы с тобой что-то случилось.
– Господи, ты что, так сильно ударилась головой? – рычит он, и сколько бы мы с ним ни ссорились, я никогда еще не видела на его лице такого гнева. И такого разочарования. – Куда подевалась та девушка, которая никогда не сдается и не отступает? Которая всегда спорит со мной?
– Я не всегда…
– Это чушь, и ты то знаешь. С самой первой встречи ты только и делала, что спорила со мной. Обо всем, начиная с того, можно ли считать «Империя наносит ответный удар» лучшим фильмом всех времен, до вечно хнычущих писателей-экзистенциалистов и до того, могу ли я признаться тебе в любви. Черт побери, однажды мы с тобой поспорили даже из-за черного цвета.
– Это не то же самое, – начинаю я, но он обрывает меня:
– Ты чертовски права, это не то же самое. Ты можешь читать мне нотацию о колпачке от тюбика зубной пасты – о том, что, если не закрывать его, это ведет к потере тридцати процентов пасты – и каким-то образом превратить это в целое рассуждение о личном пространстве. И что же – теперь ты заявляешь, что ты пас?
– При чем тут зубная паста? Паста не может тебя убить.
– Паста, возможно, и не может, но это может сделать Неубиваемый Зверь. Куда подевалась та девушка, которая не дрогнула перед ним и в конце концов приручила его? Которая не сдалась перед Джексоном Вегой, когда он внушал ужас всем? – Его тон смягчается. – Которая дала мне мужество противостоять моим кошмарам и победить?
– Той Грейс больше нет, – говорю я. – От нее остался только слабый человек, из-за которого ты можешь погибнуть.
Он смотрит на меня несколько секунд, будто пытаясь запомнить каждый дюйм моего лица. А затем отстраняется и рычит:
– А ну, оторви свою задницу от пола и встань.
– Что? – Мне приходится напрячь слух, чтобы расслышать его сквозь громкую музыку и победоносное топанье двух великанов, но он еще никогда не разговаривал со мной так, какими бы ожесточенными ни были наши прошлые ссоры.
Он повышает голос:
– Ты меня слышала. Ты сейчас же встанешь, пошевелишь своими великолепными мозгами и найдешь способ победить. Тебе понятно? Я не могу сражаться с двумя великанами и вдобавок к этому еще и возиться с тобой – просто потому, что тебе хочется жалеть себя.
Я морщусь, но он не понимает. Я пытаюсь взять его за руку и смотрю на него с мольбой.
– Ты можешь победить их обоих, если тебе не придется беспокоиться из-за меня.
Он изумленно смотрит на меня.
– Ты думаешь, я беспокоюсь из-за двух гребаных великанов? Да мне на них плевать. После того, как ты соберешься, мы пойдем и надерем им задницы. Я нисколько в этом не сомневаюсь.
У него срывается голос:
– Но что будет со мной, если ты сдашься, Грейс? Что будет со мной, если я потеряю свою пару, которую ждал почти двести лет? Ты думаешь, что, потеряв меня, ты не сможешь жить? А что, по-твоему, будет со мной, если я потеряю тебя?
Все внутри меня замирает от этой муки, звучащей в его голосе.
– Хадсон…
– Перестань, Грейс. С тех самых пор, как ты вошла в мою жизнь, мне приходилось делить тебя с другими. И я делил тебя. Я делил тебя с Джексоном и со всем этим гребаным миром, который нуждается в тебе. И я никогда не жаловался, потому что знаю, какая ты. Знаю, какое у тебя сердце. И это меня устраивает, я не против. Но я против, когда ты раскисаешь и оставляешь меня одного, потому что ты устала. Потому что тебе страшно и потому что ты больше не хочешь терпеть боль. Но так дела не делаются. Мир не таков, и мы с тобой точно не таковы. Я ждал тебя всю жизнь, всю мою гребаную жизнь, и я от тебя не откажусь.
Он делает судорожный вдох, но это нисколько не уменьшает ярости, горящей в его глазах.
– А теперь послушай меня, Грейс Фостер. Я люблю тебя. Не потому, что ты человек, и не потому, что ты горгулья, а потому, что ты – это ты. Я люблю девушку, сердце которой больше, чем весь мир, и которая не даст этому миру спуску, если он причинит вред тому, кого она любит.
Его голос прерывается, и я вытираю слезы с глаз, чтобы посмотреть на него. Я вижу, что разбиваю ему сердце – не тем, что не отвечаю на его любовь, как я боялась всегда, а тем, что не люблю себя саму так, как меня любит он.
Он быстро вытирает слезы со своего лица, как будто его боль не имеет значения. Я еще никогда не видела ни на чьем лице такой ярости и такой любви одновременно.
– Но я не могу сделать этого в одиночку. Я нуждаюсь в тебе больше, чем ты когда-либо будешь нуждаться в мне. И клянусь богом, если ты сдашься, если ты потеряешь веру в себя, хотя ты никогда не теряла веры в меня… я последую за тобой на тот свет и притащу твою каменную задницу обратно. Так что перестань молоть чепуху и встань. Так что. Прекращай. Пороть. Чушь. И. Вставай.
Глава 142. Есть еще порох в пороховницах
Слова Хадсона отдаются в моем мозгу, пока я сижу на полу, глядя на него и пытаясь решить, что же мне делать.
Он спросил меня, не сошла ли я с ума, и, хотя он говорил жестко – и грубо, – я не могу не думать о том, что он, возможно, прав.
Возможно, я и правда веду себя трусливо.
Возможно, я и правда совершаю ошибку.
В одном он не прав – я не боюсь ни этих великанов, ни Харона. Я не боюсь умереть от их рук, как не боюсь ни одного из сверхъестественных существ, обитающих в этом мире. Как-никак ты можешь умереть только раз (если ты не Хадсон), а как это произойдет, в сущности, не важно.
Так что нет, я не боюсь смерти. Я боюсь жизни… с Хадсоном или без него. За всю мою жизнь никто никогда не был готов принять меня такой, какая я есть. Какая я есть на самом деле.
Мои родители всю дорогу прятались от того, что я собой представляю.
Хезер годами пыталась сделать меня более похожей на экстраверта, более смелой, такой, как она сама.
Джексон хотел, чтобы я была девушкой, которую он сможет поставить на полку и оберегать ото всех.
Даже Мэйси в своей отзывчивости хочет, чтобы я была той Грейс, которую она знала прежде, той кузиной, которую она придумала себе, а не той Грейс, которой я стала.
Только Хадсон принимает меня такой, какая я есть.
Только Хадсон знает обо мне все – и хорошее, и плохое – и все равно хочет меня.
Только Хадсон не ожидает, что я стану кем-то другим, не тем, что я есть на самом деле.
Только Хадсон считает, что Грейс – настоящая Грейс – сама по себе достаточно хороша.
Так стоит ли удивляться, что он внушает мне ужас?
Да и как может быть иначе? Я была почти уничтожена, когда Коул разорвал узы сопряжения, связывавшие меня с Джексоном – а ведь то были узы, созданные искусственно. Что же произойдет со мной, если разорвутся узы, связывающие меня с Хадсоном? Что будет со мной, если я потеряю его?
Вряд ли я это переживу. А если переживу, то не стану ли я похожей на Фейлию, не превращусь ли в пустую оболочку себя прежней, потихоньку умирающую день за днем, но не обретающую избавления, которое приносит с собой смерть?
Я не могу этого сделать, я не стану этого делать.
Но какова альтернатива? – думаю я, беря Хадсона за руку. Сдаться без борьбы? Отказаться от него вместо того, чтобы драться за ту жизнь, которую мы могли бы прожить вместе? Лишить нас обоих того счастья, которое могло у нас быть, только потому, что я боюсь, как бы что-то не пошло не так?
Нет, это намного хуже.
Хадсону пришлось побывать в аду. Он жил с родителями, которые использовали его, которые изолировали его и причиняли ему боль, которым он был нужен только для того, чтобы использовать его как оружие против остального мира. Он потерял своего брата, а когда думал, что обрел его вновь, потерял опять. Он умер, чтобы Джексон мог жить.
Но он все равно готов пытаться снова. Он стоит здесь передо мной и любит меня, несмотря на все, что он пережил, и все, что я заставила его пережить.
Он не ожидает от меня чего-то большего, чем то, что я могу ему дать.
Он даже не ожидает, чтобы я сражалась с этими великанами так же хорошо, как это может делать он.
Он только хочет, чтобы я боролась.
Хочет, чтобы я верила в себя – верила в нас – так же, как в