– Я люблю тебя.
На его лице мелькает изумление, его глаза широко раскрываются и вспыхивают, ища что-то на моем лице – я не знаю что. Но затем появляется та самая ямочка на его щеке, и он улыбается. Но говорит он только одно:
– Я знаю.
– Ты это серьезно? Ты хочешь изобразить из себя гребаного Хана Соло, в такое-то время? – спрашиваю я, с трудом сдерживая смех. Потому что, бог ты мой, я так люблю этого парня.
– Извини, – он вскидывает брови, – но не бывает неподходящего времени для того, чтобы быть гребаным Ханом Соло. К тому же… – Он ухмыляется. – Я в самом деле всегда это знал. И просто ждал, когда это поймешь и ты сама.
– Да, я это поняла, – я больше, чем на сто процентов, готова убраться отсюда.
Он пытается коснуться меня, но я бросаюсь бежать, вопя, хлопая в ладоши и стараясь производить как можно больше шума, чтобы эта пара великанов последовала за мной.
И это работает. Мазур бежит прямо на меня, как будто он объят пламенем, а я – единственный гидрант в округе. Я машу ему, затем посылаю воздушный поцелуй, чтобы разозлить его. Но, когда я поворачиваюсь к Эфесу и делаю то же самое, до меня доходит, что у нас проблема. Потому что он нацелился на Хадсона и видно, что ничто и никто не остановит его.
Глава 144. В одно ухо влетело, из другого вылетело
Хадсон отбежал в другой конец зала, и Эфес гонится за ним. Если я попытаюсь ему помочь и Мазур последует за мной, нет никаких гарантий, что мне удастся заманить их обоих обратно на середину. Оказывается, эти великаны плохо умеют сосредотачиваться.
К счастью, Хадсон сразу же смекает, что у нас возникла проблема, и пока я играю с Мазуром в кошки-мышки, переносится на середину арены. Пара секунд – и Эфес поворачивается и бежит за ним.
– Ты все еще думаешь, что справишься? – спрашиваю я, потому что знаю – последний перенос забрал у него много сил, а ведь ему еще предстоит перенестись обратно.
Хадсон дышит тяжело, слишком тяжело, что, вероятно, происходит с ним в первый раз в жизни – но он все равно дарит мне свою удивительную улыбку, которая всегда вызывала у меня столько чувств.
– Моя девушка только что сказала мне, что любит меня, – говорит он. – И теперь у меня хватит сил для того, чтобы перенестись в Кэтмир и обратно. Не беспокойся, Грейс. Я справлюсь.
Это кажется абсурдным, ведь он даже не может стоять прямо и покачивается. Но я знаю – он справится. Нет ничего, что он не смог бы сделать, если серьезно возьмется за дело – включая и это.
Поэтому я киваю и, взглянув ему в глаза, говорю:
– Я тоже справлюсь.
– Не сомневаюсь. На счет три?
Я киваю опять.
– Раз, два, три…
Хадсон переносится в конец зала, а я испускаю истошный крик.
Мазур издает более низкий крик и взмахивает кулаком, чтобы заткнуть меня. Но я уже двигаюсь, проношусь между ними быстрее ветра, несмотря на боль в сломанных ребрах и во всем остальном, что у меня болит. Эфес нагибается, пытается схватить меня, но я пробегаю между его ногами и изо всех сил бью его кулаком.
Он ревет от ярости, опять пытается схватить меня, но промахивается.
Однако к нам приближается Мазур, а он ловчее Эфеса, поэтому, вместо того чтобы попытаться оббежать его, я падаю на пол и откатываюсь.
Эфес жаждет моей крови. Он топает ногой с такой силой, что половицы приподнимаются и меня подбрасывает вверх, так что я оказываюсь в пределах его досягаемости. Но Мазур тоже хочет добраться до меня и бросается в мою сторону. Великаны налетают друг на друга, а я откатываюсь по узкому коридору между их ступнями.
Мазур вопит, охваченный яростью из-за того, что я от него ускользнула, я тоже воплю и тут замечаю, что люстры вот-вот упадут.
Вот он, наш единственный шанс, зрители кричат, и этот гребаный Мазур поворачивается, чтобы посмотреть, почему они так орут.
– Эй, ты! – кричу я громко, затем падаю на пол у его ног – самая легкая добыча за весь вечер.
И это срабатывает. Он поворачивается, хватает меня, и – бах!
Люстры падают на великанов. Рога нарвалов, торчащие из них, пробивают головы наших врагов.
Один рог входит в левое ухо Мазура и выходит из правого, а рог на второй люстре вонзается в правый глаз Эфеса.
На меня льется кровь и еще что-то – я не хочу знать что, – затем мышцы Эфеса расслабляются, и он роняет меня. Хадсон подхватывает меня, и мы бросаемся прочь, а двое великанов падают на пол, мертвые.
Публика впадает в истерику.
Глава 145. Никогда не играй против казино
– Вот это да! – вопит Хадсон, обняв меня так крепко, что я едва могу дышать. – Мы сделали это!
Ура! Я тоже обеими руками за то, чтобы радоваться тому, что мы не погибли от рук великанов. Но сейчас передо мной стоит более важная проблема.
– Убери с меня это, убери, убери! – Я вытираю лицо рукавом черной тюремной робы и начинаю дергать переднюю молнию. Пусть я и крута, но мне совсем не хочется, чтобы меня покрывали великанья кровь и кусочки плоти – а значит, я должна избавиться от этой одежды.
– Ничего страшного, – успокаивает меня Хадсон, пытаясь кое-как вытереть все это рукавами своей робы. По понятным причинам он, в отличие от меня, не имеет ничего против крови – даже когда он не пьет, а вытирает ее.
Вокруг нас продолжается светопреставление – зажигаются огни, с потолка сыплются конфетти, зрители на трибунах пытаются выбежать на арену, чтобы пообщаться с нами. Но я не желаю общаться с этими мерзкими людьми и совершенно точно не желаю праздновать чью-то смерть.
Да, они бы убили Хадсона и меня не раздумывая, но это не значит, что мне не жаль, что все кончилось вот так. Будь мир совершенным, мы вчетвером вышли бы из этого зала живыми.
Но, с другой стороны, в совершенном мире мы бы вообще не оказались на этой арене. И тут не было бы толп зрителей, желающих посмотреть, как будут убивать им подобных.
– Убери с меня это! – повторяю я Хадсону, но он только прижимает меня к себе и бормочет мне на ухо какие-то утешительные слова, гладя по волосам.
– Обещаю, что мы очистим тебя, как только сможем, – говорит он. – Но у меня нет другой одежды, и…
– Вот, – слышится голос Реми. Он подошел к нам сзади и держит в руке мокрое полотенце. – Вытрись им.
Хадсон бросает на него благодарный взгляд, а я радостно верещу и потому не говорю ничего. Я хочу взять полотенце, но Хадсон опережает меня и начинает вытирать, пока Реми, Вендер и Флинт, который все так же держит на плече Колдер, ведут нас прочь. К счастью, Хадсону быстро удается стереть с меня кровь и мозги.
Это далеко от идеала, но теперь мои волосы, лицо и руки более или менее чисты, и я не чувствую на своей робе ничего липкого, так что придется удовольствоваться тем, что есть. Я засовываю образ меня, покрытой кровью, в самый далекий угол моего сознания – второй раз за этот год, – зная, что никогда не извлеку его оттуда.
– Нам надо идти, – говорит Реми и выводит нас из бального зала через одну из боковых дверей, рядом с которой не толпятся зрители. Флинт и Вендер идут сзади.
– Куда мы идем? – спрашивает Флинт, но Реми не отвечает.
Когда мы выходим из зала и оказываемся в одном из коридоров, я понимаю, почему он молчал. Харон пытается ускользнуть. Вот гад.
– Я знаю, что сейчас уже поздно и тебе пора баиньки, – говорит Реми, когда мы догоняем его, – но нам надо закончить кое-какие дела.
Харон поворачивается, и в глазах его я вижу досаду.
– Должен сказать, что это было неожиданно.
– Как и то, что ты сбросил нас на ринг, где нас поджидали двое великанов, жаждущих крови, – парирую я. – Но думаю, нам всем нужно уметь приспосабливаться.
Он окидывает меня взглядом с головы до ног.
– Похоже, ты не так проста, как кажешься на первый взгляд. – Судя по отвращению, написанному на его лице, это ему не по вкусу.
– Уговор есть уговор, – говорит ему Реми.
– Да, я знаю, что уговор есть уговор. – Он передразнивает выговор Реми. – Я просто шел в кабинет, чтобы заняться приготовлениями.
– Какими такими приготовлениями? – раскатистым басом спрашивает Вендер. – Наши победили, и бой был честным. Ты должен нас отпустить.
– Я никому ничего не должен, – огрызается Харон. – Это я здесь главный, а не ты. И это я решаю, кто выйдет из тюрьмы.
– В этом-то и фишка, да? – говорю я, сложив руки на груди. – Никто никогда не выходит отсюда, не так ли? Ты заставляешь их проходить через Каземат, потому что это делает их покорными. Затем, когда до них наконец доходит, что никому здесь не светит искупить свои грехи, им приходится разживаться деньгами, чтобы выкупить свою свободу, что, на мой взгляд, дурно пахнет, но что поделаешь. Ведь это твоя тюрьма.
Я небрежно машу руками, словно говоря, что это пустяки – что вся эта ситуация и то, что он эксплуатирует заключенных, за которых отвечает, это совсем не гнусно, что это не одна из самых отвратительных вещей, которые мне доводилось видеть или о которых доводилось слышать.
– А затем, когда они отдают тебе свои деньги, ты принуждаешь их сразиться с великанами, которых они не могут победить и которые убивают их – и при этом продолжаешь брать деньги у Сайруса и один бог знает у кого еще, чтобы держать в тюрьме людей, которым здесь вообще нечего делать.
– К чему ты клонишь? – рычит он.
– К тому, что ты можешь заявлять, будто твое слово нерушимо, но на самом деле твое слово не стоит ни гроша.
– Это неправда! – говорит он, и на секунду мне кажется, что сейчас он бросится на пол прямо посреди этого коридора и начнет в ярости кричать и сучить ногами. Он и правда топает ногой. – Мое слово нерушимо. Оно всегда было свято.
– Потому что ты так говоришь? – не унимаюсь я. Я понимаю, что мне следовало бы заткнуться, понимаю, что, скорее всего, от этого все станет хуже, но я слишком зла из-за того, что моя судьба – и судьба моих друзей – находится в руках этого маленького сопляка без совести и чести.
– Потому что это правда! – вопит он.