Вестибюль ходит ходуном, как будто основание школы сотрясает нескончаемый взрыв. Но Грейс не сдается.
– Ты танцевал со мной по небу, ты помнишь? Мы парили несколько часов. Я замерзла, но мне не хотелось возвращаться в тепло. Не хотелось упускать ни секунды нашего танца в небесах.
– Грейс. – В его голосе звучит мука, она отражается в его глазах, и он впервые полностью сосредоточен на ней. Этого я и ждал – возможности разрешить эту проблему, не пересекая красных линий, но когда Грейс прижимается к нему, я наношу удар, вложив в него, пожалуй, чуть больше силы, чем хотел, и Джексон отлетает назад.
Он ревет, ударившись о стену возле дверей с такой силой, что на вековых камнях остается вмятина от его тела. Но он быстро оправляется и бросается на меня, а я наклоняюсь и делаю вдох – впервые за несколько минут.
Джексон пытается ударить меня – что неудивительно, – и я уворачиваюсь. Но когда он поворачивается и пытается опять пустить в ход свой телекинез, я решаю, что с меня довольно.
– Только посмей, – рычу я и направляю в его сторону такую силу, что мрамор под его ногами взрывается и образуется дыра, в которую он проваливается.
У него уходит всего лишь секунда на то, чтобы выскочить из ямы и броситься на меня опять. Что радует. За последние недели я много чего вытерпел от этого говнюка, и с меня хватит.
Должно быть, остальные понимают это, потому что они вцепляются в Джексона, а Грейс поворачивается ко мне.
– Прекрати! – рявкает она, и я застываю. – Тебе надо отойти. С ним что-то не так.
Она права. Я знаю, что она права – я и сам чувствую, что с ним что-то не так. Но я не могу не раздражаться из-за того, что она принимает его сторону – опять.
Но тут уж ничего не поделаешь – иначе я сам буду выглядеть как мудак, – так что я киваю и делаю шаг назад. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как она опять поворачивается к Джексону… как всегда.
Джексон уже достаточно успокоился, чтобы Флинт и Иден могли отпустить его и отойти назад. Лука становится между мной и им – он мнит, будто ему под силу предотвратить еще одну стычку между нами, что смешно, но я ничего не говорю.
Тем более что Грейс убеждает Мекая тоже отпустить моего брата, прошептав:
– Я с ним справлюсь.
А потом подходит к нему – совсем близко – и обнимает его.
Ладно, проехали. Мне становится еще тяжелее, когда я вижу, как она обнимает его, как он утыкается лицом в изгиб между ее шеей и плечом, и они прижимаются друг к другу.
Как же мне тошно. Тошно от того, что я оказываюсь на вторых ролях после брата снова и снова.
Я все понимаю, правда понимаю. Между ними давно есть отношения. Они любят друг друга. А я люблю их обоих. Если с моим братом что-то не так, то я, разумеется, хочу, чтобы он получил помощь, которая ему нужна. Просто мне не хочется, чтобы эту помощь всегда оказывала ему Грейс.
Они шепчутся пару минут, и я даже не пытаюсь подслушивать. Что бы это ни было, это их дела. И когда мне станет ясно, что ей ничего не грозит, что Джексон больше не будет кидаться на людей, я уйду. Отойду в сторону, оставлю их в покое.
Мне и самому нужен покой, ведь я слышу, как Грейс говорит, говорит громко, так что ее слышат все.
– Послушай меня, Джексон Вега. Что бы между нами ни произошло, ты всегда будешь моей проблемой. Ты всегда будешь важен для меня. И мне очень, очень страшно, так что ты должен сказать мне, что с тобой происходит.
Он начинает говорить, но затем просто качает головой, и она шепчет:
– Почему Карга сказала это? Почему она заявила, что у тебя нет души?
Все внутри меня замирает, пока Джексон не отвечает:
– Я не хотел, чтобы ты знала. Не хотел, чтобы кто-нибудь знал.
– Значит, это правда? – спрашивает она. – Как? Когда? Почему?
Как и все остальные, я подаюсь вперед, чтобы услышать ответ, чувствуя, как меня раздирает ужас. Потому что, как бы я ни был зол на него и на всю эту ситуацию, он все равно остается для меня тем малышом, которого я когда-то пытался защитить от Сайруса. Которого старался спрятать от гнева Далилы. Тем пареньком, ради которого я предпочел умереть, поскольку иначе мне пришлось бы убить его.
– Я знал, что со мной что-то не так – ведь это продолжалось уже несколько недель. Поэтому, когда я последний раз был в Лондоне, я обратился к врачевателю, – говорит он Грейс, не переставая стискивать ее руку.
– И что он сказал?
– Он сказал… – Голос Джексона срывается. – Он сказал, что, когда узы нашего сопряжения были разорваны, вместе с ними разорвались и наши души.
Черт возьми. Мне хочется завыть, и меня охватывают ужас и ярость.
– В каком смысле? – спрашивает Грейс. – Как наши души могли разорваться? Как они могут… – Ее голос тоже срывается.
– Это случилось потому, что наши узы были разорваны против нашей воли – и с такой силой, что это едва не уничтожило нас обоих. Ты помнишь?
– Конечно, помню, – шепчет она.
– Почти сразу после этого ты оказалась сопряжена с Хадсоном, и врачеватель уверен, что его душа обвилась вокруг твоей и не дает ей распасться, так что с тобой все будет хорошо. Но я…
– Ты остался один, – говорит она.
– Да. И поскольку им не за что держаться, куски моей души умирают один за другим.
– Что это значит? – спрашивает она. – Что мы можем сделать?
– Ничего. – Он пожимает плечами. – С этим ничего нельзя поделать, Грейс, остается только ждать, когда моя душа умрет целиком.
– И что тогда? – шепчет Грейс.
Он улыбается горькой улыбкой.
– Тогда я превращусь в то чудовище, которым все считали меня с самого начала.
Разговор продолжается, наверняка есть еще немало ужасных новостей, но я больше не слушаю. Потому что все остальное не важно, это ничего не изменит. Мы с Грейс не сможем жить в ладу с самими собой, если допустим, чтобы Джексон потерял свою душу. Мы никогда не сможем быть вместе, зная, что тем самым уничтожаем Джексона навсегда. Ведь мы оба так любим его и уже столь многим пожертвовали ради него.
Грейс поворачивается, чтобы посмотреть мне в глаза, но я уже знаю. Я знал с того самого момента, когда Джексон сказал нам про свою душу. Так что, когда она одними губами произносит: «Прости», – это даже не становится для меня ударом.
Ведь настоящий удар был нанесен еще пять минут назад.
И я делаю то единственное, что могу сделать. Я ухожу.
Мне некуда идти, не к кому обратиться. Те, кого я считаю кем-то вроде друзей, остались в вестибюле и пытаются утешить моего брата. И это правильно, так и должно быть.
Но для меня все изменилось, моя ночь пройдет совсем не так, как я ожидал, так что мне нечем занять ум, когда я спускаюсь по лестнице и иду в свою комнату.
Я пригласил к себе Грейс, потому что хотел быть с ней. Но еще потому, что хотел посмотреть, что она на это скажет. Хотел понять, значит ли для нее то, что произошло в Нью-Йорке, так же много, как для меня или нет.
Когда она сказала «да»… когда она сказала «да», думаю, я еще никогда не чувствовал себя таким счастливым. А теперь, полчаса спустя, все это полетело к чертям. И единственное, что у меня осталось – кровоподтеки на горле и перспектива долгого и безотрадного существования без моей пары.
Да, судьба – чертовски ветреная стерва.
Но какова альтернатива?
А ее нет. И никогда не было, невзирая на надежду, которая несколько месяцев теплилась во мне.
Грейс и Джексон должны быть вместе. Даже если так решила не вселенная, а об этом позаботилась Кровопускательница с ее темной магией. Против этого не попрешь, и, наверное, так было всегда. Просто я был слишком наивен, чтобы это понять.
Когда я возвращаюсь в свою комнату, оказывается, что мне нечего делать. Выпускная церемония пройдет завтра, мне не надо делать домашнюю работу и не с кем поговорить. И хотя я всю свою жизнь был один, после всех этих недель, которые я провел с Грейс и остальными, одиночество вдруг начинает казаться мне наказанием. Тишина напрягает меня – это нелепо, но так и есть, – поэтому я ставлю песню Дермота Кеннеди просто для того, чтобы слышать хоть какой-то шум. И быстро принимаю душ.
Выйдя из ванной, я стараюсь не поддаваться желанию проверить телефон, чтобы посмотреть, не написала ли мне Грейс. Это оказывается труднее, чем я ожидал.
Все путем, говорю я себе, выпивая в несколько глотков бутылку воды.
Все хорошо, говорю я себе, включив на полную мощность камин.
Все равно из этого ничего бы не вышло, успокаиваю я себя, усевшись на диван.
Я в порядке. Все в порядке.
Я повторяю это как мантру, повторяю, пока не заставляю себя поверить, что так оно и есть. Повторяю, пока не беру телефон и не пишу Грейс в ответ на полдюжины ее сообщений.
Грейс: Привет
Грейс: Ты в порядке?
Грейс: Прости меня
Грейс: Я не знаю, что еще можно сделать
Грейс: Ты там?
Грейс: Как бы мне хотелось, чтобы все было иначе
Хадсон: В порядке
Хадсон: Надеюсь, ты тоже в порядке
Грейс: Хадсон, пожалуйста
Хадсон: Спокойной ночи
Я кладу телефон на журнальный столик рядом с диваном.
Вот видишь, это было не так уж ужасно.
Все это и не хорошо, и не плохо.
Все это просто так, как есть.
Проще простого, как всегда говорит Мэйси, когда мы играем в шахматы. Проще простого.
Больше тут нечего сказать.
Решив, что мне уже удалось взять себя в руки, я беру книгу, лежащую рядом на диване, – ту, которую я читал перед тем, как мы отправились ко Двору драконов. Я открываю ее на той странице, которую отметил закладкой, и начинаю читать. И даже успеваю прочесть две страницы, прежде чем до меня доходит, что я читаю.
И когда Дермот Кеннеди уступает место песне Дж. П. Сэкса и Джулии Майклс If the World Was Ending, до меня наконец доходят ее слова.
И я делаю то единственное, что может сделать еще один болван, который выбросил узы своего сопряжения.
Я открываю первую страницу «Любовных сонетов» Пабло Неруды – той самой книги, которую я подарил