Грейс на день рождения – и бросаю ее в огонь.
Затем делаю то же самое со второй страницей. И с третьей. И с четвертой, и с пятой, и с шестой.
Не успеваю я оглянуться, как сжигаю всю книгу.
Но мне все так же плохо. И я уверен, что мне уже никогда не станет хорошо.
Кровные братья
Это плохая идея.
Очень плохая идея. Но поскольку альтернатива – это лежать и смотреть в потолок моей комнаты и притворяться спящим, пока время на часах ползет со скоростью улитки, я решаю, что плохая идея – это лучше, чем вообще никакой.
Я надеваю кроссовки, хватаю худи и начинаю подниматься по лестнице, перескакивая через две ступеньки.
Я иду в башню моего младшего брата… наверное, башня нужна ему, чтобы чувствовать себя принцем.
Я думаю, что он сейчас спит, но, наверное, неплохо, что я застану его врасплох.
Но, видимо, Джексон в последнее время спит не больше, чем я сам, потому что, когда я добираюсь до его комнаты, он находится не в постели. Он лежит на скамье для жима, поднимая внушительный вес, пока из его телефона оглушительно орет песня группы «Линкин парк».
– Чего тебе? – спрашивает он, увидев меня, и голос его звучит особенно громко, перекрывая грохочущую музыку.
– Удели мне внимание, – отвечаю я с каменным лицом. В качестве ответа он только закатывает глаза и опускает штангу.
– А если со вниманием у тебя напряг, то я подумал, что тебе, возможно, захотелось бы выйти вместе со мной на пробежку.
Я понимаю, что это странное приглашение – наши отношения уже давно испорчены, – но, думаю, если один из нас не попытается сделать первый шаг, эта хрень между нами продлится еще не один век, а я этого не хочу. Особенно если учесть то, что нас ждет в недалеком будущем. И если учесть, что в последнее время он вел себя так порядочно по отношению к Грейс – во что трудно поверить, но я это ценю, определенно ценю.
За моим приглашением следует долгое молчание – по-моему, слишком долгое. Но в конце концов Джексон насмешливо поднимает бровь и спрашивает:
– Мы что же, собираемся подружиться?
– Подружиться – это, пожалуй, чересчур. Я подумал, что мы могли бы поговорить и побегать. Лучше одновременно и то и другое, если ты сможешь с этим справиться. – Я нарочно подзуживаю его, и мои слова попадают в цель, потому что он сразу же встает со скамьи.
– Дай мне надеть кроссовки, – бросает он через плечо, идя в свою спальню. – Тогда ты и скажешь мне, зачем ты пришел сюда на самом деле.
О, не знаю. Как насчет того факта, что мы в контрах уже больше ста лет, а я даже не знаю почему? Если не считать кошмара с недопониманием по поводу верховенства прирожденных вампиров. И другого кошмара – в результате которого он убил меня. И третьего кошмара – того, что мы оказались сопряжены с одной и той же девушкой, в которую оба влюблены…
О боже, стоит ли удивляться, что наши отношения безнадежно испорчены? Ведь нам с самого начала сдали ужасные карты. Вот только я помню то время, когда это было не так, и, пожалуй, помню его куда лучше, чем Джексон.
Я помню, как мы играли в прятки при Дворе вампиров. Сайрус тогда так злился – особенно когда Джексон использовал свой телекинез, чтобы достать меня из моего укрытия. Эта игра нравилась нам в том числе и потому, что мы видели, как бесится наш отец, когда землетрясения Джексона срывали его встречи. Уже тогда Сайрус начал запирать меня, чтобы вывести из себя и посмотреть, на что я способен; любая месть ему радовала меня, и я считал, что дело того стоит.
Но потом Джексона увезли.
Я не видел его больше ста лет, как бы ни умолял о встрече с ним и как бы мой отец ни использовал его в качестве приманки, чтобы заставить меня делать то, чего я не хотел. Впрочем, очень скоро я понял, что как бы хорошо я ни контролировал свою силу, как бы хорошо ни выполнял те задачки по разрушению, которые ставил передо мной отец, мне все равно не удастся повидаться с Джексо- ном.
Я не хочу, чтобы это произошло опять. И поскольку завтра мы закончим школу, я определенно не хочу провести следующие сто лет, не видя моего младшего брата.
Пока он завязывает шнурки, я обхожу его комнату и пытаюсь отыскать в ней что-то такое, что позволило бы мне сделать вид, будто я это разглядываю. Справедливости ради нужно сказать, что таких вещей тут немного или нет вообще. С тех пор как я приходил сюда в прошлый раз, он вынес из своей гостиной все, так что теперь здесь остались только спортивные снаряды и пара случайных книг, лежащих на подоконнике. И маленькая деревянная лошадка.
Это даже не сюрприз – я видел эту лошадку, когда был здесь в прошлый раз, – но я все равно напрягаюсь. Потому что не знаю, что я чувствую, зная, что она по-прежнему у него. А он, вероятно, не в курсе, почему это важно.
Я начинаю отворачиваться, но в конце концов все-таки не могу сдержаться и беру ее в руки. Я несколько дней вырезал ее для него, когда мы были детьми, и хотя это и не идеальное изображение его лошади, фигурка получилась у меня довольно неплохо. Мне удались даже грива и хвост. Я не могу не впечатляться мастерством юного Хадсона.
Я подношу лошадку к глазам, чтобы полюбоваться завитками на гриве и хвосте. Да, совсем неплохо. Вот только когда Джексон выходит из своей спальни, его лицо делается особенно недовольным.
– Зачем ты трогаешь эту штуку? – резко спрашивает он, подходя ко мне.
– Не все ли тебе равно? – парирую я, осторожно ставя лошадку на место.
Он не отвечает и выходит за дверь.
– Где ты хочешь побегать? – спрашивает он, пока мы спускаемся по лестнице к парадным дверям.
– Вниз по противоположному склону Динейли? – предлагаю я. – Рядом с отелями?
– Заметано. – Когда мы выходим, он переносится – и это не совсем то, чего я хотел.
Я догоняю его, и какое-то время мы переносимся бок о бок, но это не очень-то способствует разговору.
У подножия горы он на секунду задерживается, и я тоже останавливаюсь, полный решимости сказать ему то, что у меня на уме, прежде чем он опять сорвется с места.
– Погоди. – Я хватаю его за предплечье.
Джексон поворачивается, сжав кулак, и секунду мне кажется, что сейчас он ударит меня. И я решаю не давать сдачи. Но он опускает кулак. Качает головой. И спрашивает:
– Что мы тут делаем, Хадсон?
Мне становится не по себе.
– Я думал, мы бегаем? – говорю я небрежно.
– Я не об этом, и ты это знаешь. – Он отходит и прислоняется к стволу большого дерева.
Да, я это знаю. Я прочищаю горло, переминаюсь с ноги на ногу, смотрю в пространство. Затем наконец выдавливаю из себя:
– Я хотел поблагодарить тебя.
– За Грейс? – хрипло спрашивает он. – Не благодари меня. Эта история с сопряжением была целиком ее…
– Я благодарю тебя не за то, что она моя пара, – перебиваю его я. – А за то, что…
– За что? – спрашивает мой младший брат, и у него вдруг делается усталый вид. Очень, очень усталый.
Я делаю долгий выдох.
– За то, что ты сделал тем вечером, – наконец говорю я.
Он кивает, на его челюсти играют желваки.
– Это не имело значения.
– Это имело значение – это было важно для меня и, думаю, для Грейс. Ты не обязан был это делать…
– Нет, обязан. Может, тебя и не колышет, что Грейс была похожа на побитого щенка, но я больше не мог этого терпеть.
Это наживка, несомненно, и я знаю, что он бросил ее просто затем, чтобы посмотреть, последую ли я за ней. Но все равно тяжело отойти в сторону после того, как я несколько недель пытался убраться с их пути, несмотря на узы сопряжения, связывающие меня и Грейс.
И все же я ухитряюсь это сделать, кивнув и сказав сквозь стиснутые зубы:
– Справедливо.
– Справедливо? – насмешливо спрашивает он и с угрозой щурит свои черные глаза. – В этом нет ничего справедливого, Хадсон. Ты бы это понял, если бы не пытался быть таким великодушным.
– По-твоему, я пытаюсь быть великодушным? – спрашиваю я.
– А разве нет?
– Никоим образом. Я пытаюсь… – Я опять замолкаю, потому что с ним нелегко говорить даже в лучшие времена. А теперь, когда он полон решимости все испортить, он вообще несносен.
– Что? – рявкает он.
Но я не отвечаю. А просто качаю головой и опять поворачиваюсь к школе. Я знал, что это плохая идея, но не знал, что настолько.
– Значит, ты просто возьмешь и уйдешь? – насмешливо спрашивает он. – Ты вытащил меня сюда и теперь просто удалишься, так и не сказав мне, чего ты хотел? Разве это по-взрослому?
Что-то внутри меня щелкает.
– Я хочу вернуть себе своего брата! – Я кидаю в него эти слова, как ножи.
Он застывает.
– Что ты сказал? – хрипло спрашивает он наконец, когда проходит несколько долгих секунд.
– Ты спросил, чего я хочу, – огрызаюсь я. – Вот то, чего я хочу. Я хочу вернуть себе своего брата. Я скучаю по нему. – Я сглатываю. – Я скучаю по тебе.
Он делает шаг назад.
– Трудно скучать по тому, чего ты никогда не имел, – говорит он.
– Ты так думаешь? – шепчу я. – Что между нами никогда не было никаких отношений?
– Вот именно, не было. – В его тоне звучит уверенность. – Меня отправили к Кровопускательнице, когда я был совсем ребенком. А ты остался дома с нашими дорогими папочкой и мамочкой – вот как это было. Мы всего лишь два чужака, в которых по случайному стечению обстоятельств течет одна кровь. Это ничего не значит.
– Ты же в это не веришь, – говорю я, чувствуя, как во мне что-то рвется – что-то такое, о существовании чего я даже не подозревал.
– Почему же, верю. Это не наша вина. Это реальность. Пытаться изменить это спустя несколько веков… – Он качает головой. – Это бессмысленно. Особенно теперь.
– Но ты мой брат.
– И что с того? – Он пожимает плечами. – Нельзя сказать, что наше фамильное древо что-то значит для нас. Ничего из того, что мне от них – от вас – досталось, я не хотел бы сохранить.
Его слова бьют меня наотмашь, и я, не удержавшись, огрызаюсь: