Его там нет, чего, вероятно, следовало ожидать, поскольку я явилась на десять минут раньше. Наверное, дело в том, что я настолько привыкла к его присутствию в моей голове, что ожидаю, что он всегда будет находиться там же, где и я. Это глупо, и мне определенно нужно избавиться от этой привычки.
Я устраиваюсь за единственным свободным столом и, грызя яблоко, нахожу информацию об этических воззрениях Платона, Сократа и Аристотеля. Этих философов выбрала мисс Вираго – похоже, она питает слабость к мыслителям Древней Греции, – а мы должны рассмотреть какую-то этическую проблему через призму учений этих трех философов и решить, кто из них прав.
У меня есть пара идей, и я записываю их, когда в комнату наконец входит Хадсон.
– Извини, – говорит он, усевшись напротив меня. – Я не ожидал увидеть тебя здесь так рано.
– Мы же договорились встретиться именно в это время, разве нет? – Я поднимаю глаза, с улыбкой гляжу на него, затем возвращаюсь к своим заметкам. Мне не хочется потерять мысль.
– Да, в это. Просто… – Он замолкает.
– Что? – спрашиваю я.
Он качает головой.
– Не важно.
Я опять поднимаю взгляд и вижу, что он смотрит на меня странно, так странно, что я откладываю ручку и гляжу ему в глаза.
– В чем дело? – спрашиваю я. – Ты нормально себя чувствуешь?
– Да, конечно. – Но, похоже, мой вопрос ошарашил его, хотя я не могу взять в толк, почему.
– Ты уверен? – спрашиваю я, когда он ничего не добавляет к сказанному, что совершенно на него не похоже. Видит бог, он никогда не лез за словом в карман. Но после такого тяжелого дня я не в том настроении, чтобы пытаться угадать, что с ним не так, а потому я просто вскидываю брови и опять спрашиваю: – В чем дело?
– Ни в чем. – Его тон стал резче, и я чувствую облегчение. Я знаю, как вести себя с этим Хадсоном. Что касается другого, более мягкого… то я без понятия. – А что?
– Не знаю. Ты какой-то… чудной.
– Чудной? – Он высокомерно поднимает бровь. – Я никогда не бываю чудным.
И я хихикаю. Это тот Хадсон, который мне знаком.
– Не бери в голову. Давай примемся за работу.
– За этим мы сюда и пришли. – Он достает свои ноутбук и блокнот. – У тебя есть какие-то идеи насчет вопроса?
Я излагаю ему мои идеи, и после нескольких минут обсуждения мы решаем взяться за эффект бабочки – этично ли менять что-то во времени из благих побуждений, если тебе известно, что это приведет к последствиям, которые могут быть не такими уж благими?
Хадсон берет на себя Сократа, я Аристотеля, а Платона мы решаем разделить пополам.
Я нахожу статью, посвященную сочинению Аристотеля «О душе», и начинаю записывать в блокноте цитаты, которые мы могли бы использовать. Это довольно интересная вещь, и я увлекаюсь настолько, что почти не обращаю внимания, когда Хадсон прочищает горло и неожиданно говорит:
– Мне еще никто никогда не задавал этот вопрос.
Я занята коспектом, так что даже не поднимаю глаз, когда спрашиваю:
– Какой вопрос?
– Нормально ли я себя чувствую.
Сперва его ответ не доходит до моего сознания, а когда доходит, мозг вдруг выключается и просто перестает работать на секунду или две.
Но затем я поднимаю глаза, вижу Хадсона – вижу искренность, написанную на его лице, глаза, глубокие как океан, и на секунду перестаю дышать. Не только из-за того, как он смотрит на меня, а из-за того, что я наконец осознаю смысл его слов.
Это осознание заряжает воздух между нами, заставляет мое сердце биться слишком быстро, а волосы на затылке – встать дыбом. Я не могу оторвать свой взгляд от его глаз. И могу делать только одно – тонуть в их бездонных глубинах.
– Никто? – выдавливаю я из себя.
Он качает головой, самоуничижительно пожимает плечами и в один миг сокрушает меня.
Я всегда знала, что у него была ужасная жизнь. Я видела некоторые ее моменты, догадывалась о том, о чем он не говорил, и даже познакомилась с мерзкими людьми, которые называют себя его родителями. Но раньше я не осознавала – во всяком случае так ясно, как теперь, – что за его двухсотлетнюю жизнь рядом с ним никогда не было человека, которому он был бы небезразличен. Которому было бы дело до него самого, а не до того, что он может делать или что от него можно получить.
Это ужасное открытие, ужасное и надрывающее сердце.
– Не надо. – Его голос звучит хрипло.
– Не надо что? – спрашиваю я, чувствуя, что у меня еще сильнее сдавило горло.
– Не жалей меня. Я сказал тебе не для того, чтобы ты меня жалела. – Видно, что ему не по себе, но он не отводит глаз. Как и я сама.
Я просто не могу.
– Это не жалость, – наконец шепчу я. – Я бы никогда не стала тебя жалеть.
В его глазах мелькает нечто похожее на горечь.
– Потому что я монстр?
– Потому что ты состоялся. – Повинуясь порыву, я беру его за руку, и, когда касаюсь его кожи, меня окатывает жаром. – Потому что ты лучше них. Потому что, что бы они ни делали, им не удалось тебя сломить.
Его рука сжимает мою, его пальцы переплетаются с моими. И мы сидим, держась за руки.
Это приятнее, чем я ожидала, и уж точно приятнее, чем следовало бы, так что я не отстраняюсь. И он тоже. И на минуту все исчезает: остальные ученики, сидящие вокруг, задание, на которое у нас обоих нет времени, тот факт, что все в этой ситуации не так.
Все это испаряется, остаемся только мы и эта связь между нами, не имеющая отношения к узам нашего сопряжения, а только к нам, к нам двоим.
По крайней мере до тех пор, пока мой телефон, лежащий рядом на столе, не начинает вибрировать от сообщения, раскалывая установившийся между нами хрупкий мир.
Хадсон отводит взгляд первым и переводит его на мой вибрирующий телефон. И момент уходит.
– Мне надо идти, – говорит мне Хадсон, высвободив свою руку из моей и отодвинувшись от стола.
– Но мы же не закончили…
– У нас есть неделя. Мы можем поработать над этим заданием в воскресенье. – Его тон отрывист, и он уже собирает свои вещи в рюкзак.
– Да, но я освободила для этого весь вечер. Я думала…
– Через несколько часов закроется библиотека, а мне надо искать информацию об узах сопряжения. Вчера вечером я прочитал кое-какие интересные вещи, и я хочу продолжить изучать эту тему, пока все факты еще свежи в моей памяти.
– Какие вещи? – спрашиваю я, совершенно сбитая с толку его холодным тоном.
– Это касается людей, которые пытались разорвать их прежде. – Он поворачивается и уходит, ни разу не оглянувшись.
Мое сердце бухает в ушах. Почему меня так больно ранит это новое подтверждение того, что ему не терпится разорвать наши узы?
Что ж… ладно. Он может делать что хочет. Но почему он сделал это сейчас, когда нам нужно работать над этим дурацким заданием?
А пошло оно все на хрен. Я встаю и тоже начинаю складывать вещи в рюкзак. Если Хадсон может работать над чем-то другим, то это могу делать и я. Ведь до окончания учебного года мне необходимо сделать чертову уйму проектов.
И только взяв со стола телефон, я вспоминаю, что кто-то прислал мне сообщение. Я смотрю на экран, предполагая, что это Мэйси, или дядя Финн, или Хезер, с которой я не разговаривала уже пару дней. Но оказывается, что это не они.
Сообщение прислал мне Джексон.
И он написал ответ на мою шутку.
Глава 21. Мне тошно от того, что ты сделал с этим местом
Джексон: Мне не хватает моего сердца.
Джексон: И всех остальных органов?
Я тыкаю в телефон, спеша поскорее разблокировать его, хотя понимаю, что спешить глупо. Джексон заставил меня ждать больше часа, но это не важно. Важно только то, что он ответил мне. Может быть, он все-таки не испытывает ко мне ненависти.
Я: Нет, мумия начала письмо со слов: «я совсем замотался».
Я думаю, что он не ответит мне еще час – если ответит вообще. Но оказывается, что я ошибалась – он отвечает сразу, пока я застегиваю молнию на рюкзаке.
Джексон: У тебя получается все хуже
Я: Не все шутки золото
Джексон: Похоже на то
Он не очень-то приветлив, но и не игнорирует меня. Приняв это за добрый знак, я решаю рискнуть.
Я: Ты можешь встретиться со мной на несколько минут?
Я: Я хочу поговорить
Проходит несколько томительных секунд, прежде чем я наконец получаю его ответ.
Джексон: Да. Я в башне. Приходи
В этом ответе не чувствуется особого энтузиазма, но это больше того, на что я надеялась, так что я расцениваю это как победу. И почти бегу к двери, торопливо сообщая ему, что скоро буду.
Перескакивая через ступеньки, я взбегаю по лестнице, ведущей в башню. Из-за этого, добравшись до верха, я задыхаюсь, но это пустяки. Наверняка есть какой-то способ наладить отношения с Джексоном и сделать это так, чтобы не ранить Хадсона. Он должен существовать, и я уверена, что все здесь сводится к тому, чтобы задать Кровопускательнице несколько важных вопросов и потребовать ответов.
Я трачу пару секунд на то, чтобы отдышаться, прежде чем войти в гостиную. И останавливаюсь как вкопанная, когда вижу ее. Она стала совсем другой.
Раньше тут стояла удобная мебель, множество книжных полок, свечи и мелкие безделушки. На стенах висели картины, на полу высились стопки книг и стоял шкаф, полный батончиков мюсли, печенья и шоколадок для меня.
Это была моя любимая комната во всем замке, где я могла устроиться в кресле с книгой, лакомством и парнем, которого люблю. Что еще нужно девушке?
Но комната, которую я так любила, исчезла. Теперь здесь все дышит безнадегой, причем до такой степени, что ничего подобного я не наблюдала с тех самых пор, когда Лия попыталась принести меня в жертву.
Книги исчезли, мебель тоже, а в единственной оставшейся картине – подлинном холсте Моне – прямо посередине зияет огромная дыра. Место мебели заняли тренажеры. Куча тренажеров. Середина комнаты занята скамейкой для жима лежа с кучей блинов на штанге. В углу установлена огромная боксерская груша, которую Джексон вовсю использует, судя по осыпающимся стенам с обеих сторон. У стены стоит беговая дорожка, а у окна велотренажер.