Два часа спустя, когда я заканчиваю работу над моими заметками по Канту, звенит напоминание на моем телефоне – значит, через десять минут мне надо будет явиться в комнату Хадсона для занятий по магической истории. Мне хочется их отменить, поскольку я уже так устала, что кажется, скоро у меня начнут слипаться глаза.
Но мне нужны эти занятия. Магическая история все еще остается для меня головняком, несмотря на то что на днях я занималась с Джексоном, а я не хочу ставить под удар окончание школы. Так что вместо того, чтобы поспешить обратно в мою комнату и съесть там пинту мороженого, я собираю свой рюкзак и иду в комнату Хадсона. И стараюсь не думать о его кровати.
Я пишу Мэйси, чтобы узнать, придет ли она – когда я говорила с ней утром, она этого точно не знала, потому что она учится в одиннадцатом классе и не изучает этот предмет, – но я надеюсь, что она все-таки явится. Я никому не сказала, что сегодня у меня день рождения – скорее потому, что он подкрался ко мне незаметно, а не потому, что я осознанно решила скрыть этот факт от остальных, – но все равно мне было бы приятно потусить с ней сегодня вечером.
Особенно потому, что это мой первый день рождения без родителей… и, если честно, именно поэтому я никому ничего и не сказала. Так странно, что мне исполняется восемнадцать без маминых панкейков с вишней и шоколадом на завтрак, без моих любимых тако с рыбой на обед, которые я съедала вместе с отцом, и без ночного киномарафона с Хезер, который мы устраивали на наши дни рождения уже много-много лет.
Хезер так и не написала мне с тех пор, как я сказала ей не приезжать ко мне в гости в Кэтмир, и сегодня мне от этого особенно больно. Я думала, что, может быть, она прервет свое молчание, чтобы поздравить меня, но она этого не сделала. Она очень зла на меня, и я ее не виню. Я это заслужила. Но я не могла поступить иначе – ведь только так я могу оградить ее от опасности.
Мэйси не отвечает, и я сую телефон в задний карман и пытаюсь не дуться, спускаясь по лестнице в берлогу Хадсона. Ничего. Потом мы с ней вместе поедим мороженого и…
– Сюрприз!
Я истошно ору, когда в комнате Хадсона из всех укромных мест выскакивают мои друзья.
– С днем рождения, Новенькая! – вопит Флинт, завернутый в такое количество ярко-розовых лент, что он стал похож на египетскую мумию.
– Спасибо! – кричу я, затем поворачиваюсь к Мэйси, которая стоит в дверях и осыпает меня блестками и конфетти. – Все, все, хватит! Не то Хадсону две недели придется расхаживать с ярко-розовыми блестками в волосах.
– А ты еще не заметила? – спрашивает он, подняв обе брови. – Я уже весь в этих блестках.
Я смеюсь – я не могу не улыбаться, хотя и говорю себе, что совсем всего этого не хотела, – затем смотрю на остальных моих друзей.
Мекай лежит на диване, улыбаясь и держа в руках баннер с надписью: «С ВОСЕМНАДЦАТЫМ ДНЕМ РОЖДЕНИЯ».
Лука стоит рядом с Флинтом, держа в руке связку разноцветных воздушных шариков.
Иден, стоя рядом с Мэйси, держит миску с конфетти.
Что касается Джексона, то он стоит рядом с библиотекой Хадсона и изо всех сил дует в дудку, издающую пронзительный звук.
А Хадсон… Хадсон стоит в центре комнаты в праздничном колпаке, наполовину ярко-розовом, наполовину серебристом, и держит в руках огромный торт с надписью: «ГОРГУЛЬИ ПРАВЯТ, А ДРАКОНЫ СЛЮНЯВЯТ». Ну, конечно.
– Как вы узнали? – спрашиваю я всех, но отвечает мне Мэйси:
– Я же твоя двоюродная сестра. Неужели ты думаешь, что я не знаю, когда у тебя день рождения? К тому же я отметила этот день в своем календаре, когда ты приехала сюда, чтобы точно не забыть.
Я от нее этого не ожидала, и мне приходится опустить голову, чтобы сморгнуть слезы. Потому что иногда, когда я скучаю по родителям, я целиком сосредоточена только на том, что потеряла, и забываю о том, сколько всего я приобрела. И как мне все-таки повезло, раз теперь у меня есть друзья – и семья.
– Ты так и будешь весь вечер стоять столбом или мы все-таки займемся метанием топоров? – поддразнивает меня Флинт.
– Значит, тебе хочется метать топоры? – спрашиваю я.
– Ага. Размотай меня, лады? – говорит он Луке.
Лука качает головой и просто разрывает ленты, в которые замотан Флинт. Хадсон ставит торт на свой рабочий стол, включает песню Рианны Birthday Cake и врубает звук погромче, пока Мэйси бежит за топорами, рассыпая по дороге блестки и конфетти.
Я следую за ней шагом и невольно улыбаюсь. Это так не похоже на все мои предыдущие дни рождения, и, возможно, именно поэтому все так здорово.
– Сначала именинница, – говорит Флинт, сунув мне в руку топор. – Ты умеешь их метать?
– Ты шутишь? Я понятия не имею, как вообще надо держать эту штуку.
Он смеется.
– Я тоже. Думаю, нам придется учиться этому вместе.
– А я-то думала, что хочу поиграть в «прицепи ослику хвост»[6], – прикалываюсь я, когда к нам подходит Хадсон и начинает объяснять, как надо метать топоры.
– Как насчет того, чтобы вместо этого поиграть в «метни топор в дракона»? – мягко спрашивает он.
– Э, нет, – скулит Флинт. – Зачем такие крайности? Да, знаю, Иден та еще штучка, но она ведь человек.
– Да, потому что обо мне он и говорит, Огневик, – отвечает Иден, толкнув его плечом. – Что ж, давайте сыграем в эту игру. Думаю, он будет классно смотреться с мишенью, намалеванной над его ртом.
Флинт изображает обиду.
– Знаешь что, Грейс? Я готов поиграть в «прицепи топор к заднице дракона». Повернись, Иден.
Она показывает ему средний палец и крутит бедрами для полноты картины.
Я смеюсь и, как мне кажется, не перестану смеяться весь вечер. Я просто не могу остановиться. Мои друзья такие забавные, и мне так хорошо.
Хадсон, похоже, собрал целый плейлист из песен, в которых говорится о дне рождения, и я полвечера провожу, танцуя под них все, начиная с песни Джеремайи Birthday Sex до Best Day of My Life группы American Authors. Остальную часть времени мы проводим, метая топоры и играя в «Карточки против человечества», после чего начинаем играть в «Твистер» и в результате образуем огромную кучу-малу на полу… и Хадсон оказывается сверху, что никого не удивляет.
Я также учу остальных играть в Heads Up, игру, в которую никто из них прежде не играл. Джексон говорит: «Когда-то мы называли это игрой в шарады» и выигрывает, после чего Флинт решает, что пора спеть Happy Birthday.
Я давно уже – а может, вообще никогда – не проводила вечер так хорошо, и когда мои друзья наконец окружают торт, чтобы разрезать его, я не могу не думать о том, что мне не хочется, чтобы день заканчивался. Не только этот вечер – хотя я была бы не прочь, чтобы он продолжался вечно, несмотря на мои прежние унылые мысли, – а все это вообще. Мы должны закончить школу через пару недель, и да, нам надо отправиться в тюрьму (и выбраться из нее), а также, вероятно, поучаствовать в войне, но после того, как мы покинем Кэтмир, все станет по-другому.
Мы рассеемся по миру, и наша компания, которую я так люблю, перестанет существовать. Может быть, именно поэтому никто из нас ни разу не заикнулся о том, что он или она собирается делать после окончания школы. Думаю, мы все знаем, что наша нынешняя жизнь – это жизнь взаймы. Скоро мы заживем совсем иначе, хотим мы того или нет.
Это ужасная мысль, и я заставляю себя выкинуть ее из головы – хотя бы на этот вечер. А затем загадываю самое важное желание в своей жизни, после чего задуваю свечи.
Мы едим торт – во всяком случае, это делают четверо из нас, – и я разворачиваю подарки. Сверкающие серьги от Мэйси, нунчаки от Иден вместе с обещанием научить меня пользоваться ими, гигантский букет цветов от Мекая и U-образную подушку с изображением Гарри Стайлза от Флинта и Луки.
Хадсон подарил мне сборник стихов Пабло Неруды, что невероятно мило с его стороны. Я начинаю вставать, чтобы поблагодарить его, но он качает головой.
– Это всего-навсего социально приемлемый публичный подарок. – Он подмигивает мне. – У меня для тебя есть еще один подарок, который я преподнесу, когда мы останемся одни.
Все начинают подкалывать его, выкрикивая догадки, включающие в себя все что угодно, от нижнего белья Victoria’s Secret (Мекай) до наручников (Флинт) и кляпа для него самого (Иден).
Я невольно краснею и чувствую, как быстро начинает биться сердце, когда я пытаюсь представить, что Хадсон подарит мне… наедине. Само собой, мы с ним оба знаем, что стоит нам оказаться рядом, как нас обдает жар, но никто из наших не знает, что мы с ним пока только держались за руки и даже не целовались. Так что ни один из предлагаемых ими подарков не катит – и слава богу. Но тогда что же остается?
Мои брови ползут вверх, когда я взглядом спрашиваю его, что это может быть, но он только фыркает и говорит, что мне придется подождать.
Я уже собираюсь начать просить его хотя бы намекнуть, когда ко мне подходит Джексон, держа в руках небольшой четырехугольный подарок, завернутый в тонкую розовую шелковую бумагу.
Я разворачиваю подарок и потрясенно втягиваю в себя воздух. Наши взгляды встречаются, и на мгновение – всего лишь на мгновение – я вижу в его ледяных черных глазах проблеск тепла. Но затем он моргает, и оно исчезает, уступив место пустоте, той самой, которую я наблюдаю у него все последние дни. Той пустоте, которая эхом отдается и во мне самой.
– Я не могу… – Я смотрю на рисунок Климта, который видела в его комнате в тот первый день. – Я не могу его взять, – говорю я, суя рисунок ему в руки и чувствуя, как у меня сосет под ложечкой.
– Почему? – Он пожимает плечами. – Ведь мне он теперь все равно ни к чему.
Его слова пронзают меня, как ножи. Как будто он пытается выжечь из своей жизни все напоминающее о нас, о том, что между нами было. Да, тяжело думать о том, что мы потеряли, но я бы не променяла ни одно из своих воспоминаний на все деньги в мире – даже зная, что всему этому придет конец. Обычно он ведет себя так, будто отпустил прошлое, примирился с тем, что произошло, и с тем, что я тоже отпустила прошлое и стала жить дальше, но в такие моменты, как этот, я начинаю сомневаться, действительно ли это так.