– Делаю что? – сладким голосом спрашивает он.
– Закрываешься! – кричу я. – Каждый раз, когда я говорю что-то, что тебе не по вкусу, ты просто отгораживаешься от меня.
– Почему это должно тебя беспокоить, если сама ты отгораживаешься от меня вот уже несколько месяцев?
– Ты это серьезно? Я считала тебя олицетворением зла – потому что ты не допускал меня к себе, не давал мне увидеть тебя настоящего.
Он ускоряет шаг.
– Я показывал тебе себя настоящего. Просто тебе было удобнее об этом забыть.
Его слова бьют меня наотмашь.
– Ты так думаешь? Что я не хочу вспомнить? – Я сужаю глаза. – Это несправедливо.
– Ты собираешься говорить мне, что справедливо, а что нет? – Он останавливается и смеется, но в его смехе нет ни капли веселья. – Как мило. – Он качает головой и добавляет: – Это была плохая идея.
Он разворачивается и идет прочь. Но я хватаю его за руку и пытаюсь удержать.
– Пожалуйста, не уходи.
– Потому что тебе нужна помощь с этой чертовой магической историей? – ядовито спрашивает он.
– Потому что я хочу с тобой поговорить, – отвечаю я.
– О чем нам говорить, Грейс? Я знаю о тебе все – даже то, что ты предпочла бы скрыть от всех, – но мне все равно хочется узнать больше. А ты, ты не можешь придумать один-единственный вопрос, который ты могла бы мне задать? Мне это надоело.
– Не хочешь ли ты сказать, что тебе надоела и я? – Я бросаю ему эти слова, будто перчатку, затем пугаюсь, увидев, что они попали в цель.
– Да, – говорит он через секунду, и глаза его при этом напоминают озеро, скованное льдом. – Может быть, именно это я хочу сказать.
У меня пресекается дыхание. Хадсон, который никогда не терял веры в меня, разочаровался. И немудрено. Я сказала ему, что хочу действовать не спеша, но вместо этого затащила его на зыбучие пески. И смотрела, как он проваливается в них.
Он опять идет прочь, и на этот раз я догоняю его и преграждаю ему путь.
– Дай мне пройти, – говорит он, и теперь его голубые глаза уже не бесстрастны. В них бурлит множество чувств.
– Зачем? – шепчу я. – Чтобы ты смог уйти и построить между нами еще более высокую стену?
– Потому что, если ты сейчас не дашь мне пройти, я сделаю нечто такое, о чем мы оба пожалеем.
Нет, он этого не сделает. Как бы он ни был зол или обижен, Хадсон ни за что не сделает того, чего я не хочу. Того, на что я не дам ему своего согласия.
Но мы в тупике, и я не могу вывести нас из него. После того как я столько всего потеряла, оборонительные сооружения, которыми я себя окружила, стали слишком высоки. Я не могу позволить кому-то просто взять и войти в мое сердце – ему придется вломиться в него. Возможно, именно поэтому мы с Хадсоном всегда чувствовали себя комфортнее, не беседуя, а споря. Как будто мы оба понимаем, насколько высоки наши стены и на что нам придется пойти, чтобы разрушить их и впустить к себе другого. И поэтому я делаю то единственное, что могу сделать – я довожу его до крайности.
– Да ну? – спрашиваю я, и это не только вопрос, но и вызов. – А что, если я этого хочу? Что ты сделаешь?
Мгновение – и я вижу, как все его эмоции срываются с цепи, на которой он их держал. И вот он уже подошел ко мне и накрыл ладонями мои щеки.
– Вот это, – рычит он, и его губы припадают к моим.
Глава 66. Бриллианты, возможно, в самом деле лучшие друзья девушек
И мир взрывается.
Это нельзя описать иначе. Это нельзя приукрасить. Нельзя преуменьшить. Когда губы Хадсона завладевают моими, все вокруг нас просто перестает существовать.
Нет ни холода, ни солнца, ни тяжелого прошлого, ни неопределенного будущего. На один этот прекрасный момент исчезает все, кроме нас двоих и того пламени, которое бушует между нами.
Жаркого.
Сокрушительного.
Всеохватного.
Оно грозит сжечь меня, превратив в уголек, грозит пожрать меня. В обычных обстоятельствах такая сила чувств ужаснула бы меня, но сейчас я могу думать только об одном – продолжай.
И Хадсон продолжает. Боже, и еще как.
Его губы теплы и упруги, его тело стройно и сильно. А его поцелуи, его поцелуи такие, какими я их представляла… и даже больше, намного больше.
Они нежные и долгие.
Они быстрые и глубокие.
Они легкие, как перышко, и всепоглощающие.
От них меня охватывает пламя, оно жжет меня. Оно растапливает меня изнутри, превращает мою кровь в лаву, а мои колени в золу, но и этого мне недостаточно.
Мне все равно хочется больше.
Я прижимаюсь к нему, зарываюсь пальцами в его волосы, и когда он, глотая воздух, отрывается от моих губ, я резко тяну его обратно в огонь.
Теперь уже я глотаю воздух и горю, когда он зарывается пальцами в мои кудри и царапает клыком мою нижнюю губу.
Он тут же пользуется случаем и языком раздвигает мне губы, чтобы проникнуть в мой рот. Я открываюсь ему – как же иначе, – наслаждаясь тем, как его руки сжимают меня, как его тело прижимается к моему, как его язык нежно поглаживает мой.
Это вызывает у меня такое сладостное чувство – он вызывает у меня такое сладостное чувство, – которого я не ожидала, но которым не могу насладиться вдосталь.
Я в исступлении. Полна решимости. Мое сознание спутано, и я почти тону в его запахе, в его вкусе – в этом букете из имбиря и сандалового дерева.
Я прижимаюсь к нему еще крепче, мои ладони скользят по его спине, я обнимаю его талию, сминаю шелковистую ткань его рубашки и притягиваю его к себе все ближе. Хадсон стонет, кусает мою нижнюю губу, и наш поцелуй становится еще более глубоким, жарким и страстным.
Мне приходит в голову, что я хочу, чтобы это никогда не кончалось – что я не хочу его отпускать, – но тут он запрокидывает мою голову назад, погружается в мой рот, и я лишаюсь способности думать.
Я могу делать только одно – гореть.
Не знаю, как долго мы бы стояли так, уничтожая друг друга – сжигая друг друга, – если бы подошедшая к нам пара человековолков не начала свистеть.
Я настолько отдалась этому жару, жгущему меня, что почти не слышу их, но Хадсон отстраняется с таким грозным рыком, что их свист переходит в скулеж, и они со всех ног удирают в сторону замка.
Хадсон поворачивается ко мне, но в его глазах я вижу то же, что чувствую сама. Момент миновал.
Но, когда он пятится, а я поправляю волосы, я могу думать только об одном – о том, что влечение, порожденное узами сопряжения, – это не выдумка.
И еще вот о чем – когда я смогу поцеловать его снова?
Эта мысль – и породившая ее страсть – заставляют меня отступить от Хадсона и широко раскрыть глаза.
– Ты в порядке? – спрашивает он, и, хотя лицо его отражает беспокойство, пытается приблизиться ко мне вновь.
– Конечно, – отвечаю я, хотя по моему голосу ясно, что это совсем не так. – Ведь это был всего лишь поцелуй.
Но, произнося эти слова, я понимаю, что это ложь. Потому что, если это был всего лишь поцелуй, то Динейли – это всего лишь пригорок. Такой маленький бугорок.
– Точно, – говорит Хадсон, и в его речи снова ясно слышится британский акцент. – А солнце – это спичка.
Он просто смотрит мне в глаза, засунув руки в карманы. И ждет. Оглядывается по сторонам, будто ожидая, что сейчас из кустов выскочит мой дядя и бросит его в темницу за то, что он посмел осквернить его драгоценную племянницу.
– Ты, э-э – ты еще хочешь позаниматься?
Нет, сейчас мне хочется убежать в свою комнату и обсудить все произошедшее с Мэйси. А затем с Иден. А затем, возможно, с ними обеими. Но это не даст мне удовлетворительной оценки по магической истории, так что я отвечаю:
– Ага, если ты не против.
Он многозначительно смотрит на меня.
– Я бы не стал спрашивать, если бы был против.
– А, ну да. – Я изображаю на лице сияющую улыбку и молюсь о том, чтобы не выглядеть какой-нибудь ненормальной или такой, которая ест на обед маленьких детей, запекая их в печи. Чтобы не производить впечатления человека, у которого напрочь снесло крышу.
Должно быть, это получается у меня неплохо, поскольку Хадсон не убегает от меня в страхе.
Но прежде чем мы сможем оставить это позади, мне надо сказать ему еще одну вещь.
– Я хотела подумать о том, какой вопрос я хочу тебе задать, не потому, что мне не хочется знать о тебе все.
Он поворачивает голову, будто ожидая удара, но не желая видеть, как он будет нанесен, но я этого не допущу. Я вела себя как трусиха, но не могу и дальше заставлять Хадсона каждый раз биться о наши стены.
И я встаю прямо перед ним, так что он не может не смотреть на меня. И, уверившись, что я завладела его вниманием, продолжаю:
– Я знаю, что у тебя было ужасное детство, вероятно, оно было даже хуже, чем я могу представить себе, судя по сцене с твоим отцом, и я не хотела задавать тебе такой вопрос, который причинил бы тебе боль.
В его глазах вспыхивает огонек надежды, и, судя по его шевельнувшимся губам, он хочет что-то сказать, но в конечном итоге просто берет меня за руку – это уже входит у него в привычку – и ведет меня дальше.
К беседке, в которой стоит стол для пикника, горят огни и из которой открывается чудесный вид на горное озеро.
Вокруг озера цветут цветы, окрашенные во все оттенки радуги, а в центре стола стоит ваза из прозрачного стекла, полная полевых цветов.
– Это сделал ты? – спрашиваю я, с восхищением оглядываясь по сторонам.
– Цветы в вазе и огни – это действительно дело моих рук, но видом я обязан Аляске.
– Это понятно, – со смехом говорю я, – но ты был не обязан так напрягаться для какой-то там совместной подготовки.
– Я и не напрягался. К тому же я хотел преподнести тебе второй подарок ко дню рождения.
– Но ты уже преподнес мне подарок. Который, между прочим, очень мне понравился. Пабло Неруда – мой любимый поэт.
– Ты что, забыла, что я сказал, что у меня есть для тебя еще один подарок? – изумленно спрашивает он.
– Я в восторге от этой книги. Мне достаточно и этого подарка. Мне не нужен другой.