Это только из-за уз сопряжения, когда я склоняюсь, чтобы поцеловать его, и мои волосы образуют занавес между нами и остальным миром.
Это только из-за уз сопряжения, пока он прижимается ко мне снова и снова, и я опять несусь сквозь время и пространство.
Еще долгие секунды мне кажется, что мое тело превратилось в звездную пыль. В мельчайшие капельки света, миллионы крошечных взрывов, летящих, плывущих сквозь пространство.
Все это время Хадсон обнимает меня, целует мое плечо, подключичную ямку, чувствительный участок кожи у меня за ухом.
Он тоже дрожит, его тело напряжено, как натянутая тетива. Но, когда я сдвигаюсь вниз и непослушными пальцами берусь за его ремень «Армани», он тянет меня обратно вверх и перекатывается вместе со мной, так что его бедра оказываются сверху между моих ног.
– Ты так прекрасна, – говорит он, и в голосе его звучит страсть. Он говорит мне это, и меня тоже пронзает страсть, тело пробирает дрожь.
– На тебя тоже довольно приятно смотреть.
Он качает головой и весело хмыкает.
– Я рад, что, по твоему мнению, я выгляжу неплохо.
– И пахнет от тебя, пожалуй, тоже довольно неплохо, – говорю я, сделав вид, будто я пытаюсь сообразить, так это или не так. – Так что это ты тоже можешь записать себе в плюс.
Теперь он смеется вовсю, и его глаза немного щурятся, а на левой щеке опять появляется крошечная ямочка.
– Что ж, приятно, что, по-твоему, во мне есть что-то хорошее.
– Я бы сказала, что в тебе много хорошего. – Я тру руками его спину, упиваясь тем, как его сильные мышцы напрягаются под моими ладонями. И все это кажется мне правильным, как мало что в моей жизни.
Я не знаю, что это значит, и не хочу знать. Я подумаю об этом завтра. А сегодня мне хочется просто находиться рядом с Хадсоном, хочется, чтобы какое-то время мы с ним были только вдвоем.
– Да ну? – Он выгибает бровь. – И что именно?
– Думаю, я тебе покажу. – Я широко улыбаюсь, опрокидываю его на спину и снова берусь за его ремень. На сей раз он мне не мешает.
Он стонет, его глаза широко раскрываются, зрачки расширяются, тело выгибается навстречу моему прикосновению.
Теперь он дрожит, его дыхание стало поверхностным, кожа покраснела и разогрелась. Я смотрю на него, и это самое острое сексуальное переживание в моей жизни. Даже до того, как его пальцы вцепляются в простыню и мое имя срывается с его уст, словно дождь, орошающий пустыню.
Когда все заканчивается, мы оба готовимся отойти ко сну. Я ожидаю, что он ляжет рядом со мной и, возможно, заснет. Но вместо этого он перекатывается и снова ложится между моих ног. Его лицо оказывается в нескольких дюймах от моего, пальцы играют с моими кудрями, он смотрит на меня глазами, затуманенными от сексуальной разрядки… и от чего-то еще, о чем я не готова думать.
Это так естественно, что поражает меня. Как будто у нас с ним это не в первый раз. Я знаю, что этого не может быть, знаю, что я ни за что не изменила бы Джексону, когда была заперта в камне.
Но мне хочется узнать побольше – если не о том времени, то о Хадсоне. И хотя меня пронизывает дрожь от поцелуев, которыми он сейчас осыпает мое горло, это не помешает мне выяснить все.
– Я могу задать тебе вопрос? – шепчу я.
Он поднимает голову и смотрит на меня, морща лоб.
– Конечно. Зачем ты вообще спрашиваешь?
– Расскажи мне что-нибудь такое, чего я о тебе еще не знаю.
– Что, сейчас? – На его лице написано полное замешательство. – Разве я делаю это как-то не так? – Он показывает на себя, лежащего на мне, приблизив свои губы к моей коже.
Я смеюсь.
– Ты делаешь это классно, и ты это знаешь.
Я беру его руку и целую его ладонь. Его глаза снова затуманивает желание, и мое сердце трепещет.
– Но почему ты спрашиваешь меня теперь? – спрашивает он.
– Не знаю. – Я целую костяшки его пальцев, его запястье. – Я просто подумала…
– Значит, я все-таки делаю это как-то не так, – сухо перебивает меня он. – Мне казалось, что фишка как раз в том, чтобы ты не думала.
– Да, и эту часть программы ты выполнил хорошо. Но ты так много знаешь обо мне, и мне известно, что когда-то я знала столько же о тебе. Но я ничего не помню, и мне от этого так тошно. Ты можешь… – Мой голос дрожит, когда я думаю о том, сколько всего я забыла. – Ты можешь рассказать мне что-то о себе? Что-нибудь такое, что я знала, но не могу вспомнить?
– О Грейс. – Он опускает голову и прижимается лбом к моему лбу. – Конечно. Что ты хочешь знать?
– Не знаю. Все.
– Это многовато, но ладно. – Он целует меня в губы, затем скатывается с меня и ложится на бок.
– Я не говорила, что хочу, чтобы ты ушел. – Я хватаюсь за него, пытаюсь удержать его.
Он смеется.
– Я буду недалеко. Но если ты хочешь, чтобы я мог вести нормальный связный разговор, мне не стоит лежать на тебе.
– Тогда нам, возможно, будет лучше отложить связный разговор на потом. – Я опять пытаюсь затащить его на себя, но невозможно сдвинуть Хадсона с места, когда он этого не хочет.
– Что-то из того, что ты знала? – Он на секунду задумывается. – Я читал все пьесы Шекспира, каждую прочел по меньшей мере дважды.
– Ясен хрен. Этого ты мог бы мне не говорить.
– Да ладно. Ты хочешь решать, что мне говорить тебе, а что нет? – У него обиженный вид.
– Когда речь идет о чем-то настолько очевидном, то да. По-моему, ты представляешь собой ходячую библиотеку. И не какую-то там захудалую, а подобную Александрийской.
– Ты считаешь, что я подобен библиотеке, которая сгорела дотла? – Вид у него становится еще более оскорбленный.
– Вообще-то она не сгорела дотла. Разве ты не слышал лекцию на эту тему на Ютубе?
– Должно быть, я ее пропустил. – Он смотрит на меня, будто спрашивая: ты это серьезно?
– Зря. – Я пожимаю плечами. – Это было интересно.
Он кивает, изо всех сил пытаясь сдержать смех.
– Похоже на то.
– Считается, что она обратилась в пепел, когда Юлий Цезарь приказал сжечь корабли в гавани Александрии. Но есть куча свидетельств, говорящих о том, что писатели и философы продолжали пользоваться ею много лет спустя. Она была уничтожена не столько огнем, сколько последующими правителями, которые боялись знаний, содержавшихся в ее свитках и кодексах.
Закончив, я обнаруживаю, что Хадсон смотрит на меня с жутко озадаченным видом.
– Что? – спрашиваю я.
Он только качает головой.
– Должен сказать, Грейс, что для интимной беседы ты выбрала на редкость сексуальную тему.
Он пытается поцеловать меня, но я останавливаю его, прижав руку к его рту.
– Ну нет. Никаких интимных бесед и никаких поцелуев, пока ты не расскажешь мне чего-то такого, чего я действительно не знаю.
Его брови взлетают вверх.
– Ты шутишь? Неужели ты отказываешься от поцелуев?
– Э-э, да. Пока ты не начнешь следовать правилам. – Для наглядности я начинаю натягивать на себя одеяло.
Но Хадсон не дает мне это сделать. Он сдергивает с меня синее шелковое одеяло и сбрасывает его на пол, где я не могу его достать.
– Может, ты этого еще не заметила, но я не очень-то умею следовать правилам. К тому же на тебе есть еще много мест, которые мне хочется поцеловать.
И он начинает стягивать с меня мои спортивные штаны.
Глава 87. Слишком много чувств
Я медленно просыпаюсь и чувствую солнечный свет, льющийся на лицо, и длинное упругое мужское тело, прижавшееся к моей спине.
Я не удивляюсь, не испытываю недоумения. Ощутив его дыхание на моем затылке, я сразу же понимаю, что к чему. Я лежу в постели с Хадсоном.
Я провела с ним ночь.
И хотя, строго говоря, мы с ним не занимались сексом, мы делали много другого. Так что немудрено, что сейчас я чувствую себя такой раскрепощенной и счастливой. Но мне также тревожно, потому что между нами появилось нечто серьезное.
Да, узы сопряжения всегда все делают серьезным, но прежде мне казалось, что все утрясется. И тогда я… Не знаю. Буду иметь право выбора?
Не то чтобы меня возмущала сама идея уз сопряжения между двумя людьми. Просто я всегда считала, что в таких вещах выбор должен играть куда большую роль. На уроке нам говорили, что, чтобы такие узы появились, двое должны быть готовы, но я не знаю, верить этому или нет, ведь узы моего сопряжения с Хадсоном появились, когда я почти впала в кому после вечного укуса Сайруса.
Значит ли это, что это настоящие узы сопряжения, или они тоже искусственные, как и те, которые связывали меня с Джексоном? И надо ли считать, что мои чувства появляются и исчезают в зависимости от того, с кем я сопряжена? Или, может, мои чувства к Хадсону куда больше связаны с теми тремя с половиной месяцами, которые мы провели вместе, чем я полагала? Может быть, мое сердце помнит нечто такое, что забыло мое сознание?
Эти мысли крутятся и крутятся в моей голове, пока хорошее настроение не улетучивается и не сменяется нарастающей тревогой.
Мне не нравится неизвестность и еще больше не нравится то, что я не могу контролировать свою жизнь – и что это длится уже много месяцев. С той минуты, как Лия убила моих родителей, моя жизнь находится вне моего контроля. И я хочу вернуть себе этот контроль.
Хадсон шевелится, бормочет что-то в мои волосы, и все мое тело напрягается от потрясения.
– Что ты сказал? – спрашиваю я, перевернувшись, чтобы заглянуть в его сонные голубые глаза.
Я ожидаю, что он перепугается или по крайней мере возьмет свои слова назад, но он только обвивает рукой мою талию и притягивает меня еще ближе, пока наши лица не оказываются всего в нескольких дюймах друг от друга. И почему это у вампиров по утрам никогда не пахнет изо рта? Да, я знаю, они не едят человеческую еду, но это все равно несправедливо, ведь сама я вынуждена лежать здесь, плотно закрыв рот, хотя мне хочется закричать на него, чтобы он взял свои слова назад… или произнес их еще раз.
– Не беспокойся об этом, не бери в голову, – говорит он, и, хотя глаза у него сонные, а на щеке виднеется складка от подушки, в его тоне звучит нечто такое, от чего мое сердце трепещет не меньше, чем от самих его слов.