Мэйси и Иден смеются над этим шаржем, а Хадсон молчит, как и я, что смущает меня еще больше. В конце концов я сворачиваю его в трубочку и кладу в рюкзак, чтобы рассмотреть позже. Как-никак это всего лишь сувенир на память об этом вечере – не больше.
Часа через два Флинт присылает нам сообщение, в котором пишет, что он все еще занят, и дает информацию о том, где на Сорок пятой улице и Седьмой авеню есть двери, через которые можно попасть вниз. Но мы предпочитаем продолжать наблюдать за празднеством драконов и, пройдя до конца Бродвея, доходим до здания Двора драконов, а это мили три. Мы не собирались заходить так далеко, но это так приятно – просто гулять, заглядывая в торговые палатки, вести себя как обычные люди, от которых не зависят судьбы мира, – что мы не можем устоять.
Добравшись по верху до здания Двора драконов, мы обнаруживаем перед ним что-то вроде танцплощадки. Здесь играет громкая музыка, полно гостей и царит веселье. Но нам хочется пить после нашей прогулки и снеков, которые мы купили по дороге, так что мы хватаем по бутылке у бара и садимся на несколько минут, чтобы попить воды и посмотреть на гостей.
Минут через десять я замечаю, что Мэйси то и дело поводит плечами и постукивает ногой, как будто ей хочется танцевать. Прежняя Мэйси – такая, какой она была до гибели Зевьера – просто вскочила бы и без раздумий выбежала на танцпол. Но нынешняя Мэйси более осторожна, менее неугомонна, и поскольку я люблю свою кузину, мне от этого грустно. Я собираюсь встать и пригласить ее на танец, но меня опережает Хадсон. Мэйси удивлена, но рада и позволяет ему вывести себя на танцпол.
Они танцуют недалеко от того места, где сидим мы с Иден, так что я не могу не смотреть на них. Не могу не видеть, как Хадсон внимателен к Мэйси, как искренен, сколько в нем теплоты. Удивительно, что после всего пережитого он все-таки сумел остаться по-настоящему хорошим парнем. Да, он бывает язвителен и насмешлив и порой брюзжит, когда ему кажется, что я нарочно пытаюсь задеть его. Но видя, как заботливо он относится к Мэйси, как старается подбодрить ее, я не могу не думать о том, какой он необыкновенный. У него была ужасная жизнь – думаю, любой, кто знает его, согласится с такой оценкой, – но вместо того чтобы стать черствым и бессердечным, он по-прежнему помнит, каково это – страдать, и благодаря этой своей способности к сопереживанию никогда не причиняет боль другим, если этого можно избежать.
Трудно не уважать его за это, и еще труднее не запасть на него, хотя бы слегка. А когда он широко улыбается и смеется, по всему моему телу разливается тепло.
– Он только кажется козлом, да? – спрашивает Иден, и я вижу, что она наблюдает за Хадсоном и Мэйси почти с таким же вниманием, как и я сама.
– По-моему, он вообще не козел и даже не кажется им. – Особенно когда он улыбается Мэйси, словно старший брат, гордящийся своей сестрой. Или когда смеется над собой, как сейчас, когда начинает играть Cupid Shuffle и она пытается объяснить ему, как надо танцевать этот линейный танец. – Он сдержан, это да. Но он не козел.
Теперь Мэйси смеется, смеется по-настоящему, чего не бывало давно. И тут меня осеняет. Хадсон так же мягок с теми, кто ему дорог, как и я. Просто он скрывает это лучше.
Когда все на танцплощадке выстраиваются рядами и начинают танцевать Cupid Shuffle, я хватаю Иден за руку и говорю:
– Давай, пошли танцевать.
Я ожидаю, что она начнет спорить, но она улыбается так же широко, как и я, когда мы выбегаем на танцпол. Мэйси и Хадсон протягивают нам руки, и мы становимся рядом с ними как раз вовремя для того, чтобы двигаться «направо, направо, направо…».
Мы танцуем неправильно, совершенно неправильно. Половину времени Хадсон движется не туда, куда надо, а когда он движется куда надо, Иден дрыгает ногами не вперед, а назад, но это не важно. Мы с Мэйси пытаемся их приструнить, но под конец они просто делают что хотят, и получается круто.
Когда песня подходит к концу и начинает играть Slow Hands Найалла Хорана, мы сами собой разбиваемся на пары, и я вдруг оказываюсь в объятиях Хадсона. И понимаю, что думала об этом весь день, всю неделю, весь месяц, хотя я не отдавала себе в этом отчета.
И когда он смотрит на меня этими своими бездонными голубыми глазами, я могу только таять.
Я могу только пылать.
Даже до того, как он притягивает меня к себе. До того, как он прижимается ко мне своим длинным, стройным крепким телом. До того, как он ведет меня по танцполу и я опускаю глаза…
– Мы сейчас на седьмом небе, – шепчу я, чувствуя, как меня опять накрывает жар.
Он улыбается.
– Теперь ты знаешь, каково это.
– Каково что?
– Находиться рядом с тобой.
От этого его признания все во мне замирает, и я прижимаюсь к нему еще теснее, потому что желаю, потому что мне необходимо почувствовать, как он прижимается ко всему моему телу.
Должно быть, он чувствует то же самое, поскольку поднимает меня все выше, выше, пока наши лица не оказываются на одном уровне, а наши тела не прижимаются друг к другу от плеч до колен.
– Привет, – шепчу я, когда наши губы оказываются в нескольких дюймах друг от друга.
– Привет, – отвечает он, когда мои ноги инстинктивно обхватывают его бедра.
Он содрогается, его глаза темнеют – это его зрачки расширились настолько, что я почти не вижу голубизну его радужек.
– Весь мир исчезает, когда ты рядом, Хадсон, – шепчу я на судорожном выдохе. – Мы одни?
Он издает низкое ворчание, и нас охватывает желание.
– Еще нет.
Все мое существо словно затаивает дыхание в ожидании того, что он сделает теперь.
И мы начинаем переноситься по воздуху, вверх по лестнице, в мою комнату, и все это между одним вдохом и следующим.
Глава 93. Экзистенциальные кризисы не оправдывают ожиданий
Следующий день мы также проводим в Нью-Йорке – по необходимости, а не из желания поболтаться без дела и дать Нури лишнюю возможность наехать на нас. Дело в том, что Лука и Хадсон пили человеческую кровь – Хадсон, ясное дело, больше, чем Лука, – и потому мы не можем отправиться в путь, пока не стемнеет.
Иден и Мэйси пользуются случаем, чтобы покататься по городу на «Экоссе», новом мотоцикле Иден, а Флинт и Лука проводят время с Эйденом и Нури – король и королева драконов хотят пообщаться с бойфрендом своего сына, что, конечно же, объяснимо.
А мы с Хадсоном проводим весь день в моей комнате, лежа в кровати и болтая обо всем. До Кэтмира я всегда много читала – хотя с тех пор, как мир сверхъестественных существ намалевал на моей спине мишень, у меня почти не было на это времени, – и сейчас мне приятно спорить с Хадсоном о Хемингуэе (он был конченый женоненавистник, так что мне нет дела до того, что он писал), о Шелли (Перси, а не Мэри, и неважно, насколько ты талантлив, если ты конченый говнюк) и о неиссякаемой любви Хадсона к французским экзистенциалистам (ничто не может быть таким скверным, каким они считают все вообще).
– Ладно, если ничего не имеет значения, то почему они только и делают, что ноют?
– Я бы не назвал это нытьем, – говорит Хадсон, и я вижу, что задела его за живое. Как-никак это тот самый парень, который пассивно-агрессивно читал «Нет выхода» Сартра, когда был заперт в моей голове, и злился на меня за то, что я целовалась с его братом.
Но тут я ему не уступлю.
– «Все что угодно было бы лучше, чем эта душевная мука, чем это ползучее страдание, которое грызет, и теребит, и ласкает человека и никогда не причиняет достаточно боли», – цитирую я Сартра.
– Ну хорошо, это немного похоже на нытье. – Он смеется. – Но они не все такие.
– «Это правда, что мы не можем спастись от душевных мук, ибо мы сами суть душевные муки», – парирую я. – Продолжай его защищать. Я могу продолжать цитировать его хоть весь день.
Хадсон поднимает руки, давая понять, что сдается.
– Твоя взяла. Может быть, прежде у меня просто было много причин для того, чтобы ныть.
– Прежде – это когда? – спрашиваю я.
Он не отвечает, а только качает головой. Но он нежно смотрит на меня, и я понимаю, чего именно он не говорит. До меня.
Я не знаю, что на это ответить, и потому не говорю ничего. А просто наклоняюсь и целую его снова и снова, пока час спустя в дверь не стучит Флинт и не говорит, что пора отправляться в путь.
Меня вновь охватывает знакомая тревога. Мы оттягивали время, но сейчас пора. Ни Хадсону, ни мне не хотелось портить остальным удовольствие от пребывания в Нью-Йорке разговорами об Этериуме и Карге, и мы рассказали им об этом только за ужином перед тем, как отправиться обратно в Кэтмир.
Тогда почему у меня сейчас холодеет сердце, почему мне кажется, что мы ждали слишком долго?
Едва мы входим в Кэтмир, как с четвертого этажа спрыгивает Джексон и приземляется прямо перед нами.
– Не слишком ли много драматизма? – спрашивает Хадсон, когда к Джексону, спустившись по лестнице, присоединяется Мекай.
Джексон только скалит зубы, не слишком убедительно изображая улыбку.
– Я говорил насчет тебя с Далилой, но если тебе не хочется слышать, что она сказала, я могу вернуться к себе.
– Лично мне не хочется это слышать, – чуть слышно бормочу я.
Но у вампиров острый слух, и Хадсон бросает на меня многозначительный взгляд.
– Не суди ее, пока не узнаешь всего.
– О том, что ей пришлось вытерпеть, – насмешливо продолжает Джексон, – об этом же думаю и я, хотя и не говорю.
Хадсон подчеркнуто игнорирует Джексона и обращается ко мне:
– Нет, я не стану ее защищать. Она сама вырыла себе яму, когда выбрала Сайруса. Она не могла от него уйти, но меня она защищала изо всех сил. Она вытерпела куда больше, чем ты можешь себе представить.
– Как и я, – насмешливо бросает Джексон, повернув голову так, что становится виден его шрам. – И у меня нет времени для того, чтобы думать обо всем том, что она делала для тебя. Потому что я слишком хорошо помню, как ей хотелось уничтожить меня из-за тебя.