лись за помощью, и мы с благодарностью примем любые варианты.
Я беру миску с цветами, стараясь не расплескать воду.
– Раз вы считаете, что эти цветы решат нашу проблему, то мы непременно возьмем их с собой, если нас арестуют.
Хадсон смотрит на меня, как бы говоря: «черта с два», – но я игнорирую его. Он может притворяться, будто мы способны контролировать все, что с нами происходит, но это не так. Во всяком случае, не сейчас. Если эти смертоносные цветы позволят нам вернуть хотя бы видимость такого контроля, то, на мой взгляд, надо попытаться.
– Нет, так не получится, – говорит Карга.
– В каком смысле?
Она качает головой.
– Это тюрьма, дорогая, и вы даже не знаете, когда вы попадете туда – если вообще попадете. Если эти цветы умрут до того, как вас арестуют, то станут для вас бесполезны. Не говоря уже о том, что эта тюрьма ни за что не позволила бы вам пронести их внутрь.
– А, понятно. – Я смотрю на ярко-оранжевые цветы, плавающие в воде, и чувствую себя несмышленым ребенком. – Тогда что же нам делать?
– Ты, – она кивком показывает на меня, – должна окунуть руку в эту жидкость.
– Руку? – со страхом переспрашиваю я. Я не хочу делать то, что она говорит, по двум причинам. Во-первых, потому что эти цветы ядовиты, а во-вторых, потому что она назвала то, в чем они плавают, жидкостью, а не водой.
Должно быть, это заметила не только я, потому что Флинт кладет ладонь на мое предплечье, пытаясь остановить меня, и спрашивает:
– О какой именно жидкости мы говорим?
Карга только улыбается.
– Она не причинит тебе вреда, Грейс.
– Это сделаю я, – говорит Хадсон, преградив мне путь к миске с цветами.
– Нет, не сделаешь, – отвечает Карга, и в ее сладком голосе звучит сталь.
– Это почему же? – спрашивает он.
– Потому что я так сказала, – рявкает она, и ее глаза вспыхивают. – А также потому, что план не сработает, если место Грейс займет вампир.
Хадсон оскаливается – и я не могу не гадать, не полетит ли сейчас все в тартарары, не придется ли нам увозить с собой тело Хадсона в пластиковом мешке… после того как она засунет его в свою печь для пиццы.
– Я сделаю это, – говорю я, обходя его.
– Грейс… – Хадсон бросает на меня предостерегающий взгляд, на который я не обращаю внимания.
Потому что я, конечно же, знаю, что это плохая затея. Но плохие затеи – это то, что остается у тебя после того, как заканчиваются хорошие.
Так что у нас есть вариант A – мы умрем быстро, вариант B – мы умрем медленно и вариант C – может быть, возможно, у нас будет шанс выбраться на волю с помощью этих самых цветов.
Я, конечно же, предпочла бы вариант D. Но что-то мне подсказывает, что Сайрус не допустит этого, так что пусть будет вариант C.
Не дожидаясь новых возражений – или попытки Хадсона остановить меня, – я окунаю кисть в жидкость с цветами.
«Ромео и Джульетта», я иду к вам.
Глава 99. Кровь – это водица
Моя рука болит даже несколько часов спустя, когда мы возвращаемся в Кэтмир. Я пытаюсь не обращать внимания на боль от ожога, которую причиняют мне три оранжевых цветка, выжженные на моей ладони, но это невозможно.
Болеутоляющее, я иду к тебе.
– Это плохая идея, – говорит Хадсон, когда мы начинаем подниматься по ступенькам крыльца Кэтмира.
Мы измучены – за последние семьдесят два часа мы слишком много летали, отрывались и вели напряженные переговоры, и теперь нам хочется одного – спать. И лучше подольше, чтобы как следует выспаться перед завтрашним выпускным. Джексон и остальные добрались до Кэтмира раньше нас, так что, скорее всего, сейчас они уже в кроватях. Я завидую им.
Я не сомневаюсь, что, имея дело с Сайрусом, нам нужно быть предельно собранными, ведь сам он наверняка будет в форме.
– Согласна, – отвечаю я. – Но я по-прежнему считаю, что мы не можем исключить этот вариант.
– Исключить? Как мы вообще можем его включить? – шипит он. – Скажи мне, что ты не доверяешь этой женщине.
– «Доверять» – это весьма сильное слово.
– Доверять ей безрассудство. Она ведь живет в пряничном домике. Не знаю, как ты, а я верю в то, что реклама должна быть правдивой, и мне совсем не улыбается быть Гензелем или гребаной Гретель.
Я морщусь.
– По-моему, о каннибализме речь все-таки не идет.
– Я не слишком в этом уверен. Ты видела, как она смотрела на Луку?
– Да, но вряд ли это имело какое-то отношение к каннибализму.
Мы оба смеемся, и я теряюсь. В выражении его лица есть что-то такое – он кажется таким счастливым, несмотря на все дерьмо, которое нам предстоит пережить, – что я таю.
– Ты в порядке? – спрашивает он, когда мы входим в широкие двери.
– Да. – Я киваю. – В порядке. А как ты сам?
Его глаза так голубы и бездонны, что это заставляет все во мне встрепенуться. Он немного наклоняется и шепчет:
– Мне стало бы еще лучше, если бы ты решила провести эту ночь у меня.
Я закатываю глаза.
– Если я решу провести эту ночь у тебя в комнате, боюсь, завтра на выпускной церемонии мы оба будем выглядеть как зомби.
– Меня это не смущает, – говорит он и лукаво приподнимает брови, отчего мне начинает казаться, что, быть может, сон нам не так уж и необходим.
– Возможно, меня тоже, – отзываюсь я, вертя обетное кольцо на пальце, и его глаза округляются от радости, при виде которой я опять смеюсь.
– Я обещаю, что дам тебе поспать, – говорит он. – В конечном счете.
Он убирает с моего лица одну из многочисленных кудряшек, при этом его пальцы задерживаются на моей щеке секунду или две, но этого времени хватает, чтобы у меня перехватило дыхание. Чтобы по моим нервным окончаниям словно прошел электрический разряд. Чтобы я подумала о том, как сладок его поцелуй.
Он думает о том же, я это вижу, и на мгновение все исчезает, кроме Хадсона и меня и этого жара, который жжет и жжет нас обоих. А затем начинается настоящее светопреставление.
– Не трогай ее! – рычит Джексон. – Это ты виноват! Это из-за тебя и твоих уз сопряжения она может умереть в тюрьме, и ты воображаешь, будто у тебя есть право касаться ее своими грязными лапами?
– Полегче, Джексон. – Мекай пытается удержать его, положив руку ему на плечо, но он сбрасывает ее и придвигается к Хадсону.
Глаза Хадсона становятся ледяными – такого взгляда я не видела у него уже несколько недель.
– Что ж, я по крайней мере не дебил, который выбросил свои узы сопряжения в мусор, так что не тебе меня учить.
– Пошел ты на хрен! – кричит Джексон. – Ты сраный ханжа, и никто тебя не любит. Что ты вообще тут делаешь?
– Злю тебя, так что кое-каких целей на сегодня достиг. А если ты будешь продолжать вести себя как чертов дебил, то и тебя никто не будет любить. – Хадсон пытается пройти мимо, но Джексон вдруг хватает его и впечатывает в стену с такой силой, что раздается хруст, когда его голова ударяется о древние камни.
– Джексон! – Я хватаю его за руку, пытаюсь оттащить. – Джексон, перестань!
Он не двигается и даже не моргает. По правде говоря, мне кажется, что он меня даже не слышит. Как какой-то незнакомец.
– Ты так и будешь стоять, как рукожопый болван? – презрительно бросает Хадсон. – Или все-таки что-то сделаешь? У меня нет времени ждать, когда ты наконец перестанешь быть тряпкой.
– Хадсон, перестань, – кричу я, но уже поздно. У Джексона сносит крышу, и он, схватив Хадсона за горло, начинает душить его.
– Джексон! Джексон, нет! – Я хватаю его за руку, тяну назад, но он не двигается. Как и Хадсон, смотрящий с презрением. Я ожидаю, что сейчас он прекратит это, отцепит Джексона от себя, но он даже не пытается это сделать. Я не понимаю, в чем дело, пока до меня не доходит, что Джексон использует телекинез, чтобы прижимать его к стене. И тут мой страх превращается в ужас.
Если я это не прекращу, Джексон может убить Хадсона – опять.
– Пожалуйста. – Я втискиваюсь между ними, чтобы Джексон не мог игнорировать меня, затем хватаю его за руку, которой он прижимает Хадсона к стене. – Перестань, Джексон! – настойчиво повторяю я. – Не делай этого.
Глаза, которыми он смотрит на меня, черны как ночь и пусты, от их взгляда меня пробирает холод. Потому что это не мой Джексон. Даже в тот первый день он не выглядел таким, как сейчас.
Подошли остальные, они кричат на Джексона, пытаются оторвать его от Хадсона, но это не действует. Ничто не может подействовать на него.
Я будто сквозь туман слышу, как Мэйси зовет дядю Финна, но если я не предприму чего-то прямо сейчас, все будет кончено еще до того, как он явится сюда. Хадсон, конечно, мог бы использовать свою силу, чтобы обрушить потолок, но он не станет этого делать. Ведь здесь находятся наши друзья, здесь нахожусь я.
Значит, я должна найти способ прекратить это, вывести Джексона из этого наваждения и достучаться до того, прежнего Джексона, который, как я надеюсь, все еще где-то здесь.
Я делаю глубокий вдох, чтобы не дать панике овладеть собой, медленно выдыхаю и касаюсь ладонями его щек.
– Джексон, – шепчу я, – посмотри на меня.
Несколько невыносимо долгих секунд он отказывается взглянуть на меня, но затем этот его пустой взгляд встречается с моим, и я едва не вскрикиваю, боясь, что уже слишком поздно.
Но он где-то здесь, я знаю, что он где-то здесь. Мне просто надо его отыскать.
– Я с тобой, Джексон, – тихо говорю я. – Я здесь, рядом и никуда не уйду. Что бы с тобой ни происходило, клянусь, я с тобой.
Он начинает трястись.
– Грейс, – шепчет он, и сейчас у него такой потерянный вид, что у меня разрывается сердце. – Что-то не так. Что-то…
– Я знаю. – Весь вестибюль начинает трястись. Со стен падают предметы, по камням идут трещины, и я чувствую, что тело Хадсона за моей спиной начинает обмякать.
У нас кончается время, я это чувствую. Паника грызет меня, как бешеный зверь, но я упорно сопротивляюсь, не поддаюсь. Потому что если я поддамся ей, всему конец. И что мне тогда делать? Что делать нам всем?