Мне было легче до Нью-Йорка, до того, как он целовал меня, прикасался ко мне и… Это было бы настолько легче, что я почти жалею, что это произошло. Почти. Потому что, по правде говоря, что бы ни случилось, я бы ни на что не променяла те часы, которые мы провели вместе в Нью-Йорке. Когда я вспоминаю, как лежала в его объятиях, слушала его… и при этом понимаю, что это никогда не повторится, мне еще тяжелее смотреть на него.
– Привет, – говорит он после того, как мы проходим несколько футов в неловком молчании.
– Привет, – отвечаю я. – Спасибо за цветы. Они прекрасны.
– Я рад, что они пришлись тебе по душе, – отзывается он, скосив на меня глаза.
– Да, они очень мне понравились. – Я откашливаюсь, пытаясь подыскать подходящие слова. Но в конце концов могу сказать только одно: – Прости меня.
– Тебе не за что просить у меня прощения.
– Это не так, – говорю я, коснувшись его руки и тут же пожалев об этом, поскольку меня обдает жаром. – Я все испортила – с самого начала. Я не помнила тебя. Я не верила тебе. Я не…
– Не любила меня? – спрашивает он с улыбкой, в которой больше покорности судьбе, чем печали.
В том-то и суть. Я не знаю, люблю ли я его, но знаю, что мне давно стало ясно – я могла бы его полюбить… если бы все было иначе. Если бы мы были иными. Если бы весь этот странный, запутанный мир был иным.
– Прости меня, – повторяю я, но Хадсон только качает головой.
– Ты же знаешь, я тоже его люблю, – говорит он, – и мне так же важно, чтобы с ним все было хорошо, как и тебе – несмотря на его неприятную склонность желать мне смерти и пытаться меня убить.
Я смеюсь, потому что иначе мне пришлось бы заплакать, а сегодня я и так уже плакала.
– Как твое горло?
– У вампиров все заживает быстро, – говорит он.
Я сердито смотрю на него.
– Это не ответ.
– Почему не ответ? Собственно говоря…
Он осекается, поскольку путь нам преграждает Нури и несколько ее гвардейцев.
– Хадсон Вега, – говорит она, – я арестовываю тебя по приказу Круга.
На его лице мелькает удивление, но тут же исчезает.
– Неужели, Нури? Разве мы это уже не проходили? – Он делает вид, будто зевает.
– Верно, – соглашается она, и глаза ее суровы. – Но на этот раз я подготовилась.
Четверо гвардейцев набрасываются на него, и его запястья и лодыжки тут же сковывают толстые, отнимающие силу кандалы – по сравнению с ними магические браслеты, которые мой дядя использует в Кэтмире, выглядят как детские игрушки.
– Нури! – Навстречу нам бежит дядя Финн. – Сейчас же отпусти его!
– Это не твое дело, Финн, – говорит она.
– Он один из моих учеников, а значит, это мое дело, – свирепо рычит мой дядя. Надо признать, я не знала, что дядя Финн способен на такое, но сейчас он, похоже, готов разорвать кого-то голыми руками.
– Мне придется поправить тебя. – Судя по блеску в глазах, она получает от этого немалое удовольствие. – Он был твоим учеником. Но час назад он стал таким же обыкновенным вампиром, как и другие.
– Да, но вы все равно не можете арестовать его на территории Кэтмира, – говорю я, возмущенная ее предательством… и тем, что она нарушила закон.
Она не смотрит на меня, когда отвечает:
– Вчера вечером Круг принял новый закон. Ученики, нарушающие законы, не могут быть арестованы на территории Кэтмира, только пока они обучаются здесь. Как только их обучение прекращается – будь причиной исключение или выпускной – на них перестает распространяться защита школы.
– Вздор, – рычит дядя Финн, избавив меня от необходимости сказать ей что-то в этом духе. – Вы не можете менять законы и претворять их в жизнь, прежде чем все будут оповещены об изменениях.
Дядя Финн поднимает свою волшебную палочку и направляет ее на кандалы Хадсона.
– Не делай этого, Финн, – говорит Нури, не глядя на него. – Иначе ты пожалеешь.
Я смотрю туда, куда смотрит она, и вижу Сайруса, наблюдающего за нами из-за деревьев, как и полагается злодею и трусу. Нури дала нам неделю, а явилась через три дня, нарушив слово. Наверняка это из-за него, хотя я не знаю, пригрозил ли он ей или, наоборот, что-то посулил.
Если честно, мне все равно. Сейчас она в очередной раз доказала, что ей нельзя доверять.
– Ты жалкое ничтожество, – презрительно говорю я, испытывая такую ярость, как никогда в жизни.
– Что ты сказала? – рявкает она.
– Я сказала, что ты жалкое ничтожество. И к тому же трусливое. Ведешь себя так, будто ты такая сильная, будто тебе сам черт не брат, но на самом деле ты не можешь ничего. – Я кивком показываю на Сайруса, наблюдающего за нами с горящими глазами. – Ты сдалась вампиру – сдалась Сайрусу, которого ты ненавидишь, потому что ты так же слаба и испытываешь такую же жажду власти, как и все они.
– Грейс, перестань, – говорит дядя Финн, и его голос – и глаза – ясно дают мне понять, что я зашла слишком далеко.
Но мне плевать. Я сыта по горло этой женщиной и ее ложью, сыта по горло этим чертовым миром, где все, у кого есть власть, ради своей выгоды готовы уничтожить любого.
Она с яростью смотрит на меня.
– Ты всего лишь наивное, наивное дитя.
– А ты еще более наивная женщина. – Я так же зла, как и она, но моя ярость – это дикий зверь, бьющийся внутри моей грудной клетки, требующий, чтобы я выпустила его на волю. Чтобы я сдалась и перестала держать его в узде. И я хочу это сделать, хочу так, как никогда ничего не хотела, но я знаю – это ничего нам не даст. Поэтому я делаю глубокий вдох и холодно говорю: – Что ж, так тому и быть. Делай, как знаешь, Нури. Защищай кого хочешь, заходи в своей слепоте так далеко, как тебе угодно. Но не беги ко мне, чтобы пожаловаться, когда твой гнусный союз с Сайрусом выйдет тебе боком. Потому что так оно и будет. Пусть мне только восемнадцать лет – пусть я наполовину человек, – но мне хватает ума понять, что тебе уже пришел конец. Просто ты еще этого не знаешь.
– Ты только что окончательно утратила мою поддержку, – шипит она.
– А ты – мою, – рявкаю я. – И что-то подсказывает мне, что моей поддержки тебе будет не хватать куда больше, чем мне твоей.
Секунду мне кажется, что она сейчас взорвется. Но тут она делает глубокий вдох и поворачивается к моему дяде.
– Тебе есть что сказать по этому поводу?
– Только одно – не пройдет и часа, как с Кругом свяжется мой адвокат, – говорит дядя Финн.
– А как насчет тебя? – спрашивает Нури Хадсона. – Ты хочешь что-то сказать, прежде чем тебя увезут?
Он делает вид, будто думает, затем качает головой.
– Да нет. Грейс уже все изложила предельно ясно. – Он улыбается мне. – Хорошая работа.
Нури ощеривается, и я, пожалуй, еще никогда не видела ее настолько похожей на дракона.
– Уведите его, – приказывает она своим гвардейцам, затем опять поворачивается к Хадсону. – Ты сдохнешь, прежде чем выберешься из этой тюрьмы.
Хадсон глядит на меня, и на мгновение в его глазах мелькает нечто, разбивающее мне сердце. Но тут он поворачивается к ней с насмешливой улыбкой и говорит:
– Мне не впервой.
Мое сердце бьется чаще, когда гвардейцы волокут его прочь, потому что – как и тогда, когда мы прибыли ко Двору Вампиров – кандалы на его ногах так туги, что он едва может идти. Едва может делать хоть что-то.
Я смотрю ему вслед и обнаруживаю, что остальные мои друзья присоединились к растущей толпе… и их лица выражают такую же ярость, какую испытываю я сама. Кроме Джексона, он выглядит опустошенным. И как бы мне ни хотелось остаться здесь, как бы велико ни было мое нежелание делать то, что я собираюсь сделать, я знаю – выбора у меня нет. Сейчас или никогда.
– Подожди, – говорю я Нури.
Она демонстративно игнорирует меня, даже не смотрит в мою сторону, что неудивительно. Но это не значит, что я ей это спущу.
– Я его пара! – говорю я так громко и четко, что мои слова эхом отдаются от деревьев, оглашают поляну. – У меня есть право остаться с ним, есть право не разлучаться с ним.
Она резко поворачивается ко мне.
– Ты хочешь отправиться в тюрьму? – Она произносит это таким тоном, будто, по ее мнению, у меня что-то не в порядке с головой.
Дрожь в теле так сильна, что я не могу сказать, что так уж с ней не согласна. Но я уже увязла во всем этом слишком глубоко, чтобы идти на попятную. Впрочем, я бы не передумала, даже если бы это было не так. Слишком много всего завязано на мне.
– Я хочу остаться со своей парой, – говорю я.
– Грейс, нет! – Дядя Финн бросается вперед, становится между Нури и мной. – Есть и другие пути…
Пути не делать того, что я должна сделать. Но ему я этого не говорю – я просто не могу сказать, чтобы не дать подсказку Сайрусу и его союзникам.
– Все будет хорошо, – говорю я дяде, быстро обнимаю его и незаметно кладу камень с руной моего отца ему в карман. – Отдай мою руну Джексону и скажи ему, чтобы он держался, что я вернусь. Мэйси все тебе объяснит. Послушай ее.
– Так тому и быть. – Нури поворачивается к своим гвардейцам. – Вы слышали ее. Взять горгулью.
И моя жизнь меняется. Опять.
Глава 105. С кем поведешься, от того и наберешься
Гвардейцы Нури накидываются на меня, как берсерки. Не знаю, почему – потому ли, что, по их мнению, горгулья опасна, или потому, что они злы на меня за отповедь их королеве. Как бы то ни было, они заламывают мне руки за спину с такой силой, будто хотят вырвать их из суставов, после чего надевают на меня толстые кандалы.
– Перестаньте! – кричит дядя Финн. – Вам нет нужды бросаться на нее. Она же не сделала ничего плохого.
– Это стандартная процедура, когда арестантов отправляют в Этериум, – бесстрастно отвечает Нури. Но, по-моему, это не очень-то стандартно – так больно стискивать запястья, чтобы у меня искры сыпались из глаз.
Хадсон, который до сих пор вел себя на редкость хладнокровно, не выдерживает.
– Отпустите ее! – рычит он. – Это ошибка. Она не пойдет со мной…
– Это не тебе решать, – говорит Нури. – Собственно говоря, отныне ты вообще не сможешь принимать решений. Подумай об этом, когда ты окажешься в тюрьме навечно.