– Теперь вы можете повернуться, – говорит она. – Следуйте за мной.
Я подчиняюсь, потирая запястье, и мы выходим в полутемный коридор. Я пытаюсь разглядеть, что она сделала со мной, но не могу, потому что место уколов закрывает браслет.
На нем есть странная гравировка, похожая на руны – такие же, как на том камне, который мой дядя дал мне сегодня утром.
В середине браслета – над местом уколов, которое наконец перестает саднить – расположена светящаяся красная точка. Полагаю, этот красный огонек как-то связан с тем, что я лишилась своей горгульи, и все во мне требует, чтобы я сорвала с себя этот браслет. Чтобы я разорвала его на куски, сделала что угодно, лишь бы вернуть свою магическую силу.
Я понимаю, нелепо так расстраиваться из-за того, что я больше не могу пользоваться своей горгульей, ведь всего несколько месяцев назад я вообще не подозревала о ее существовании. И нельзя сказать, будто я не знала, что в тюрьме я лишусь магической силы. Им приходится это делать, ведь иначе они не смогли бы держать узников под контролем.
Но одно дело – знать это, и совсем другое – чувствовать, каково это. Теперь, лишившись горгульи, я чувствую себя такой пустой. Как будто у меня отняли огромную часть моего существа, и я уже никогда не получу ее обратно.
Умом я понимаю, что это не так, понимаю, что, когда Хадсон, Флинт и я выберемся отсюда, моя горгулья вернется… Мне просто надо помнить, что это не навсегда.
Что все будет хорошо.
Помнить это было бы легче, если бы мы не остановились перед кабинкой из плексигласа футов пять длиной и столько же шириной. Женщина открывает дверь и говорит:
– Входите.
Мне не хочется заходить туда, но выбора у меня нет, и сопротивляться было бы бесполезно. Поэтому я глубоко вдыхаю и делаю вид, будто у меня не сносит крышу от перспективы быть запертой в этом тесном прозрачном ящике.
У меня мелькает мысль о том, что это может быть душ, что кажется мне ужасным, хотя я и знаю, что в обычных, человеческих тюрьмах такое бывает. Но нет, здесь нет душевой лейки – надеюсь, что это хорошо, хотя уверенности у меня нет…
Я прохожу внутрь и пытаюсь сдержать дрожь, когда она закрывает – и запирает – за мной дверь.
– Встаньте в середину, держа руки по швам. И не шевелитесь.
– Что это за кабинка? – спрашиваю я и верчу головой, надеясь увидеть какой-то намек на то, что будет происходить.
– Я сказала не шевелиться.
Я замираю.
– Хорошо, но не могли бы вы хотя бы сказать мне…
– Закройте рот.
Я быстро закрываю рот, и, похоже, как раз вовремя, потому что откуда ни возьмись поднимается сильнейший ветер. Он хлещет и толкает меня со всех сторон, так что становится почти невозможно следовать ее командам «стоять смирно».
Затем, когда мне уже начинает казаться, что этот ветер вот-вот собьет меня с ног, он вдруг стихает, и ему на смену приходит огонь.
– Не сходите с косого крестика, – командует женщина.
Я делаю, как она говорит, и не схожу с черного косого креста на полу, пока вокруг бушует бездымное пламя. Я еще никогда не видела подобного огня – он так жарок, что его языки становятся голубыми, и я понимаю – одно неверное движение, и они испепелят меня.
Огонь все горит и горит, пока я не начинаю бояться, как бы меня не обжег его жар. Но он вдруг исчезает.
– Идите за мной! – приказывает она, и я иду на подгибающихся ногах.
Мне хочется спросить, что это было, но, если честно, мне страшно задать этот вопрос. Ведь всякий раз, когда я открываю рот, случается что-то плохое.
На следующей остановке мне приходится переодеться из красивого сарафана, который я надела на выпускную церемонию, в черную тюремную робу, которую мне придется носить, пока я не выберусь отсюда. Женщина забирает мой телефон и серьги и кладет их в пакет вместе с сарафаном.
Я жду, что она заберет и мое обетное кольцо, и чувствую стеснение в груди. Но она только поворачивается ко мне и спрашивает:
– Вы хотите оставить это кольцо?
Я знаю, что мне не полагается задавать вопросы, но этот вопрос вырывается у меня сам собой:
– Значит, я могу оставить это кольцо? Но разве я не должна снять все украшения?
Она смотрит на меня, и мне начинает казаться, что она не ответит, но тут она говорит:
– Мы делаем исключение для обетных колец, чтобы тюрьма не становилась способом избавиться от собственных обещаний. Этериум – это не способ сбежать от обязательств.
Мое сердце часто бухает в груди, пока я смотрю на кольцо, вертя его на пальце. Я до сих пор не знаю, что Хадсон мне пообещал. Хочу ли я потребовать от него исполнения обещания? А как же насчет того времени, когда мы сбежим отсюда и я вернусь к Джексону? Разве тогда будет честно требовать от Хадсона, чтобы он исполнил свое обещание?
Я все верчу и верчу кольцо.
– Решайте быстрее, мисс Фостер.
Я делаю глубокий вдох, сжимаю кольцо… и не могу этого сделать. Если я сниму его сейчас, это будет равносильно тому, чтобы отказаться от Хадсона. От того, что есть между нами. Я знаю, что рано или поздно мне придется это сделать, чтобы спасти Джексона, но я не могу сделать это сегодня. Я еще не готова его потерять.
– Я оставлю его.
Глава 107. Неодиночное заключение
Мы делаем еще две остановки, каждая из которых по-своему так же страшна, как первая, пока она не заводит меня в еще один темный коридор. Он длиннее остальных, и я начинаю надеяться, что все процедуры приема уже позади, но тут она вводит меня в еще одну комнату.
У меня екает сердце от страха перед тем, что может меня ждать.
Оказывается, это связано с оформлением, потому что в комнате полно рабочих столов и картотечных шкафов. Наверное, это должно успокоить меня, ведь так выглядит любое официальное учреждение, и, возможно, я бы успокоилась, но все это помещение похоже на декорацию к фильму ужасов… а существа, сидящие за столами, наводят еще большую жуть.
Восемь рабочих столов поставлены в два ряда. Ноутбуки и держатели для папок должны бы придавать этому месту заурядный вид, но черные стулья с заостренными спинками выглядят как части ночного кошмара… как и здешние существа.
Я никогда еще не видела таких страшных созданий. Может быть, это зомби? – думаю я, глядя на их серую полупрозрачную кожу, на их желтые глаза. Или они есть что-то более жуткое?
У них впалые щеки, длинные седые волосы, которые кажутся сальными, а пальцы кончаются двухдюймовыми, острыми как бритва когтями, зловеще стучащими по клавишам ноутбуков.
– Садитесь, – слышится шелестящий шепот, хотя я не могу понять, откуда он донесся. Женщина командует:
– Идите к первому столу справа. Это последний этап.
– Последний этап чего? – спрашиваю я, надеясь немного оттянуть время. Все внутри меня восстает при мысли о том, что мне придется сесть перед одной из этих тварей, кем бы они ни были.
– Приема, – отвечает она, прищурив глаза, и это первый вопрос, на который она дала ответ после вопроса об обетном кольце. Судя по ее виду, он станет последним.
Когда я не двигаюсь с места, она подходит и приказывает мне пошевеливаться, на сей раз предостерегающе высовывая язык. Я едва удерживаюсь от крика, когда вижу, что он у нее раздвоенный… и черный.
Я иду к указанному столу, не зная, что хуже – похожий на мертвеца малый за столом или эта дама-змея. Мне очень страшно.
Не успеваю я дойти до стола, как дверь открывается и входит Хадсон в сопровождении мужчины в черном костюме и темных очках, очень похожего на мою провожатую.
– Грейс! – говорит он, и в его голосе звучит несказанное облегчение.
Он одет в такую же черную тюремную робу, как и я – хотя он выглядит в ней лучше, чем я, я в этом уверена, – но сейчас его обычно безупречный помпадур стоит дыбом. На левой щеке чернеет мазок сажи, костяшки пальцев ободраны.
– Я в порядке, – говорю я, инстинктивно подаваясь к нему.
Но между нами тут же встает женщина, которая привела меня сюда, она опять на мгновение грозно высовывает свой раздвоенный язык и приказывает:
– С-с-садитесь. – Ее тон не допускает возражений.
И я спешу к первому столу справа, за которым сидит малый, похожий на жуткого мертвеца.
Хадсон садится недалеко от меня, и вид у него спокойный, хотя и неопрятный. Когда я наконец встречаюсь с ним взглядом, он ободряюще улыбается, чуть заметно кивает… и это немного успокаивает меня. А когда пару минут спустя в комнату входит Флинт с еще более пышной прической афро, чем обычно, из-за действия адских ветра и огня, мы оба вздыхаем с облегчением.
Когда Флинт садится, женщина с раздвоенным языком исчезает, как и двое мужчин, сопровождавшие Хадсона и Флинта. Когда они уходят, мы все немного расслабляемся, потому что те, кто сидит за столами, хотя и выглядят жутко, похоже, просто выполняют свою работу.
– Ты в порядке? – спрашивает Хадсон Флинта, когда дверь закрывается за женщиной с раздвоенным языком и двумя мужчинами.
– Да. А ты?
Он кивает, и то же самое делает Флинт.
– Что с нами случилось? – шепчу я. – Хадсон, ты сумел, ну ты понимаешь… позаботиться о своих кандалах?
Хадсон качает головой, глядя на свои руки.
– Мне еще не доводилось видеть таких браслетов. Я не знал, какую из рун нужно убрать.
– Это место такое чудное, – добавляет Флинт. – Я тут подумал и понял: пламя было нужно, чтобы уничтожить любую магию, которая попала в тюрьму вместе с арестантом и которую браслет не смог нейтрализовать.
– А сканер в последней комнате нужен для того, чтобы нас опознать в случае чего, – говорит Хадсон.
– Да, я тоже так подумал, – говорит Флинт, откашлявшись. – А для чего было нужно остальное, я не знаю.
Мы замолкаем на несколько минут, но я вижу, что у Хадсона и Флинта что-то на уме, потому что они переглядываются, что окончательно выбивает меня из колеи, что сейчас совершенно некстати.
– Кто были эти люди? – спрашиваю я, почти боясь услышать ответ. – Ее язык…
– Это василиски, – мрачно отвечает Флинт.