– Ты хочешь сказать, кого-то вроде тебя? – сухо спрашиваю я.
– Меня? Я польщен. – Он изображает на лице шок. – Но раз уж ты спрашиваешь, то у меня имеется вакансия.
– Я невидим? – спрашивает Хадсон. – Для парня, который желает получить нашу помощь, ты слишком уж дерзкий.
Реми смотрит ему в глаза.
– Я живу в этой жопе всю свою жизнь. И дерзость – это единственное, что у меня есть.
– Возможно, это потому, что ты ушлепок, с которым никто не хочет иметь дела, – парирует Хадсон.
– Эй, полегче! – Колдер перестает заплетать косу и сердито смотрит на Хадсона. – Это грубо. Ты должен извиниться. – Она взбивает свою челку. – Я хочу иметь с ним дело.
Хадсон в замешательстве смотрит на нее, и я лишь с огромным трудом удерживаюсь от смеха. Потому что моя пара совмещает в себе много качеств. Он умен, остроумен, склонен к самоиронии и чертовски сексуален. Но еще он привык в любой ситуации быть примадонной. Однако теперь он столкнулся с Реми, который использует свою привлекательность как оружие, и с Колдер, которая настолько зациклена на себе, что сарказм Хадсона не действует на нее от слова «совсем».
Если честно, мне странно, что он до сих пор не начал рвать на себе волосы. Правда, тогда у него образовалась бы неприглядная плешь…
– Над чем ты смеешься? – тихо спрашивает Хадсон.
– Не понимаю, о чем ты. – Я смотрю на него с непроницаемым выражением лица. – Ничего я не смеюсь.
Он закатывает глаза.
– Смеешься, только про себя. Я это чувствую.
– Извини, я просто… – Я понижаю голос до шепота. – Представила тебя себе с плешью.
Он смотрит на меня с таким обиженным видом, что и Флинт, и Реми разражаются смехом. Колдер же и ухом не ведет.
– У вампиров не выпадают волосы, – шипит он.
– Поэтому-то эта мысль и показалась мне такой смешной. – Я широко раскрываю глаза, пытаясь напустить на себя невинный вид. Но поскольку Хадсон так долго прожил в моей голове, он не ведется на это.
– Не могла бы ты собраться? – спрашивает он. – Чем скорее мы сможем разобраться во всем этом дерьме, тем лучше. Нам надо вырваться отсюда. – Он опять поворачивается к Реми: – Как, по-твоему, насколько быстро мы сможем это сделать?
– Это зависит от вас троих. Я хочу выбраться из этой жопы еще больше, чем вы, но систему не обманешь.
– Мы знаем, что здешнее проклятие считается непреодолимым, – говорит Флинт. – Но должна же быть какая-то лазейка, не так ли?
– Никакой лазейки нет, – отвечает Реми. – Но цветы могут…
– Погоди. – Хадсон подозрительно щурит глаза. – Ты знаешь про цветы?
Реми вздыхает.
– Я же вижу будущее. Какая часть из этого тебе непонятна?
– Та, в которой ты ушлепок. Хотя погоди, ведь эта часть включает в себя не только будущее, но и настоящее. Пардон.
У них такой вид, будто они вот-вот схлестнутся опять, но у меня нет на это сил. К тому же перед нами стоит и более серьезная проблема.
– Да, у меня есть цветы, но я понятия не имею, как их использовать.
Глава 112. Ведьмаки говорят все как есть
– Это знаю я, – говорит Хадсон.
– Что? Как ты смог это узнать? И когда? – спрашиваю я. – Мне казалось, ты вообще не верил в то, что от этих цветов будет толк!
– Я без понятия, будет от них толк или нет, – отвечает он. – Но я видел, как работают подобные чары. Ты должна будешь просто прижать пальцы к своей татуировке, как будто ты срываешь эти цветы, и они окажутся у тебя в руках. Это чары острой нужды.
– Уж скорее не нужды, а отчаяния. – Флинт фыркает. И он прав. Однако…
– Ты просто гений, – говорю я Хадсону. И к черту нашу аудиторию и тот факт, что все это похоже на мыльную оперу. Я подаюсь к нему и быстро, но крепко целую его в губы.
Брови Хадсона взлетают вверх, но он явно не имеет ничего против.
– Вообще-то цветков три, – бормочет он, не отстраняясь от моих губ. – Это на тот случай, если ты захочешь выразить мне свою признательность за каждый цветок.
Я смеюсь, но награждаю его еще двумя быстрыми поцелуями, потому что мне они нужны не меньше, чем ему.
– Это великолепно, – говорю я, усевшись на пол. – Ведь последние несколько часов я только и делала, что беспокоилась, что мы не сможем их получить.
– Э-э, Грейс? – перебивает меня Флинт. – Извини за ложку дегтя, но перед нами по-прежнему стоит проблема.
– Какая? – спрашиваю я.
– Цветков три, а если считать кузнеца, нас четверо…
– Пятеро, – поправляет Реми.
– Э-э, шестеро, – сладким голосом напоминает Колдер.
– Ну хорошо, – говорит Флинт. – Считая кузнеца, у нас есть шесть человек, которым надо освободиться из этой тюрьмы, и только три цветка, чтобы сделать это. Как вы думаете, мы можем использовать по половинке цветка на каждого?
– Тогда мы будем выглядеть не мертвыми, а всего лишь полумертвыми, – замечает Реми, и в голосе его слышится скептицизм. – И отправимся в лазарет к Бьянке, а этого никто не хочет, уж вы мне поверьте. К тому же эти цветки такие маленькие. – Он смотрит на мою татуировку с сомнением. – А если речь идет о том кузнеце, о котором думаю я, то он огромный детина. Половинка такого цветка может обездвижить его правую руку, но этим дело и ограничится.
– Ты говоришь о Вендере Браке, том кузнеце, который изготавливает магические браслеты? – уточняю я, потому что нам было бы совсем не с руки освобождать какого-то другого кузнеца.
Реми кивает.
– Ага. О нем.
– Тогда мы вернулись к исходной точке, – говорю я. – И у нас по-прежнему ничего нет.
– Так уж и ничего, – возражает Хадсон. – Ты и Флинт можете разыскать кузнеца и выбраться отсюда втроем.
– Меня не устраивает такой расклад, – не соглашаюсь я.
– Меня тоже, – вставляет Колдер. – И вообще, что в ней особенного?
Хадсон поднимает бровь.
– Ведь это она принесла с собой цветы, разве не так?
– Да, но мы ждали девушку с цветами целую вечность. По-моему, будет несправедливо, если мы даже не сможем претендовать на то, чтобы выбраться отсюда вместе с ней – тем более что мы все знаем: лучше всего эти цветы будут выглядеть на мне.
– Не все ли равно, на ком они будут выглядеть лучше всего? – спрашивает Флинт. – Мы же собираемся их съесть.
Она взбивает свои волосы и пожимает плечами.
– Я только хочу сказать, что эстетическая сторона важна. А с этой точки зрения лучшая здесь я, это очевидно.
Флинт смотрит на нее, как будто не может поверить, что она настоящая. Затем мотает головой, словно для того, чтобы прояснить ее, и говорит:
– Оставим эстетизм в стороне. Как насчет того, чтобы составить такой план, который будет включать освобождение нас всех? Какой нам толк от всего нашего великолепия, если мы не можем придумать такой план?
– О-о-о, какой ты милый, – воркует Колдер, затем громким шепотом сообщает Реми: – Флинт назвал меня великолепной.
Флинт, Хадсон и я обмениваемся взглядами, словно спрашивая друг друга, настоящая ли она, но Реми только кивает, как будто ее слова – самое логичное высказывание на свете. Затем поворачивается к нам.
– Знаете, вы можете выбираться отсюда как хотите, хоть на единороге с радужным хвостом. Но я получу от Грейс цветок. Я видел это тысячу раз. Только так я смогу выбраться из этой тюрьмы.
– Единороги не любят мантикор, – буднично сообщает Колдер. – Возможно, это потому, что у нас более крутые хвосты. К тому же ты ведь не оставил бы меня здесь, так что один из этих цветков должен по праву принадлежать мне. – Она пожимает плечами, будто говоря: «Это же логично».
Выходит, мы уже лишились двух цветков из трех, а нам пока не удалось даже отыскать кузнеца? Что-то тут не так, и, похоже, Хадсон думает так же, потому что он задает вопрос, который вертится у меня на языке с тех самых пор, как я оказалась в этой камере.
– А откуда вы знаете друг друга?
Понятно, что дело тут не только в том, что Реми и Колдер сидят в одной тюрьме. В их дружбе есть что-то странное – они явно любят друг друга, но в их чувстве нет ни капли сексуальности. Скорее они ведут себя друг с другом как брат и сестра. А если так, то как далеко готов зайти Реми, чтобы вытащить отсюда Колдер? Готов ли он ради нее попытаться украсть у нас ядовитый цветок?
– Мы с Колдер дружим уже давно. – Реми улыбается ей. – Я видел, как она умрет – и это произойдет не в этой дыре. Что же до обстоятельств нашего знакомства… Это ее история, а не моя.
– Некоторые истории не предназначены для того, чтобы рассказывать их другим. – Она чуть заметно пожимает плечами. – Потому что тогда из них уходит магия.
Все это только путает нас, и я поворачиваюсь к Реми, поскольку мне становится ясно, что надо расставить точки над «i».
– Никто не получит цветок, если у нас не будет другого способа выбраться отсюда – вместе с кузнецом.
Колдер склоняет голову набок и оценивающе разглядывает меня.
– Думаю, она мне нравится, Реми.
Реми только улыбается.
– Я уверен, что нам удастся придумать, как вытащить вас отсюда. При условии, что вам повезет, что вы сумеете выжить тут достаточно долго и будете делать то, что я говорю. – Его улыбка превращается в гримасу. – Что до кузнеца, то это отдельная песня, он тут на особом положении, и к тому же он слишком большой, чтобы спрятать его, если мы хотим взять его с собой.
Видимо, ему в голову приходит какая-то мысль, поскольку он, подозрительно щурясь, смотрит на каждого из нас, после чего спрашивает:
– А что такого вы сделали, чтобы оказаться в этой тюрьме?
– У меня произошла размолвка с отцом. – Хадсон говорит это небрежно, будто это сущие пустяки. Но во взгляде его читается настороженность, как будто он ожидает в ответ удара.
– Ты попал сюда из-за размолвки? – В тоне Колдер звучит скептицизм. – Что же ты сделал? Превратил его в танцующего цыпленка?
– Я обратил его кости в прах. – Он произносит это безэмоционально, но в его голосе слышится вызов.
– В прах? – переспрашивает Колдер. – Как в «прах к праху»? Жестоко. – Но, судя по всему, ее это не смущает.