– Ее блокируют браслеты на руках? – спрашивает Хадсон. – Мне уже приходилось носить подобный браслет – но он никогда по-настоящему не лишал меня моей силы. Не так, как теперь.
– Потому что дело не только в этом браслете. – Реми откусывает кусочек своей булочки и взмахом руки обводит камеру. – Оглянись по сторонам. Браслеты блокируют всю вашу магическую силу, включая способность менять обличье, но даже если их сломать… – Колдер качает головой. – У вас и тогда не будет магической силы. Ведь сама эта камера – это тоже своего рода магический браслет.
– О черт. Умно придумано, – говорит Флинт, и на его лице написаны одновременно и уважение и ужас, когда он обводит камеру взглядом. – Вот почему все здесь сделано из металла.
– И вся внешняя стена тюрьмы – это тоже аналог магического браслета, – сообщает Реми. – И каждая из камер также играет роль такого браслета в длинной цепи подобных браслетов, которая, в свою очередь, образует еще один такой браслет. И, наконец, есть браслеты на ваших руках.
– Четыре магических браслета? – спрашивает Флинт, и в кои-то веки видно, что ему не по себе. – Значит, между мной и моей магией находятся четыре таких штуки? – Он качает головой. – Тогда неудивительно, что я совершенно не чувствую своей силы.
Вот почему нить моей горгульи полностью исчезла. Она заперта под несколькими слоями металла, так что от нее ничего не осталось. Я вожу свою еду по тарелке, поскольку аппетит вдруг пропал.
Это непостижимая жестокость. Да, я понимаю, что это тюрьма. Я понимаю, что магическую силу заключенных здесь могучих сверхъестественных существ надо сдерживать. Но они используют четыре слоя барьеров, чтобы лишить людей доступа к такой же неотъемлемой части их существа, как их сердца или их кровь… Это не просто ужасно. Это настоящее издевательство.
– И знаете, нам еще повезло, – мрачно говорит Реми. – Без браслета я имею доступ хоть к какой-то части своей магической силы. Я не могу себе представить, как вы целиком обходитесь без вашей. Это настоящая трагедия.
– По-твоему, нам повезло? – спрашиваю я. – В каком смысле?
– Мы находимся в Восточном Колесе, где содержат политических заключенных и тех, кто совершил мелкие преступления. Если перейти в Западное Колесо – где сидят настоящие преступники, – то там еще больше защитных слоев.
Я не хочу даже думать об этом. Но тут понимаю, что у меня нет выбора. Мы не принимали в расчет план этой тюрьмы, потому что не знали его – это военная тайна. Но это значит…
– А тебе известно, где содержат кузнеца? – спрашиваю я. – В Восточном Колесе или в Западном? Потому что если он находится в Западном…
– То мы в полной жопе, – договаривает Флинт.
– Это точно, – соглашается Хадсон.
– Он находится вообще в другом месте, – сообщает Реми. И я, возможно, испытала бы облегчение, если бы на его лице не читалась такая настороженность.
– Тогда где же он? – спрашиваю я, чувствуя, как у меня екает сердце.
Реми и Колдер переглядываются.
– Он в Яме, Грейс, – нехотя отвечает он.
Глава 114. Как тюремная камера стала комнатой, в которой все происходит
– В Яме? – Я смотрю на Хадсона и Флинта, но, похоже, они пребывают в таком же замешательстве, как и я. – А что это?
Реми приподнимает бровь.
– Ты читала «Божественную комедию» Данте? Думаю, он черпал вдохновение здесь, потому что кто-то явно повеселился с этой идеей.
– Нет, не читала.
– Я читал, – мрачно говорит Хадсон, и его рука снова обвивает мою талию. – И, честно говоря, я бы предпочел не быть вмороженным в лед… или что-то в этом духе.
Я понятия не имею, о чем он говорит, но готова согласиться.
Колдер встает и ставит свой поднос обратно в дыру в полу, и мы все делаем то же самое. Я оглядываю камеру, гадая, где нам предстоит справлять нужду. Должно быть, по выражению моего лица Колдер догадывается, о чем я думаю, поскольку она улыбается и говорит:
– Санузел находится на другом конце, там, где темно, за стенкой.
Я одними губами произношу «спасибо» и мысленно говорю себе, что надо будет воспользоваться этой информацией позже.
Реми подходит к наклонному стволу, по которому мы попали сюда, тянет цепь, прикрепленную к его концу и пропущенную через блок в потолке, и от стен медленно отделяются койки в точках двенадцать, два, четыре, шесть и восемь циферблата часов.
– Это на тот случай, если вам не хочется спать на полу, – говорит он и подмигивает мне. – Койка напротив ствола моя, а Колдер спит на той, которая находится справа от нее.
– Ну слава богу, – шепчу я, сев на койку, расположенную рядом с койкой Колдер. Хадсон занимает ближайшую, а Флинт, вместо того чтобы лечь на свою, садится в изножье моей.
– Но нам надо освободить кузнеца, – говорит он, и я знаю – он думает сейчас о Луке, о том, что он старший ребенок в семье, и о том, что это может значить, если Сайрус захватит Кэтмир. – Иначе все это не будет иметь никакого смысла.
– Ты прав, – соглашаюсь я, повернувшись к Реми и Колдер. Мы ни за что не останемся в этой тюрьме. И не бросим в беде Джексона, и не оставим Кэтмир на милость Сайруса. – Но как нам это сделать?
Реми и Колдер переглядываются, и вид у них при этом такой серьезный, какого прежде я за ними не наблюдала.
– Для этого надо подвергнуться испытанию и попасть в Яму, – хором отвечают они.
– А почему его держат в Яме? – спрашиваю я, решив пока что не обращать внимания на упоминание об испытании. – Мне казалось, что он попал сюда как политический заключенный, а не потому, что он настоящий преступник.
– Его держат в Яме не потому, что он злодей, ma chere, а потому, что в Яме находится кузница.
– Кузница? – переспрашивает Хадсон. – Значит, он по-прежнему работает кузнецом?
– Он же лучший кузнец на свете, – говорит Колдер и начинает расплетать косу, которую только что заплела. – Неужели ты думаешь, что они позволили бы ему просто сидеть в камере?
– Он изготавливает эти браслеты, – объясняет Реми, кивком показывая на наши запястья. – Поэтому-то они и работают так эффективно.
– И именно поэтому ты сказал, что он тут на особом положении, – добавляет Хадсон. – Он им полезен, а значит, они не захотят его отпустить.
– Ну это их проблема. Ты же видел жену этого бедняги и то, что утрата мужа сделала с ней? – Я сосредотачиваю внимание на Реми и делаю глубокий вдох. – А что это за испытание? И как долго оно длится?
Он моргает этими своими глазами, которые видят слишком много.
– Должен сказать, дорогуша, что мне очень нравится твой сугубо деловой подход. Он забавен.
– Я рада это слышать. А теперь не могли бы мы просто сделать это?
– Само собой. – Он сует руку в выдвижной ящик, находящийся под его койкой, достает оттуда маленький блокнот и ручку, быстро рисует что-то, после чего садится рядом со мной. Теперь, когда он сидит слева от меня, а Флинт справа, получается тесно, и я сутулю плечи, чтобы дать нам всем чуть больше места на моей койке.
Хадсон садится на койку Реми, стоящую напротив меня, и показывает ведьмаку свои клыки. Я уверена, что это из-за меня – так он напоминает Реми, чья я пара, – и я невольно хихикаю, потому что это выглядит так нелепо. Хадсон смущенно улыбается мне, затем снова сердито смотрит на Реми. Он ведет себя как пещерный человек, и это ничуть не напрягает меня. Некоторое время назад, когда Колдер облизывалась, мне тоже пришлось дать ей понять, чтобы она держалась от него подальше. Оказывается, мы с ним оба ревнивы.
– Итак, мы находимся вот в этом блоке, понятно? – говорит Реми, показав на схематичный рисунок, изображающий цепочку камер. – А вот это они называют Казематом. – Он показывает на овал, нарисованный между двумя концами цепочки.
– А для чего нужен этот Каземат? – спрашивает Флинт.
– Для того, чтобы человек пожалел о том, что он родился на свет. – Колдер лежит на своей койке, ее коса распущена, и волосы разметались вокруг головы подобно короне. И оттого, что ее голос так спокоен, будто она говорит об обеде или о погоде, то, что она сказала, кажется еще страшнее.
– А нельзя ли поконкретнее? – спрашивает Флинт, и видно, что ему не по себе.
Неудивительно. Я и сама наверняка выгляжу так же. У Хадсона же сделалось совершенно бесстрастное лицо, значит, он тоже напряжен.
– Каземат был построен для исправления, – говорит Реми.
– Это в каком же смысле? – спрашиваю я. – Уж не в том ли, в котором это слово использовалось в испанской инквизиции?
Реми на секунду задумывается.
– Я бы сказал, что это немного мучительнее, чем было у испанской инквизиции.
– Не немного, а намного, – поправляет его Колдер. – Намного, намно-о-ого мучительнее.
– И чтобы попасть в Яму, мы должны пройти через этот Каземат? – уточняю я, чувствуя, как у меня обрывается сердце.
Колдер вздыхает.
– Это потому, что здешняя тюрьма воплощает в себе и судью, и присяжных, и палача. Наверняка ты понимаешь, как трудно бывает провести настоящий суд в мире сверхъестественных существ – они используют чары, чтобы обойти систему или развалить процесс. Посему эта тюрьма была возведена с использованием непреодолимого проклятия – никто здесь не может обойти систему. И выбраться отсюда можно, только доказав, что ты исправился.
Реми смеется, но в его смехе нет веселья.
– Разумеется, это значит, что сама тюрьма решает, когда тебя можно счесть исправившимся. Она исполняет твое наказание частями с помощью Каземата и, когда считает, что ты искупил свою вину, решает выпустить тебя.
Колдер кивком показывает на Реми.
– А если тебе настолько не повезло, что ты родился здесь, то твое преступление, по-видимому, состоит в самом твоем появлении на свет – а такой грех не искупишь.
Я ахаю и смотрю на Реми. Теперь понятно, почему он так уверен, что единственное его спасение – это ядовитый цветок.
– Значит, решения принимает тюрьма, – подытоживает Хадсон, и лицо его лишено всякого выражения. – А кто руководит этой тюрьмой?