– Мы же во всем этом вместе, не так ли? – говорю я. – Что бы ни произошло, мы непременно найдем кузнеца и выберемся из этой тюрьмы. Я клянусь, что так и будет.
Я поворачиваюсь к Реми.
– Ты же видишь будущее, так скажи мне, что ты видишь? Сам ты воспользуешься цветком, чтобы выбраться отсюда, но что же делать нам, остальным?
– Я не знаю, – признается он.
– Как это не знаешь? Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает Флинт.
Его зеленые глаза словно вихрятся, странно и пугающе, но затем он качает головой, и они снова приходят в норму.
– Я хочу сказать, что знаю одно – я воспользуюсь цветком. Так что либо ты дашь его мне, либо я убью тебя и заберу его, либо вы найдете другой путь из этой тюрьмы.
– Что-то у тебя чертовски много этих самых «либо», – рычит Хадсон, и у него опять делается такой вид, будто он готов разорвать Реми на куски.
– Я не могу видеть будущее, если оно еще не определено, – отвечает Реми. – А сейчас то, что случится с вами, висит в воздухе.
Глава 116. Цена страха
– У тебя только хорошие новости, как я погляжу, да? – спрашивает Флинт, плюхнувшись на свою койку.
– Я не обязан помогать вам чувствовать себя лучше относительно ваших решений, – говорит Реми, и, хотя в его речи по-прежнему звучит заметный новоорлеанский акцент, в ней также слышится раздражение, которого не было прежде.
– Да, ну что ж, я, пожалуй, немного посплю. Разбудите меня, когда нам надо будет заниматься вопросом попадания в Каземат. – Флинт закрывает глаза, и пару минут спустя его дыхание делается ровным.
– Да, это было бы хорошо, – чуть слышно бормочет Хадсон, и я думаю о том же. Конечно, Флинт весь на нервах из-за мыслей о том, что обрушит на него Каземат, но, по-видимому, он преодолел свой страх. Что хорошо, но я не могу с такой же легкостью справиться со своим. Мысль о том, что мне придется видеть смерть Зевьера снова и снова… я борюсь с желанием нырнуть под одеяло и больше из-под него не вылезать.
– Хорошо, думаю, мы вступим в игру, – говорит Реми, затем нажимает на большую кнопку, находящуюся рядом с механизмом убирания его койки.
– До вращения остается три часа, – говорит Колдер, тоже вытянувшись на своей койке.
– Откуда ты это знаешь? – спрашивает Хадсон.
Она показывает на несколько маленьких точек на стене за наклонным стволом. Три из них светятся бледным флуоресцентным светом.
– Ты уверена, что хочешь это сделать? – спрашиваю ее я.
Она пожимает плечами.
– Вы не выберетесь отсюда, если отсюда не выйдем и мы, так что…
– Да, но мне кажется, по отношению к вам это несправедливо, – говорю я, поскольку сейчас до меня действительно доходит, чему мы подвергнем Реми и Колдер.
Она неопределенно хмыкает.
– В этом месте нет ничего справедливого, Грейс. И чем скорее вы это поймете, тем скорее сможете принять свое пребывание здесь. – Она пожимает плечами. – К тому же мне хочется выбраться отсюда не меньше, чем вам. И ради этого я готова на все. Прикончить Сайруса, когда мы окажемся на свободе, – это будет всего лишь вишенка на торте.
Пожалуй, это самые разумные речи, которые я слышала от нее до сих пор, что только усиливает мою тревогу относительно того, что нас ждет. Если Каземат способен сделать такое с Колдер…
Хадсон встает и делает мне знак сделать то же самое, чтобы он смог откинуть одеяло. Когда он откидывает его, я ложусь на его койку и отодвигаюсь к краю, чтобы освободить для него место. Секунду он колеблется, но я этого не потерплю.
– Если в конце концов перед нами разверзнется ад, я хочу провести эти последние три часа в твоих объятиях, – тихо говорю ему я.
Он издает страдальческий звук, но затем ложится рядом. Одну руку он подкладывает мне под голову вместо подушки, а второй обхватывает мою талию и притягивает меня к себе, так что я чувствую все его тело.
Это так хорошо. Быть с ним так хорошо. Я растворяюсь в нем, прижимаюсь к нему еще теснее, так что могу чувствовать только его, его одного.
– Никаких укусов, – сонно говорит Флинт, что, видимо, означает, что он все-таки не спит. – Я хочу сказать, если у меня не будет возможности наблюдать. Тогда ты, Хадсон, можешь не стесняться и кусать ее сколько хочешь.
– Ты такой извращенец, – поддразниваю его я.
– А как иначе? – шутит он. – К тому же именно таким я нравлюсь тебе.
Хадсон издает негромкое ворчание, но без злости, и, судя по короткому смешку, Флинт это понимает.
– Мы выберемся отсюда, – шепчет Хадсон мне на ухо, и это звучит как клятва. – И тогда я точно не ограничусь сокрушением костей Сайруса в пыль.
Больше он ничего не говорит, и я тоже. Вместо разговора я прижимаюсь к нему еще крепче и наконец поддаюсь изнеможению, которое владеет мною все последние дни. Не знаю, как долго мы спим, но я не просыпаюсь, пока не сваливаюсь на пол, больно ударившись о него.
Землетрясение, думаю я, потому что можно вывезти девушку из Калифорнии, но нельзя вывести Калифорнию из девушки.
Но все ходит ходуном еще хуже, чем при землетрясении – это доходит до меня, когда Колдер вопит:
– Надо убрать кровати! – причем вопит так истошно, будто от этого зависит ее жизнь.
– Мы проспали, – кричит Реми и, подбежав к цепи, висящей позади наклонного ствола, по которому мы попали в камеру, так быстро дергает за нее, что Флинт едва успевает вскочить со своей койки.
– Что это? – спрашиваю я, с трудом встав на колени. Но пол продолжает трястись так сильно, что подняться, кажется, будет невозможно.
Койки убираются в стены, и Хадсон гаркает:
– Дай мне руку.
Одной ногой он упирается, одновременно протягивая мне руку, но, прежде чем я успеваю схватиться за нее, камера начинает вращаться. Секунды три все идет не так уж плохо, но затем словно включается какой-то рубильник, и скорость вращения вмиг возрастает.
Центробежная сила отрывает меня от пола и впечатывает в стену, пока камера вращается все быстрее, быстрее, так что в конце концов я даже не могу отлепить руку от стены.
Колдер рядом со мной смеется, как будто она катается на каком-то аттракционе в Диснейленде, но моему желудку это не по вкусу, и, кажется, меня сейчас стошнит той курицей, которую я ела на ужин.
Когда мне начинает казаться, что меня и правда вот-вот вырвет, вращение мало-помалу прекращается. Я соскальзываю вниз по стене, и я еще никогда так не радовалась тому, что мои ноги касаются пола. Но когда камера останавливается, я вижу, что все двадцать четыре точки на таймере одновременно начинают светиться красным светом – как и точечные светильники на потолке.
Колдер перестает смеяться и бормочет:
– Вот черт.
И тут я понимаю.
Нам предстоит Каземат.
Глава 117. В аду нет фурии яростнее, чем женщина, которую презрели
Реми берет меня за руку.
– И что будет теперь? – спрашиваю я, но получаю ответ еще до того, как Реми произносит хотя бы одно слово.
У Хадсона закатываются глаза, и он валится на пол.
Я кричу, легко вырываю руку из хватки Реми и со всех ног несусь к Хадсону.
– О боже, Хадсон, Хадсон! – Я поворачиваюсь к Реми, хочу спросить, в чем дело, и тут вижу, что Колдер и Флинт тоже вырубились и лежат на полу.
У меня холодеет кровь.
– Значит, вот что делает Каземат? – шепчу я.
– Да. – Он пожимает плечами. – Но ты не переживай. Они в порядке.
– Они без сознания. Как они могут быть в порядке? – Я щупаю пульс Хадсона.
– Им лучше быть в отключке, чем бодрствовать. – Он подходит к цепи, дергает ее, и койки опять отделяются от стен. – Ни к чему быть в сознании, когда с тобой происходит такое.
– Неужели все действительно так плохо? – спрашиваю я, провожу ладонью по лицу Хадсона, затем наклоняюсь над Флинтом, затем над Колдер.
Реми прав. Они все дышат ровно.
– Не просто плохо, а очень плохо, – отвечает Реми и, подняв Колдер с пола, укладывает ее на койку.
– Что мы можем сделать, чтобы им помочь?
– Ничего. Остается только ждать, – отвечает он, накрывая Колдер простыней и одеялом. – Каземат отпустит их… когда будет готов.
Я молча смотрю, как он укладывает на койки сначала Хадсона, потом Флинта и при этом даже не потеет. Когда все трое уложены – и после того, как я удостоверяюсь еще раз, что с ними все нормально, – я задаю Реми тот вопрос, который занимал меня с того момента, когда до меня дошло, что происходит с остальными.
– Что-то я не пойму, – говорю я, когда он растягивается на своей койке с потрепанной книгой в руках.
– Почему Каземат не подействовал и на меня? – Я думаю о том, как жестоко страдают сейчас Хадсон, Флинт и Колдер, меж тем как сама я чувствую себя прекрасно, и меня охватывает чувство вины. Это неправильно. – Почему Колдер, Флинт и…
– Хадсон? – Реми поднимает бровь. – Ведь на самом деле тебе хочется спросить о нем, да?
– Ему пришлось тяжело, – говорю я ему. – То, что ему приходится переживать…
– Он либо выдержит это, либо нет. Ни ты, ни я ничего не можем с этим сделать.
– Почему не можем? Можем, – не соглашаюсь я. – Ведь Каземат почему-то не подействовал на меня, значит, он мог и их обойти стороной.
– Он не обошел тебя стороной. Это сделал я.
От изумления мои глаза широко раскрываются.
– Если ты можешь сделать так, чтобы Каземат не действовал на людей, то почему бы тебе не сделать то же самое и с остальными?
– В том-то и дело, – отвечает Реми, качая головой. – Я больше никому не могу помочь. Только тебе.
– Как это не можешь? Почему?
– Неужели ты думаешь, что я не пытался избавить от этого Колдер? Пытался, каждый раз. Но у меня ничего не выходит. Однако, едва встретившись с тобой, я сразу же понял, что тебя я смогу избавить от этих страданий – для этого мне было достаточно коснуться твоей руки. Я не знаю почему – я просто увидел это, вот и все, и сделал, когда пришло время.
– А почему ты ничего не сказал до того, как нас настиг Каземат?