Это звучит бессердечно, тем более что он опять начинает читать книгу, но тут я одновременно понимаю две вещи. Во-первых, то, что он переживал страдания Колдер столько раз, что и не счесть, и единственный способ выдержать это и не слететь с катушек – это немного отстраниться от того, что происходит. А во-вторых, он держит свою книгу вверх ногами, и это значит, что происходящее действует на него куда больше, чем можно было бы подумать, глядя на него.
Я думаю о том, чтобы указать ему на это, но, прежде чем я успеваю что-то сказать, Флинт резко садится на своей койке, хрипло крича.
– Тихо, тихо, все хорошо, – говорю я, сев на койку рядом с ним.
Его бьет такая дрожь, что я боюсь, как бы он опять не упал на пол. Я беру его за руку, пытаюсь успокоить. Я делаю это до тех пор, пока он не открывает глаза и не понимает, что за руку его держу я. Поняв это, он дергается и инстинктивно заслоняет лицо рукой, как будто думает, что я могу ударить его.
– Все хорошо, Флинт, – успокаивающе говорю я. – То, что тебе снилось, было ненастоящим. Это было…
– Это было по-настоящему, – хрипло перебивает меня он и натягивает на себя одеяло, как будто хочет спрятаться под ним. Как будто хочет спрятаться от меня.
Это настолько выбивает меня из колеи, что я встаю и вскидываю руки, чтобы показать ему, что я не причиню ему вреда… и даже не дотронусь до него. Но, похоже, это не действует на него, не избавляет его от страха, и я опять возвращаюсь на свою койку со слезами на глазах.
Когда измученный Флинт засыпает, я поворачиваюсь к Колдер. И вижу, что она наконец успокоилась, хотя ее щеки все еще мокры от слез.
Черт, черт. Действие Каземата и то, что происходит после, – это и вправду самая ужасная вещь, которую я когда-либо переживала. Тот, кто спроектировал эту тюрьму, был чудовищем. Как и те, кто отправляет сюда людей.
Черт бы их всех побрал.
Проходит семь часов – по крайней мере, если судить по этим нелепым светящимся точкам на стене, которые уже начали отсчитывать время до следующего сеанса Каземата, – и через щель в полу нам передают завтрак. Мы с Реми даже не смотрим на еду. Я уверена, что если сейчас попытаюсь что-то съесть, то меня опять вырвет.
Вместо этого я ложусь рядом с Хадсоном, прижавшись к его спине. Он все еще заметно дрожит, когда я обнимаю его рукой за талию, но он хотя бы спит. И больше он не пытается от меня убежать.
Лежа рядом с ним и слушая частое биение его сердца, я не могу не думать о том, что должен быть и другой путь. Как не могу не думать о том, что мы не выдержим еще пять или шесть таких ночей. Потому что тогда речь будет идти уже не о том, как нам выбраться из этой тюрьмы.
А о том, кем мы будем, когда это наконец произойдет.
Глава 119. Энергия большой дубинки
Хадсон просыпается примерно час спустя, хотя вид у него такой, будто он вообще не спал. Его волосы взъерошены, но выглядят они отнюдь не сексуально, совсем не так, как обычно. Скорее вид у него такой, словно он побывал в аду. Афро Флинта и прическа Колдер тоже растрепались, и от этого еще хуже.
Он садится, и я пытаюсь дотронуться до него, но он уклоняется от моих рук, и я хватаю воздух. Он идет прямиком в санузел и включает душ. Вода течет, течет и течет, и кажется, это длится целую вечность.
Реми же достает из ящика под своей койкой пару свертков – похоже, у него тут целый супермаркет.
– Приготовься, – говорит он мне через плечо.
– К чему?
Колдер улыбается и встряхивает своими длинными рыжими волосами с таким видом, будто она находится на съемочной площадке фильма из пятидесятых, в котором она играет главную роль. Только чуть заметная дрожь в руках напоминает о том, что Каземат подействовал на нее не меньше, чем на Хадсона, только по-другому.
– К тому, чтобы направить в нужное русло твою крутизну, к чему же еще?
Я понятия не имею, что это значит, и смотрю на Флинта, улыбаясь и надеясь на ответную улыбку. Я также ожидаю, что он захочет задать мне кучу вопросов – ведь такие заявления обычно интригуют его. Но он просто сидит на своей койке, обхватив себя руками и глядя в пространство.
Я подхожу к нему с неясным желанием утешить и шепчу:
– Привет. – Я не спрашиваю его, в порядке ли он. Потому что очевидно – он далеко не в порядке.
Но Флинт отшатывается, обхватывает себя еще крепче и смотрит куда угодно, только не на меня. А когда наши взгляды случайно встречаются, я не могу не заметить мешки у него под глазами. Это ужасно, и я не могу не думать о том, как же действует Каземат, если он сделал такое с двумя самыми волевыми парнями, которых я знаю. Я хочу обнять Флинта, хочу обнять Хадсона, прижать его к себе, пока он не сможет посмотреть на меня опять, но, похоже, ни тот ни другой не хочет, чтобы я к ним прикасалась… или даже чтобы я обращалась к ним.
– Я не уверена, что сегодня у кого-то из нас осталась эта самая внутренняя крутизна, – говорю я наконец Колдер, сев на свою койку, и начинаю ждать, когда Хадсон выйдет из душа.
– Тогда лучше отыщи ее в себе, ma chere, потому что у нас есть только пятнадцать минут до того, как все начнется.
Теперь я начинаю беспокоиться.
– Все – это что? – настороженно спрашиваю я.
– Гексагон, – отвечает Колдер. – Если ты не хочешь стать салагой, то тебе и твоим друзьям лучше взять себя в руки.
Я видела достаточно фильмов про тюрьму, чтобы понимать, что значит «салага», и от этой мысли у меня екает сердце. Не потому, что я считаю нас неспособными постоять за себя, а потому, что я не хочу оказаться в подобной ситуации. Я не хочу ни с кем драться. Неужели недостаточно того, что Флинт и Хадсон прошли через Каземат? Неужели им к тому же придется еще и отбиваться от других людей?
– Что такое этот гексагон? – спрашивает Флинт. И хотя он не откалывает шутку, как делает обычно, он по крайней мере задает вопросы, а это уже кое-что.
– Да, что это такое? – Я уставляюсь на Колдер с видом полного непонимания.
– Это двор, – отвечает Реми. Когда я непонимающе смотрю на него, он закатывает глаза и продолжает: – Два часа в день мы проводим вне наших камер. Большая часть этого времени проходит в Гексагоне, хотя, если ты провел здесь несколько недель и заработал себе привилегии, ты можешь пойти в библиотеку или в несколько других мест.
– А как именно можно заработать эти самые привилегии? – настороженно спрашиваю я.
– Не ввязываясь в драки с теми, кто хочет подраться с тобой, – отвечает Реми, как будто это очевидно.
– Вот только тебе придется ввязываться в драки, – говорит Колдер. – И побеждать. Иначе тебя сожрут живьем.
– Меня? – верещу я, потому что какая-то часть меня не может в это поверить. Не может поверить, что я действительно веду подобный разговор. В тюрьме.
То есть да, конечно, мы все смотрели фильмы, в которых говорится, что ты должен найти самого здоровенного парня в тюрьме и показать, что ты его не боишься, но я никогда не думала, что мне придется применять этот совет в своей жизни. Приятно смотреть на экране, как Грут поднимает того парня за нос в «Стражах галактики», но здесь это кажется мне кошмаром.
– А мы не можем просто оставаться в камерах? И не ходить туда вообще? – нервно спрашиваю я.
– Это обязательно, – отвечает Колдер, пока Реми стучит в дверь санузла, говоря Хадсону, чтобы тот поторопился. – К тому же если ты будешь прятаться здесь, то тем самым объявишь всем, что ты легкая мишень.
Понятно.
– Значит, ты говоришь, что на самом деле победить в этом самом Гексагоне нельзя?
– Ничего такого я не говорила. – Колдер опять взбивает свои волосы. – Напротив, я говорю, что тебе надо пойти туда и продемонстрировать свою крутизну. Покажи свой серьезный настрой – и держи в руках большую дубинку.
Я узнаю цитату президента Тедди Рузвельта: «Говори тихо, но держи в руках большую дубинку, и ты далеко пойдешь», но не могу не сказать:
– У меня нет большой дубинки.
Она закатывает глаза.
– Да нет же, есть. У тебя же есть Реми и я. А мы с ним представляем собой самую большую из здешних дубинок.
– Говори за себя, – растягивая слова, роняет Реми. – Я любовник, а не боец.
Колдер смеется, как будто он сказал что-то очень смешное, и я не могу не вспомнить слова тюремщиков о том, что последнего человека, которого посадили в камеру к Реми, пришлось потом выносить оттуда по кускам. Когда мы познакомились с Колдер, я решила, что это из-за нее – взять хотя бы ее рык. Но, возможно, дело все-таки в Реми. Есть в нем что-то такое, что буквально кричит, что он может справиться с кем угодно и с чем угодно. Как и Хадсон. Но совершенно по-другому.
– Что ж, хорошо. – Я с усилием сглатываю. – А что еще нам нужно знать, чтобы уцелеть в этой тюрьме?
– Нельзя никому позволять срать на себя, – говорит Хадсон, выйдя из санузла. Волосы у него мокрые, а значит, они падают на лоб. Я впервые вижу его с такими волосами, и, несмотря на его жесткие слова, это придает ему… уязвимый вид. Правда, возможно, дело не в этом, а в выражении его глаз. Настороженном, отрешенном.
И все же он и сейчас выглядит чертовски сексуальным. Ну еще бы, ведь речь идет о Хадсоне Веге. Я уверена, лишить его сексуального вида не под силу никому.
– Вот именно. – Колдер широко улыбается и хлопает ресницами. – Хадсон понимает, о чем я.
Я гляжу на Хадсона, надеясь встретиться с ним взглядом и увидеть на его лице улыбку, говорящую, что он согласен – Колдер смешная, но она прелесть. Но он по-прежнему избегает смотреть на меня, и мне не остается ничего другого, кроме как улыбнуться Реми, который улыбается в ответ и качает головой, как бы говоря: «ее нельзя не любить».
Я хочу сказать что-то еще, но не успеваю я открыть рот, как весь свет в камере становится голубым.
– Пора в Гексагон? – нервно спрашиваю я.
– Да, пора, – отвечает Реми, и тут же в полу открывается люк.
Глава 120. Шлепок по попе
– И с чего мы начнем? – спрашивает Флинт, когда внизу медленно-медленно начинает выдвигаться лесенка, самая узкая и крутая, которую мне когда-либо доводилось видеть. Она движется со скоростью сползающего ледника.