Вдохновленный этим успехом, Фицпатрик переключился на дело Джоан. В данном случае у полиции появился подозреваемый, ранее судимый за изнасилование женщины на станции метро в 1977 году. За это преступление мужчина был приговорен к небольшому тюремному сроку. Однако несколько месяцев назад его снова признали виновным в изнасиловании. На этот раз его жертвой стала девятнадцатилетняя студентка, причем преступление было совершено в подземной части Пригородного вокзала.
Передача дела Джоан в суд стала возможна благодаря свидетельнице, которая в день исчезновения пострадавшей видела, как подозреваемый тащил какую-то женщину вниз по лестнице, ведущей в катакомбы Пригородного вокзала. «Я увидела их неподалеку от дверей лифта, — рассказала свидетельница. — Они стояли очень близко друг к другу, и я еще подумала: чем это они там занимаются. А потом они пошли вниз по той лестнице. Я не знала, как мне быть. Почему-то я очень перепугалась». Она попыталась обратиться за помощью, но никого не нашла. «Я пошла обратно к той лестнице. Наклонилась над ней и увидела, что он на меня смотрит. Я застыла от ужаса. Было видно, что он не ожидал меня увидеть. Потом этот мужчина повернулся вправо, и я увидела его профиль. А потом заметила ноги лежащей женщины. Без обуви. Больше ничего не видела».
Свидетельницу спросили, есть ли в зале суда мужчина, которого она тогда видела. «Вон тот человек», — сказала она, указывая на человека, сидящего на скамье подсудимых.
Однако, невзирая на эти свидетельские показания, подозреваемого оправдали. Присутствовавшие на процессе были поражены. Послышались изумленные возгласы. Прокурор поспешил удалиться, отказавшись дать комментарии репортерам. Довольны исходом процесса были только обвиняемый и его адвокат. Они улыбались.
К сожалению, такой финал дела был неудивителен. Он соответствовал закономерности, сложившейся в процессах по делам об изнасилованиях той эпохи. Расклад в них был не в пользу жертв. Отчасти это объяснялось редкостью использования биологических доказательств. А до появления генетической экспертизы оставалось еще несколько лет. Кроме того, был силен стереотип, что сексуальные преступления обычно совершаются в укромных местах, что исключает наличие надежных свидетельских показаний. Но по-настоящему важным было то, что дела об изнасилованиях по большей части основывались на противопоставлении слов женщин и мужчин. А в конце 1970-х годов показания женщин было принято считать эмоциональными, недостоверными и не заслуживающими доверия. Поэтому в подобных делах присяжные очень редко становились на сторону жертв.
Глава 8Что скрывается под маской
После лекции по виктимологии ко мне зашел Хэйзелвуд и спросил, не найдется ли у меня несколько минут, чтобы поговорить о деле, поступившем к нему из Батон-Руж. Местные полицейские разыскивали сексуального маньяка, замешанного в десятках преступлений в разных штатах. И Хэйзелвуду понадобился мой совет относительно некоторых странностей в поведении этого преступника.
— Странный тип. Проникает в дома исключительно между восемью вечера и часом ночи, и только в те, где есть незапертые двери или окна, — начал Хэйзелвуд. — Ну ладно, допустим, это-то как раз не очень странно, но вот с жертвами он выпендривается по полной программе. Сначала как бы успокаивает их, потом насилует, а всех, кто есть в доме, заставляет на это смотреть. Что за извращенец! — Тут он опомнился и взял себя в руки. — Извини. Я к тому, что… В общем, стараюсь получше разобраться в данной типологии, чтобы выстроить дело на этой основе.
В газетах его называют «Насильником в лыжной маске», — продолжил Хэйзелвуд. — Рост больше шести футов, телосложение стройное, темноволосый. Обычно вооружен ножом или пистолетом. Связывает жертв и насилует их на глазах у всех мужчин, которые есть в доме, иногда еще и поддразнивает этих мужчин. Потом связывает всех потерпевших и спокойно забирает из дома телевизоры, стереосистемы и другие ценные вещи.
— Погоди-ка. Мужчины-очевидцы были во всех случаях? — прервала я.
— Нет. В основном в недавних, — ответил Хэйзелвуд. — С самого начала этот тип довольно часто меняет почерк. Не похож ни на кого из всех, кто мне знаком. Один и тот же парень, а такое впечатление, что действуют совершенно разные преступники. Поэтому мне нужна твоя помощь. Надеюсь, у нас получится определить триггерные точки в хронологии, прежде чем я представлю дело команде.
Такие просьбы поделиться своими наработками были в ОПА довольно частым явлением. Каждый член коллектива обладал уникальными знаниями и практическим опытом в какой-то определенной области. В случае «Насильника в лыжной маске» это были представления о жертвах изнасилования и насильниках, полученные в ходе моих научных исследований, поэтому Хэйзелвуд посчитал меня самой подходящей собеседницей.
— Этот парень замешан в десятках преступлений, — сказал Хэйзелвуд. — Но я думаю, нам будет достаточно рассмотреть пять самых первых, пять из середины хронологии и пять самых недавних. Проследим, так сказать, за его развитием. Логично?
Я сосредоточилась на фото женщины средних лет, чья грудь представляла собой сплошной кровоподтек.
— Это довольно тяжелое зрелище. Зверски бил эту женщину по груди, несколько раз принимался, — пробормотал Хэйзелвуд, пытаясь отобрать у меня фотографию.
Я отмахнулась:
— Ну хватит уже, Рой. Не надо оберегать меня от подробностей. Так ты только работу замедлишь. Это же информация. Давай-ка с ней разбираться.
Хэйзелвуд кивнул:
— Хорошо. Вот что нам известно. С пятью первыми жертвами этот тип ведет себя как заурядный насильник. Вваливается в дома одиноких женщин, обещает, что не сделает больно, потом связывает их же собственной одеждой и насилует. Проматываем вперед, к пяти жертвам из середины. Тут он начинает применять наручники, становится агрессивнее, принуждает к оральному и анальному сексу, иногда на глазах у членов семьи. В некоторых случаях в ходе одного нападения насилует нескольких женщин. Еще проматываем вперед. В последних пяти нападениях заметен гораздо более высокий уровень агрессивности. Как на фотографии, которую ты рассматривала. — Хэйзелвуд кивнул на фото, которое я положила на стол. — Он раз за разом принимался бить ее и все это время подкалывал ее мужа. Дикость какая-то, правда? А ты что думаешь?
— Думаю, хочет испытать такие же острые ощущения, как с самыми первыми жертвами, — ответила я. — Это совершенно очевидно. А для этого ему приходится усугублять агрессию. Но мотив не изменился. Это по-прежнему ощущение власти, которое он испытывает при изнасиловании.
— С этим ясно, — согласился Хэйзелвуд. — Но я не могу понять, зачем он творит все это на глазах у мужчины. Чего ради?
— Это власть: контролируй, да еще и унижай, — сказала я. — Такая потребность в зрителях вписывается в психологию этого насильника. Это говорит о наличии в его биографии психотравмы и о том, что его ритуализированное поведение[23] по всей видимости обусловлено детским опытом очевидца или жертвы насилия.
— Как ты думаешь, он приближается к убийству или это все же будет противоречить его ритуалу? — спросил Хэйзелвуд. — Это очень беспокоит полицейских.
— По мере нарастания отрыва преступника от реальности ритуалы могут изменяться, — ответила я и на секунду задумалась. — Полагаю, убийство может произойти, но важно понимать, что для него это не главное. Этот тип реконструирует свой прошлый опыт. Только в перевернутом виде. Теперь властвует он, и ему нужно, чтобы в этом воочию убеждались другие.
В последующие дни начальник нашего отдела Роджер Депью организовал мне командировку в Батон-Руж для знакомства с оперативной группой по делу «Насильника в лыжной маске». Планировалось, что я поговорю с жертвами и с местными полицейскими, чтобы собрать максимум информации для скорейшей поимки этого мерзавца. Нападения участились, общественность негодовала, а пресса усугубляла ситуацию публикацией материалов о неуловимости «Насильника в лыжной маске».
Телефон зазвонил, как только я вошла в номер отеля.
— Привет, Энн, как дела? — осведомился Хэйзелвуд.
— Нормально. Только вошла, собираюсь…
— Отлично. Слушай, вот какую информацию о поведении преступника во время нападения тебе нужно получить от жертв. Это будет важно, когда мы приступим к его психологическому портрету.
— То есть? Ты считаешь, что профайлинг в делах об изнасилованиях отличается от профайлинга в делах об убийствах на сексуальной почве?
Хэйзелвуд был настолько сосредоточен на том, что хотел мне сказать, что проигнорировал мой вопрос и просто продолжил говорить. Такое с ним бывало — он как будто зацикливался исключительно на собственных мыслях. Но я знала, что рано или поздно он вернется к заданному вопросу. Поэтому продолжила внимательно слушать.
— Я считаю, что здесь мы должны действовать в три этапа, — сказал он. — На первом — получить от жертвы сведения о поведении насильника. На втором — проанализировать это поведение, для того чтобы определить основной мотив нападения. А на третьем — описать характерные особенности личности преступника с учетом мотивационных факторов его поведения.
Затем Хэйзелвуд продиктовал целый ряд вопросов, которые мне нужно было задать. Некоторые касались поведения преступника, например: «Как ему удалось попасть к жертве? Как он установил контроль? Как реагировал на страдания жертвы?» Другие касались процесса его взаимодействия с жертвой: «Заставлял ли он ее говорить? К каким сексуальным действиям принуждал? Делала ли она что-либо, чтобы изменить настрой преступника?» Некоторые вопросы преследовали цель узнать побольше о характерных особенностях преступника, например: «Есть ли у него какие-либо нарушения половой функции? Предпринимал ли он какие-то меры предосторожности во избежание разоблачения? Взял ли он что-либо с места преступления или, может быть, оставил что-то?»