м языком. Мы тоже стандартизировали язык этих семи пунктов с тем, чтобы помочь профайлерам формировать более четкое понимание дела и, соответственно, ускорить весь процесс.
Третий этап назывался «характеристика преступления». Ведущий профайлер шаг за шагом реконструировал хронологию событий преступления с точки зрения и преступника, и жертвы. Она включала в себя планирование нападения, риск жертвы, конфронтацию и постпреступное поведение. Основное внимание уделялось причинам поведения преступника на всем протяжении преступления. Этот этап помогал нам сузить классификацию преступления, особенно в случаях, когда изначально, из-за недостатка информации, его определяли как «смешанное». На этом этапе также выявлялись уже известные закономерности поведения серийных преступников. В таких случаях или при возникновении подозрения на серийный характер преступления ведущий профайлер обращался к нашему обширному каталогу материалов уголовных дел, чтобы поискать в нем похожие случаи. Каталог ОПА был бесценным ресурсом, с помощью которого профайлер дополнял свой опыт и способности коллективным знанием всех своих предшественников. Еще одним ключевым элементом третьего этапа было прояснение мотивации преступника. Так, в случае дезорганизованного насильника воссоздание картины преступления часто свидетельствовало о спонтанности его действий в результате эмоционального триггера, психического нездоровья, действия наркотика или острой паники. Иррациональность поведения и мышления таких преступников затрудняла точное определение их мотивов. А организованные преступники, напротив, давали возможность составить значительно более четкое представление об их мотивах. Они проявлялись в осмысленном, обычно продуманном характере совершенных ими преступлений.
Завершением третьего этапа было хронологическое описание хода событий на месте преступления. Оно включало в себя такие детали, как расположение ран, способ размещения тела, ритуальные или символические знаки, любые другие хорошо заметные или же красноречиво отсутствующие элементы картины преступления. Именно на третьем этапе становилось очевидным наличие у преступника характерного почерка.
На четвертом этапе создавался собственно психологический портрет преступника. Ведущий профайлер собирал группу коллег, чтобы представить им результаты трех предшествующих этапов и все материалы по делу. Затем он представлял предельно объективный обзор, за которым следовали вопросы и общее обсуждение. Главным здесь был коллективный характер рабочего процесса. Каждый профайлер рассматривал материалы сквозь призму собственного опыта и знаний, но именно объединение усилий всех присутствующих позволяло создать максимально реалистичный и детализированный портрет преступника: его физические особенности, биографические данные, привычки, взгляды, ценности и мотивации.
Помимо выводов о поведении и психологических особенностях преступника этот заключительный этап служил еще одной цели. По ходу работы на нем подтверждались, а в некоторых случаях и подвергались сомнению результаты, полученные на предыдущих этапах. Например, если оказывалось, что наше описание физических возможностей преступника расходится с характером причиненных жертве увечий, мы понимали, что следует заново проанализировать всю имеющуюся информацию. Психологический портрет должен был полностью соответствовать следственным материалам, которые послужили основой для его создания.
В декабре 1986 года наше описание процесса профайлинга было опубликовано в официальном органе Бюро — журнале «FBI Law Enforcement Bulletin». Преодолевая разрыв между следственной работой и изучением психологии преступности с помощью научно обоснованной методологии, этот документ стал стандартным оружием для всех сотрудников ОПА. Эта работа не подменяла опыт и чутье следователя, работающего «на земле». Напротив, она учитывала всю ценность этих качеств, а разработанный нами процесс лишь дополнял собственные навыки и умения агентов ФБР.
Глава 10Если копнуть поглубже
В том же 1986 году Бюро поручило Дугласу продемонстрировать профайлинг миру посредством недавно созданного Национального центра анализа насильственных преступлений. Он получил и ресурс: двенадцать штатных профайлеров, которым под его руководством предстояло использовать нашу методологию в качестве основы аналитических справок по подозреваемым в наиболее нетипичных и трудных случаях. Количество дел, поступавших к ним на рассмотрение, быстро достигло нескольких сотен в год. Все это было очень показательно и красноречиво свидетельствовало о достижениях профайлинга.
Примерно тогда же Ресслер приступил к реализации собственного проекта в рамках деятельности Национального центра. Он стал руководителем компьютеризованной Программы предотвращения насильственных преступлений — первого такого рода проекта в истории Бюро. По описанию Ресслера, это была «общенациональная информационная система сбора, сопоставления и анализа данных о насильственных преступлениях». Это было то, о чем мы давно мечтали: создание каталога информации по серийным преступникам. Специалисты центра искали закономерности и общие особенности в огромном количестве дел, заведенных во всех уголках страны. Сопоставление поступившей в систему информации по таким параметрам, как виктимология, мотивы, физические улики, свидетельские показания и преступное поведение, позволяло существенно ускорять выход на узкий круг подозреваемых.
Преступность становилась все изощреннее. И если мы хотели оставаться на переднем крае борьбы с ней, нам следовало адаптировать профайлинг к этим нескончаемым изменениям. Именно в этом я и видела свою задачу.
К 1986 году моя работа в ОПА уже не ограничивалась рамками исследования криминальной личности и разработки методологии профайлинга. Я занималась целым рядом проектов. В частности, логичным продолжением первого опыта совместной работы с Лэннингом стал поведенческий анализ растлителей малолетних.
Невзирая на все наши достижения последних шести лет и успехи в области обоснования чудовищных аномалий человеческого поведения, оставались вещи, которых мы не знали, и преступники, которых мы недопонимали. В первую очередь мне не давали покоя двое из них — Монти Рисселл и Эдмунд Кемпер. Они выделялись даже на фоне самых уникальных из изученных мной убийц. Кроме того, за этими двумя числилось наибольшее количество жертв.
Рисселл и Кемпер были исключительно умны. Оба с невероятным сочувствием вспоминали о своих жертвах. У обоих было странное и глубоко индивидуальное мировосприятие, сложившееся на почве фантазий. Разумеется, между этими убийцами существовали и различия. Так, они были совершенно не похожи в своих самых ранних насильственных проявлениях. Резко отличались они друг от друга и способами убийства и поведением в четырех его фазах (планировании, собственно убийстве, избавлении от тела и постпреступном поведении). Но скрытая под этими различиями психологическая основа была во многом одной и той же: антиобщественный настрой, внезапные приступы ярости и сумбурное смешение фантазий и реальности.
Если большинство преступников видели в убийстве средство достижения сексуальной цели, то Рисселл и Кемпер использовали его в качестве средства оживления своих больных фантазий. Они усматривали в своих жертвах возможность обрушить стены, отделявшие окружающую действительность от представлений, сложившихся в их головах. И при этом, невзирая на весь этот сложно устроенный внутренний мир, они оставались расчетливыми убийцами, без малейших угрызений забиравшими жизни молодых женщин. В глубине души я верила, что понимание образа мысли этих двух индивидов поможет мне приблизиться к ответу на фундаментальный вопрос: что заставляет человека убивать?
Монти Рисселл родился в 1959 году в городе Веллингтон, штат Канзас. Он был младшим из троих детей в семье. Когда мальчику было семь лет, его родители развелись и мать вместе с детьми переехала в Сакраменто. Рисселл очень тяжело переживал разлуку с отцом. Ребенку казалось, что матери он не очень нужен. Сразу после переезда он начал совершать все более и более дикие выходки. И очень скоро попал в неприятности.
Легко было бы списать поведение Рисселла на подростковый возраст, но на самом деле этот период его жизни заслуживает куда более пристального рассмотрения. По большому счету, Рисселл представлял собой некий парадокс. С одной стороны, он хорошо учился в школе и на тестировании показал умственные способности выше среднего уровня. Любил спорт и был талантливым бейсболистом. Был общителен и очень популярен среди друзей и подруг. Монти видел себя лидером, а не подчиненным. У него отсутствовали антиобщественные наклонности, типичные для большинства насильников-убийц того времени. С другой стороны, по мере взросления склонность к насилию постепенно выходила на первый план, и в скором времени подавленная агрессия стала доминирующей чертой его личности.
Эмоциональная стабильность Рисселла поразила меня еще во время первичного ознакомления с материалами по делу и записями его бесед с Дугласом и Ресслером. Рисселл очень отличался от остальных тридцати пяти убийц, которых мы интервьюировали в рамках нашего исследования. Он говорил четко и основывался на фактах. В отличие от большинства убийц, которые обычно украшали свои воспоминания фантастическими подробностями, Рисселл необычно сухо рассказывал о своем воспитании и возникновении интереса к насилию в раннем возрасте. Фантазии не формировали его характер — напротив, он создавал фантазии, наилучшим образом соответствовавшие его характеру. Казалось, что определяющим в нем является чувство контроля. Первые преступления Рисселла обычно случались, когда ему казалось, что этому контролю что-то угрожает, и именно этим он и объяснял свои все более и более агрессивные реакции.
Первый тревожный сигнал прозвучал, когда Рисселлу было всего девять лет. Директор школы застал его и еще троих мальчиков за написанием нецензурных слов на тротуаре. Это был незначительный проступок, который можно было бы оставить без внимания как типичный для этого возраста. Но, судя по всему, в случае Рисселла он положил начало эскалации его гнева. Год спустя его агрессия снова вырвалась наружу. Он выстрелил из духового ружья в своего кузена, за что был тут же жестоко избит его приемным отцом, отставным военным. По словам Рисселла, в их доме это было обычным видом наказания. Его мать без объяснения причин надолго отлучалась из дома, и дети сами заботились о себе. Это лишь усугубляло и без того непрочные отношения между матерью и детьми.