Его жертвы были не более чем чистыми холстами, на которых следовало изобразить зверства, вырвавшиеся из его сознания.
Самую глубокую проницательность на этом процессе продемонстрировала Эллин, сестра Кемпера. По ее словам, у нее было подозрение, что он имеет отношение к убийствам студенток, еще до того, как тот сдался полиции. «Дело в том, что в детстве он убил и обезглавил нашего домашнего кота и прятал останки в своем шкафу. И я не знаю, сколько бы они там пролежали, если бы мать не обратила внимание на зловоние». Вспомнив эту историю, Эллин прямо спросила брата, не замешан ли он в убийствах. Тот ответил отрицательно, но попросил не говорить об этом матери, «потому что она начнет задавать вопросы и все может кончиться плохо».
По сути дела, совершенные Кемпером убийства были отражением невзгод его раннего детства, в том числе тяжелых переживаний в связи с отсутствием отца и недоступностью матери. Он убивал и чтобы выразить свою неспособность находить общий язык с другими, и чтобы отомстить за отказ родителей быть ему утешением и поддержкой. Насилие было попыткой Кемпера утвердиться в чувстве собственного достоинства на фоне постоянных нападок и унижения со стороны матери и сестер, вернуть себе эмоциональное родство с другими людьми.
Если бы Фрейд занимался серийными убийцами, Кемпер бесспорно стал бы архетипическим примером. Он отчаянно нуждался в стойкой благосклонности со стороны родителей и, не получив от них позитивного внимания, ответил на это беспощадными зверствами.
И Кемпер, и Рисселл воплощали — и, соответственно, усложняли — один аспект развития серийного убийцы, прежде не вполне мне понятный. В анализе этого типа преступников всегда преобладал подход с фокусом на сравнение роли наследственности и среды. А именно: биологическими или внешними факторами предопределяется превращение человека в убийцу. Но примеры Кемпера и Расселла говорили о том, что такое четкое разделение неочевидно. Они показывали, что серийные убийцы не обязательно агрессивны от рождения, а становятся склонны к насильственным проявлениям и чаще превращаются в убийц под воздействием определенных провоцирующих факторов. При этом даже в благоприятных условиях их влечение к убийству нарастает постепенно. Это сложный и медленно формирующийся механизм, который чаще всего укоренен в их неспособности соотноситься как с окружающими, так и с самими собой. В понимании серийного убийцы насилие может являться разновидностью самолечения. Оно утишает их наваждения, помутнения сознания и навязчивые фантазии. Но, как и при любом самолечении, такие эффекты носят лишь временный характер. Это очень хорошо понимал Кемпер, признавший, что «реальность никогда не дотягивала до уровня фантазий».
Вне зависимости от уровня самосознания серийного убийцы и количества новых ритуалов, которыми он дополняет свои кровавые преступления, ему всегда будет чего-то не хватать. Граница между фантазией и реальностью остается непроницаемой, а первобытная жажда убийства — неутолимой. Этот базовый позыв невозможно ни укротить, ни погасить. Рисселл и Кемпер понимали это лучше других. Именно поэтому они столь охотно говорили о своих преступлениях. Эти воспоминания были единственным, что у них оставалось.
Глава 12Картины изуверства
К преподаванию в отделе относились по-разному. Кому-то это нравилось, кто-то использовал его в качестве социальной отдушины, а некоторые считали бременем в условиях и без того серьезной служебной нагрузки. Я же смотрела на него иначе. Для меня лекции были уникальной возможностью проверять наши новые идеи на живой аудитории, чтобы затем дорабатывать их в соответствии с ее коллективной реакцией. Я в равной мере и учила, и училась сама. Ценность этого процесса была и в том, как задавали вопросы агенты-новички, и с каким энтузиазмом они воспринимали новые знания, и даже в молчаливо-недоуменных взглядах, которыми они встречали мои неудачные попытки что-то объяснить. Преподавание вдохновляло меня. Оно делало мою работу более цельной.
Весной 1986 года, вскоре после публикации статьи об убийцах-насильниках, которые изувечивают своих жертв, меня осенила идея новой учебной темы. Почти три месяца я занималась сравнительным исследованием сексуальных маньяков-убийц, переживших сексуализированное насилие в раннем возрасте, и убийц, в биографиях которых ничего подобного не было. Результаты меня удивили. Данные показали, что маньяки, пострадавшие от сексуального насилия в детском возрасте, были больше склонны изувечивать своих жертв. Такое мстительное поведение, избыточно компенсирующее травму прошлого путем еще более откровенного садизма, говорило о наличии определенной особенности серийных убийц, которую мне не терпелось исследовать более тщательно. Она имела прямое отношение к их образу мыслей. И именно сейчас можно было призвать на помощь опыт сотрудников, не принадлежавших к нашему коллективу.
Интерес к этой теме появился в ходе изучения интервью с Эдмундом Кемпером. Роберт Ресслер спросил его о выборе жертв и причинах, по которым он убивал.
«У меня была реально большая проблема с лишением людей жизни, — ответил тот. — Не в плане самого убийства, а в плане обладания их телами после».
Именно это и стало отправным моментом. Сказанное Кемпером — не сами по себе его слова, а эмоциональный накал и принципиальность, с которой они были произнесены, — попало в точку. Это наводило на мысль о том, что у серийных убийц есть еще одна составляющая, которую мы до сих пор не принимали в расчет. До этого мы исследовали их и составляли психологические портреты на основе знаний об их воспитании и подготовке к совершению преступления, а также данных, собранных на месте преступления. Но мы не уделяли серьезного внимания ритуальной составляющей, выражавшейся во взаимодействии преступника с телом жертвы после наступления смерти. Или почти не уделяли. Мы рассматривали эту составляющую преступления чисто практически: каким образом они избавились от тела, имели ли место акты некрофилии и как это можно использовать при проведении криминалистических экспертиз. Но случай Кемпера показал, что постпреступное поведение бывает очень обдуманным и даже обстоятельным. В нем заложен определенный смысл, и его тщательный анализ может привести к более полному пониманию устройства сознания серийного убийцы. Ретроспективно стало понятно, что ритуал является для серийного убийцы завершающим актом.
С осознанием этого рамки нашей работы расширились. Оказалось, что некоторые индивиды получают удовлетворение не от убийства, а от последующих ритуальных действий: расчленения тел, сбора сувениров и успешного избавления от трупов жертв.
Ранее постпреступное поведение в этом разрезе не изучалось подробно, и теперь нам предстояло детально разобраться в этих наиболее маргинальных проявлениях серийного насилия и понять, как использовать вновь полученные знания для прогнозирования поведения преступников. Как подчеркивал Джон Дуглас: «Поведение отражает личность. Лучший индикатор будущего насилия — насилие в прошлом. Чтобы понять „художника“, нужно тщательно разобраться в его „творениях“. Преступление должно быть изучено во всей его полноте».
— Есть два объяснения расчленения человеческого трупа, — сказала я, начав свою лекцию. — Первое — чисто практическое. Тело анатомируют, чтобы скрыть личность жертвы или упростить процесс избавления от останков. Но у некоторых постпреступные действия предназначены для воплощения их садистских фантазий. По сути, это такие обряды — например, вырезание на трупе символических фигур или знаков или ампутация половых органов.
Я включила проектор и показала фото отрезанной головы, обнаруженной в горах неподалеку от города Санта-Круз. Черты лица полностью сохранились, но немного увяли. Признаки разложения отсутствовали. Было очевидно, что жертва — девочка подросткового возраста.
— Расчлененный труп сильно затрудняет проведение основных криминалистических экспертиз. Рассеивание фрагментов тела по разным местам осложняет установление личностей жертвы и преступника.
Я укрупнила фото на экране.
— Смотреть на это и вспоминать об этом непросто, — обратилась я к аудитории. — Уж я-то знаю, поверьте. Но, исследуя процесс формирования замысла этих действий, мы получаем ценную информацию о личности преступника и особенностях его мышления. В каждом подобном случае присутствует элемент почерка, есть определенные закономерности. И они приближают нас к пониманию личности данного преступника.
Заметив некоторое недоумение в аудитории, я прервалась и предложила задавать вопросы.
— А разве это не пример того, что вы называете иррациональным поведением? Непредсказуемым и необъяснимым? — спросил агент из первых рядов.
— На самом деле нет, — сказала я. — Посмертные ритуалы присутствовали в религиозных традициях на протяжении практически всей истории человечества. Их стали практиковать реже относительно недавно. А что касается преступников, то во всех без исключения известных мне случаях они действовали обдуманно, педантично и исключительно ради удовлетворения своих садистских прихотей. Налицо был умысел, а не умопомешательство. Вспомните, к примеру, Эдмунда Кемпера, Теда Банди, Карлтона Гэри. Все они действовали вполне осмысленно.
— Но разве не бывает так, что у преступника в голове каша и вообще он, скажем прямо, полный псих. Есть ли смысл искать зацепки в ходе его мыслей? — не унимался агент.
— Дело не в том, псих он или нет, — ответила я. — А в том, что сам преступник видит в своих действиях определенную логику, следует определенной модели мышления и считает это разумным. Давайте я объясню поподробнее. Только приступив к работе в ОПА, я задавала всем тридцати шести сексуальным маньякам, которые принимали участие в нашем исследовании, один и тот же вопрос: «Что послужило толчком к вашему первому убийству?» Так вот, все без исключения ответы преступников следовали одной и той же логике. Во-первых, они говорили, что прекрасно сознавали свою давнюю одержимость бурными фантазиями. Во-вторых, рассказывали, как их фантазии перерастали из смутных мыслей о насилии в одержимость убийством и властью. В-третьих, их ответы показывали, что многосложные миры их фантазий достигали критической точки, где их было уже невозможно отличить от действительности. Важно понимать именно последнюю составляющую — стирание граней между реальностью и фантазией. Это ключевой момент, когда абстрактный интерес к убийствам наконец вырывается из головы преступника и начинает жить собственной жизнью, забирая реальные жизни других людей.