Не менее своеобразным был и образ действий Уоллеса. Он был в основном организованным убийцей. При этом преследовал знакомых, эксплуатировал друзей и употреблял наркотики для интенсификации чувства собственного величия и подавления комплексов. Очень немногие преступники обладали такой же социальной компетентностью, как Уоллес. То, что он сам чувствовал разобщенность с людьми, значения не имело. Важно было то, что он умел располагать к себе людей. В арсенале Уоллеса это было важным оружием, позволявшим безнаказанно совершать многочисленные убийства.
Я также сочла необходимым подчеркнуть значение фантазий для развития Уоллеса в детском и подростковом возрасте. Постоянное рукоприкладство матери и отсутствие отца обернулись чувством оторванности от окружающей действительности, которое в дальнейшем привело к одержимости созданием собственного мира и управлением им. Отсутствие значимых отношений с окружающими стало основой для его фантазий, а также контекстом выбора жертв. Способ самовыражения Уоллеса был уникален своей парадоксальностью и жестокостью. Он был неспособен проявить свои чувства ненависти, агрессии, мести и страха в отношениях с посторонними людьми. Поэтому и обрушивался на знакомых, обманывая их доверие. Это была его реакция на годы жизни в мире фантазий, выстроенном вокруг пустоты тяжелого детства. Он хотел самоутверждаться и нашел выход в ритуальных убийствах тех, кто выказывал симпатию к нему. Для Уоллеса это был способ увидеть себя единым целым. Именно так он чувствовал себя наиболее значимым.
В конце своего выступления я вернулась к неспособности Уоллеса разделять фантазии и реальный мир. Я объяснила, что при дуализме личности у него не получается одновременно контролировать одно и другое. Этот и другие факторы указывали на неустойчивость психики Уоллеса.
— По моему мнению, при всей тяжести совершенных им преступлений Уоллеса нельзя признать полностью ответственным за его деяния. Эти преступления были неизбежны. Они — часть его психологического склада, этого сочетания унаследованных черт и внешних воздействий. Но это совершенно не значит, что внутри Уоллеса живет какой-то монстр, в существовании которого он убежден и сам. Это значит, что перед нами сложный и глубоко ущербный человек, неспособный жить в обществе, не представляя для него серьезной угрозы.
Судебный процесс, в ходе которого выступили более ста свидетелей и было рассмотрено четыреста вещественных доказательств, продолжался четыре месяца. 7 января 1997 года присяжные заседатели признали обвиняемого виновным по девяти эпизодам умышленного убийства без смягчающих вину обстоятельств. Согласно судебному определению, «в каждом случае имели место злой умысел, заранее обдуманное предумышление и преднамеренность».
Три недели спустя, 29 января, тот же состав присяжных постановил, что Уоллес должен расплатиться за совершенные им преступления ценой собственной жизни. Объявляя меру наказания, председательствующий судья Роберт Джонстон сообщил, что она учитывает также изнасилования и множество других преступлений, вмененных Уоллесу.
Я понимала это решение, хотя и не была с ним согласна. Меня обнадеживало, что присяжные рассмотрели сорок смягчающих обстоятельств и учли больше половины при вынесении приговора. В конце концов, именно ради этого мы и выступали в суде — чтобы показать, что серийные убийцы куда сложнее, чем стереотипные злобные чудовища. Мы просили присяжных учесть психологические факторы, воспитание, всю многогранную реальность процесса развития личности и все варианты искажения этого процесса. По меньшей мере, нас услышали.
После вынесения приговора слово предоставили Уоллесу. Он обратился к родным своих жертв. Меня удивил уровень сочувствия и понимания, с которым он это сделал. Такого я от него никак не ожидала. «Никто из этих женщин, ваших дочерей, матерей, сестер, родственниц, никто из них ни в коей мере не заслуживал того, что я с ними сделал. Они не сделали мне ничего, что оправдало бы их смерти», — сказал он.
В те годы у меня почти не было времени, чтобы спокойно поразмышлять о том или ином деле. Я буквально разрывалась между подготовительной работой к новым судебным процессам, преподаванием в университете и своими сохраняющимися обязательствами перед ОПА, которым, казалось, не было конца и краю.
Несмотря на это, время от времени я невольно возвращалась к мыслям об Уоллесе. Его дело стало для меня переломным моментом. На меня обрушилась целая волна запросов о выступлении экспертом в резонансных судебных процессах, в том числе над братьями Менендес, Биллом Косби и студентами Университета Дьюка[39]. Тем не менее я находила время, чтобы наводить справки об апелляциях Уоллеса и читать публикации, в которых предпринимались попытки осмыслить его преступления.
Правда, я интересовалась не только самим Уоллесом. Готовясь к выступлению в суде над ним, я познакомилась и проинтервьюировала женщин, сыгравших важную роль в его жизни. В известном смысле они тоже были его жертвами. Его мать Лотти Мэй, сестра Ивонн и тюремная медсестра Бекки, ставшая его невестой, поделились со мной бесценной информацией об Уоллесе. А мой опыт оказания психологической помощи жертвам насилия пригодился, чтобы и они смогли извлечь нечто полезное для себя из наших бесед.
От Лотти Мэй я узнала, что ее мать умерла молодой, после чего отец оставил детей. Об отце Уоллеса она рассказала, что это был один из ее школьных учителей, женатый мужчина, который занимался с ней сексом прямо в классе во время обеденных перерывов. Она забеременела от него дважды. От первого раза учитель отмахнулся, как от случайности, но когда она забеременела повторно, любовник разозлился и сказал, что может простить одну ошибку, но никак не две. Он бросил Лотти и уволился с работы. Вскоре после этого и она бросила учебу. Это был травмирующий опыт, и, оглядываясь на свое прошлое, мать Уоллеса задавалась вопросом, не вымещала ли она свой гнев на сыне.
Ивонн, сестра Уоллеса, сказала, что очень любила брата. Она всегда старалась защищать его, но их детство было непростым. Она думала, что как мальчику, росшему без отца, Уоллесу приходилось особенно тяжело. Из-за мягкого характера и внушительных габаритов он часто становился объектом насмешек сверстников. Ивонн считала особенно важным, что некоторые соседские девочки сексуально провоцировали Уоллеса именно из-за того, что он был намного крупнее своих сверстников.
Миниатюрная блондинка Ребекка Торрихас работала медсестрой в окружной тюрьме, где познакомилась с Уоллесом и полюбила его. Из-за их отношений она уволилась с работы. «Я сознавала, что перешла черту», — сказала она. История Уоллеса была ей хорошо известна, но она считала, что его не понимают, и на протяжении судебного процесса всеми силами поддерживала жениха. Она ежедневно приходила в суд и приносила Уоллесу свежевыстиранную одежду. Короткая церемония их бракосочетания состоялась в помещении рядом с камерой исполнения смертных приговоров. Роль официального свидетеля и фотографа взяла на себя Изабель Дэй, общественная защитница Уоллеса. «Вы не знаете хороших сторон Генри», — сказала мне по телефону Бекки.
Конечно, она была права. Хотя время от времени я и получала письма от Уоллеса с новостями о его деле, его хорошие стороны, действительно, были мне неизвестны. Зато я очень хорошо понимала его трудности, ту бурю противоречий в его голове, которая породила катастрофу насилия в реальной жизни. Поэтому я и возвращалась к мыслям об Уоллесе. И чем чаще я размышляла о его личности, тем яснее осознавала нечто новое о феномене серийных убийц. До дела Уоллеса я смотрела на это так, как если бы серийные убийцы были болезнью, которую мне нужно каким-то образом отслеживать, патологизировать и научиться предупреждать. Но рассказ Уоллеса о его внутреннем монстре помог мне взглянуть на вещи шире. Он действительно считал, что в нем живут два разных человека, вплоть до того, что приписывал свои поступки либо «хорошему Генри», либо «плохому Генри», но никогда не обоим вместе. Это изломанное самовосприятие отражало его изломанный жизненный опыт. Подобно большинству серийных убийц, Уоллес причинял страдания другим, как бы защищаясь, в качестве корректирующей реакции на собственные страдания. Или, по крайней мере, так было в самом начале. Но поступив так один раз, остановиться он уже не мог.
Что заставляет человека убивать? Что отделяет этих людей от всех остальных? В попытках разобраться в этом прошла вся моя профессиональная жизнь. И ответ не настолько прост.
Насиловать, мучить и убивать других людей означает разрушать фундаментальное условие человеческого существования. Такие деяния нарушают неписаный социальный контракт, связывающий человечество взаимными обязательствами. Они непристойны. Они порочны. И при этом в глазах убийцы — индивида, существующего на задворках рода людского, — эти деяния, полные презрения к человеческой жизни, создают смыслы. Они служат определенной цели. Не позволяют обрести равновесие. Для убийцы насилие сакрально.
В криминальном мышлении не перестает удивлять то, насколько оно одновременно и чуждо, и близко мышлению обычного человека. В то же время зацикленность на желании «разобраться» в нем, найти разгадку часто заслоняет собой причину, по которой эта работа важна в первую очередь.
Несколько десятилетий я изучала серийных убийц вовсе не для того, чтобы насладиться игрой в кошки-мышки, и не потому, что считала их интересными персонажами. И не из сочувствия к их нелегкой доле или стремления перевоспитать их.
Для меня все дело было в их жертвах.
Именно они были причиной моих усилий. Именно ради них я раз за разом всматривалась во тьму. Именно они, эти беспомощные жертвы случайных обстоятельств, становятся чудовищной ценой самопознания серийного убийцы. Их жизни, исполненные безграничных возможностей, были сведены к газетным заголовкам и цифрам статистики. Я никогда не забуду ни об одной из них, пусть даже имена многих забыты историей или низведены к примечаниям в рассказах о серийных убийцах и их преступлениях.