Газеты, телевизор, журналы. Плита, диван, излишек веса.
Милли купила пачку сигарет и любовный роман в мягкой обложке.
Продавец рассказал о рукотворном острове в Тихом океане, недалеко от Понапе, который создали пришельцы.
Пакет с продуктами отправился в холодильник. Новые туфли натерли пару мозолей.
Где-то она читала о том, как размягчить грубую кожу. Кажется там же, было написано о сотворении мира за шесть дней и большом взрыве. Или же об этом рассказывал мальчишка в закусочной, которому она несла поднос с едой?
Милли набрала ванную. По телевизору говорили о весе души, и влиянии погодных условий на рост преступности. В газете Милли читала о том, как мужчина убил свою семью и заявил, что виной всему альфа-волны и плохая погода… В дешевом журнале рассказывали о лазерной хирургии и таблетках от ожирения… Где-то Милли читала о метеорите, который должен погубить Землю и парусе, который хотят развернуть на нем ученые, чтобы солнечный свет изменил его направление…
Милли сменила кошачий наполнитель для туалета. Насыпала в миску корм.
В промежутке между песнями диджей на радио рассказал о черных дырах, пятнах на солнце и временных туннелях…
Старые колготки пришлось выкинуть.
Милли смахнула со стола хлебные крошки в газету с рассказами об эффекте плацебо и болезнях, которые лечатся гипнозом.
Подруга позвонила в шесть и долго рассказывала о новом знакомом, который всю ночь говорил с ней о созвездиях.
– Главное, чтобы любил, – сказала Милли.
Она почистила зубы и легла в холодную кровать.
В любовном романе рассказывалось об ангеле, полюбившем земную женщину.
Мозоли на ногах все еще болели. Может быть, туфли разносятся завтра сами по себе?
Милли закрыла книгу. Кажется, парень в закусочной говорил о работе коллайдера и новом источнике энергии…
Она выключила свет.
В космос запустили еще одни шаттл…
Уже слишком поздно, а завтра снова рано вставать.
Где-то в ледниках обнаружили действующий вулкан и пообещали глобальное потепление…
Милли подумала, что нужно не забыть по дороге на работу зайти в аптеку и купить пластырь, чтобы залепить мозоли…
Кто-то говорил о клонировании и что овцу Долли пришлось усыпить… Кто-то говорил о лекарстве от рака и процессах старения…
За стенкой снова орал телевизор…
Милли лежала, закрыв глаза, и пыталась уснуть. Она слишком устала, чтобы думать обо всем этом…
История тридцать четвертая (Вспышки на солнце)
Двенадцатого августа 2003 года, на высоте 65 метров над уровнем моря, за 15 минут до полудня, в единственном городе, достойным быть побратимом Рима, на улице Риволи, что недалеко от Лувра, появился сгорбленный старик. Рядом с ним на черном кожаном поводке шла старая свинья йоркширской породы.
– Подождите! – остановил старика Бернард Бонне. – Эта свинья… – он смутился, разглядывая выцветшую татуировку на спине животного.
– О! – проскрипел старик. – Это очень необычная свинья!
– Меня больше интересует татуировка, – сказал Бонне, расстегивая пропитанный потом ворот рубашки.
– И татуировка тоже необычная, – согласился старик. – Помню, Уильям очень гордился этой работой… Очень гордился…
– Уильям?! – оторопел Бонне. – Уильям Макдональд?! – он промокнул платком вспотевший лоб.
– Это был его подарок, – сказал старик, кивая головой. – Хотел сделать его на моей спине, но я тогда был еще слишком мал, поэтому пришлось выбрать свинью.
– Но ведь ей должно быть не меньше восьмидесяти лет! – недоверчиво воскликнул Бонне. – Как такое возможно?!
– Я же говорю, это очень необычная свинья.
– Необычная… – Бонне заворожено сравнивал отличия. Нет, почерк был тот же. Рука мастера запечатлела шедевр на животном. Те же линии, цвета, особенности. – Если то, что вы говорите – правда, то ваша свинья должна стоить целое состояние!
– Истинная правда, месье, – склонился старик. Впервые за время разговора, Бонне посмотрел на своего собеседника. Грязные потертый плащ, щетина, гнилые зубы, стоптанные ботинки.
– Продайте мне ее, – сказал Бонне.
– Продать?! – опешил старик. Бонне достал бумажник.
– Сколько вы хотите?
– Я не могу…
– Сто франков.
– Но, месье…
– Пятьсот.
– Вы не понимаете! – затрясся старик. – Эта свинья не принадлежит мне!
– Не принадлежит вам? – Бонне снова промокнул вспотевший лоб. Сколько может стоить этот рисунок? Десятки? Сотни тысяч? – А кому она принадлежит?
– Жене.
– Жене? Вы подарили свинью жене?!
– Именно так, месье, – старик плотнее запахнул свой плащ.
– Отведите меня к ней, – сказал Бонне.
– Вы, правда, этого хотите, месье?
– Да, черт возьми! Я, правда, этого хочу!
Они шли по улице Ришелье к отелю Пьемонт, а солнце над их головами продолжало раскалять воздух.
– Вам разрешают держать в номере свинью?! – спросил Бонне, когда они вошли в холл отеля.
– Всего лишь домашнее животное, – сказал старик, вызывая лифт.
В двухместном номере было темно и прохладно. Тяжелые шторы задернуты. Кровать заправлена. Бонне перешагнул через порог и остановился. Молодая женщина в черном вечернем платье, украшенным диадемой, смотрела на него своими серыми глазами. Короткие темные волосы спадали на плечи. Длинные ноги обнажены в дерзком вырезе подола.
Старик представил их.
– Можете называть меня Морель, – сказала она. Старая свинья деловито пересекла комнату и улеглась у ее ног. – Значит, вы хотите купить у меня свинью? – спросила Морель, поглаживая животное.
– Откуда вы узнали?! – опешил Бонне.
– А разве нет? – она закурила. Тонкая длинная сигарета в черном мундштуке. Бонне вспомнил о старике. Посмотрел на кровать. Как такая женщина может быть его женой? – Так вам нужна свинья или нет? – поторопила его Морель.
– Не свинья, – признался Бонне. Посмотрел на рисунок Макдональда и попытался подобрать слова.
– Ее кожа? – помогла ему Морель. Бонне кивнул. – И вы готовы ждать, когда она умрет?
– Ждать?
– Свинья прожила восемьдесят лет.
– Это долго, – согласился Бонне.
– Очень долго, – Морель опустилась на колени. – Видите эти складки? – Бонне подошел ближе. – Когда кожа пройдет соответствующую выделку, будет покрыта лаком и вставлена в рамку, рисунок станет более целостным.
– Думаю, да, – согласился Бонне.
– Тогда сделайте это, – сказала Морель. – Убейте свинью и сдерите с нее кожу.
– Здесь?!
– Почему бы и нет? – она протянула ему тонкий изогнутый нож. – Возьмите.
– Я не могу.
– Это не сложно, – Морель взяла его за руку и потянула к себе, заставляя опуститься на колене возле свиньи. Бонне видел, как вздымается ее грудь. Видел проступавшие сквозь ткань соски. – Либо сделайте это сами, либо уходите, – она вложила ему в руки нож. Холодная рукоятка обожгла кожу. – Яремная вена вот тут… – кровь брызнула, заливая им лица. Теплая. Красная. Свинья забилась в агонии. – Теперь срежьте кожу, – сказала Морель. Она держала Боне за руку, направляя его. Запах свиной крови смешивался с ароматом ее духов, с теплом ее дыхания. – Возбуждает, правда? – пошептала Морель. Их руки… их сплетенные руки раздирали свиную плоть, отделяя кожу от мяса. Бонне вспомнил о старике. – Забудь о нем, – сказала Морель, освобождаясь от одежды. – Он любит смотреть. Только смотреть, – свиная кожа упала на пол мягким любовным ложем. Пот обагрил окровавленные тела. Жаркий, соленый пот…
Толпа склонилась над умирающим человеком.
– Господи! Он не дышит! – закричала женщина.
– Кто-нибудь отнесите его в тень!
– Уже слишком поздно…
Солнце продолжало нещадно раскалять город.
– Пойдем, – сказал старик свинье. – В мире есть куда более интересные вещи, на которые стоит смотреть.
И Бонне подчинился.
История тридцать пятая (Обратная сторона)
Мы спускаемся вниз. По узким лабиринтам каменных стен. Плывем под затопленными сводами, преодолевая тоннели. Местные ныряльщики говорят, что видели здесь мощеные дороги и разрушенные мосты. Японцы уверяют, что находили гробы из платины.
Ниже. Еще ниже. Словно в центр земли. Туда, где не существует вопросов. Туда, где ответы теряют свое значение. Никто уже не помнит, как долго мы спускаемся. Никто не знает, сколько воздуха осталось в кислородных баллонах. Лишь тьма. Вселенский мрак. Внизу. Вокруг. Внутри.
Дышать!
Белые стены обиты войлоком. Инъекции повторяются каждые два часа. Никто не верит нам. Никто не слушает нас.
Нужно вернуться. Нужно узнать: кто мы, откуда мы.
Тайны зовут нас. Назад. К островам. Сквозь мрак и упорядоченный хаос вселенной. Мы видим миры. Видим других созданий.
И снова инъекции. Каждые два часа.
Врачи говорят, что мы скоро умрем. Взвешивают наши тела до смерти и после нее. Считают разницу. Говорят, что нашли вес души.
– Скоро все кончится, – говорят нам создания из света. – Некого будет взвешивать. Некому делать инъекции.
Мы, как солдаты, которых заставляют совершать марш бросок по территории, где час назад проводилось испытание ядерной бомбы. Наука насилует нас бесконечным прогрессом. Ставит эксперименты и выбрасывает на свалку времени.
Мы – пушечное мясо. Инструмент ученых, политиков и средств массовой информации.
И мы кричим об этом. Кричим во все горло. Но всегда есть инъекции. Каждые два часа…
История тридцать шестая (Принадлежащие земле)
1
Нет. Она никогда не хотела быть богом. По крайней мере, не его реинкарнацией.
Вопрос: За что воюем? За что боремся?
Ответ: … Ответов никогда не было. Богиня не разговаривала с ней. Все слишком сложно, чтобы объяснять. Все слишком глупо, чтобы не пытаться удержать это в себе.
И никакого права на выбор.
2
Она выбралась за стены монастыря в свой четырнадцатый день рождения. Лучи утреннего солнца освещали ей путь, но не согревали тело. Снег. Белый. Холодный. Она шла по узким горным тропам, и сердце в груди бешено билось, предвкушая перемены. Что будет, когда она спустится вниз? Суждено ли ей увидеть зеленеющие поля и высокие лиственные деревья? Суждено ли увидеть мир без монастырей? Мир, где дома из стекла и железа подпирают небо, а реки не затянуты вечным льдом? Она осторожно запустила руки под теплый тулуп и трепетно прижала к груди красочный альманах. Сейчас он был для нее больше, чем бог. Больше чем все то, что ей предрекали с рождения.
3
– Нет! – выкрикнула она, осознав, что снова вернулась в монастырь. В памяти осталось лишь подножие горы, да удивленные крестьяне, падающие ниц перед спустившейся с вершины богиней. Не обращая на них внимания, она шла, любуюсь буйством жизни. Птицы щебетали, встречая ее пришествие. Ветер пригибал к земле высокие травы. Теплое солнце ласкало тело. И даже бабочки однодневки кружили вокруг нее, выражая свое приветствие… Такой она и была – бабочкой однодневкой. Хозяйкой жизни лишь при свете солнца, а ночью… Ночью богиня возвращала ее обратно в монастырь. Обессиленную, замерзшую, с изодранными коленями и отсутствием надежд…
4
Восемнадцатое день рождения. Бежать некуда. Надеяться не на что. Можно лишь тихо ненавидеть.
– Не бойся, – сказала она бритоголовому монаху, прижимая его руку к свое груди. – Я же богиня. Помнишь? Ты должен во всем подчиняться мне, – Монах задрожал, благоговейно закрывая глаза. – Не смей! – остановила она его. – Я хочу, чтобы ты смотрел! – шелковые одежды упали с ее плеч. Молодая грудь дерзко смотрела вверх набухшими сосками. Нет. Ее не возбуждал монах. Ее возбуждало собственное непокорство.
5
Молодой монах замуровал себя в пещере, оставив лишь небольшое отверстие, сквозь которое ему подавали пищу и забирали экскременты. Он предпочел отказаться от жизни, чем жить с чувством совершенного греха. Она стояла и смотрела на печать, закрывшую замурованный вход и знала, что печать эта была поставлена ее рукой. Монах не выйдет. Нет. Никогда не выйдет. Он проведет в пещере столько, сколько выдержит его бренное тело, а затем, когда еда, которую приносят ему будет не тронута в течении шести дней, его братья взломают замурованный вход и вынесут бездыханное тело. Они разрубят его и скормят диким животным. И может быть, она будет свидетелем этого или даже участником….
6
Крови больше не было, и очередной монах не лил раболепные слезы. И боль. Боль уже не подчиняла себе ее тело. Да и страх отступал. Она знала, что будет утром. Еще один монах покинет монастырь, предпочтя добровольное заточение. Но так ведь не может быть вечно. Когда-нибудь богине придется сдаться, иначе у нее не останется подданных. Иначе у нее не останется никого, кто будет поклоняться ей.
7
Наслаждение не может быть вечным. Так же, как месть рано или поздно теряет свой сладкий привкус. Она шла вдоль ряда замурованных в камне келий и пыталась вспомнить кто из этих добровольных узников был ее любовником. Пыталась вспомнить, вслушиваясь в кажущийся бесконечным стук молотков монахов, создающих новые места для заточения.
8
Утро. Первый любовник умер, и хищники лакомятся его телом. Чувства вернулись, и она увидела свои собственные руки залитые кровью.
– Это слишком жестоко, – сказала она богине в своем теле, но богиня не ответила. Лишь слезы скатились по грязным щекам. Соленые, замерзающие на морозе слезы.
9
Она бежала вниз. К подножию горы и дальше, в лес, в деревню. Бежала, не обращая внимания на поклоны и хвалебные речи крестьян. Бежала от самой себя. Бежала от своего непокорства. Бежала, зная, что утром снова проснется в монастыре. Неизбежно. Без шанса.
– Стой! – услышала она чей-то голос. Сильная рука сжала ее руку. Боль обожгла сустав. Она вскрикнула и упала на колени. – Извини, – сказал он, смущенно улыбаясь. Не монах и не крестьянин.
– Пообещай, что не замуруешь себя, – сказала она перед тем, как отдаться ему под пение птиц и шелест лиственных крон.
– С чего бы мне это делать?! – рассмеялся он. Она кивнула и впустила его в свое тело.
10
– Нет. Никто не причинит ему вреда! – ликовала она, спускаясь по снеженным тропам вниз, к подножию горы, к нему, к ее маленькой победе. Каждое утро. Каждый день. Влюбленная бабочка однодневка…
11
Ребенок заявил о себе в декабре, а в начале лета, у нее уже не осталось сил, на встречи с его отцом. Он ждал ее, но она не приходила. Смерть придет за ней, как только на свет появится новая жизнь. Новое тело для богини, в обмен старому и непокорному. Да. Она знала, что так все и будет. Боги принадлежат небу. Боги не знаю, что такое жизнь. Они лишь милуют и карают, а все остальное… Все остальное – это удел смертных. Как человеку никогда не понять жизнь бабочки, так и богам не понять жизнь людей. Они принадлежат небу. Мы принадлежим земле. И можно лишь надеяться, что так будет всегда. Надеяться, что небо и земля никогда не пересекутся. Не станут одним целым. Иначе…
Новорожденный ребенок плакал, словно зная, что это его единственный шанс отдать дань своей усопшей матери…