– Замри! – остановил ее Флярковский и спросил: – Ты где живешь?
– На Комендантском.
– Ну, чего стоишь – тащи шампанского!
Девушка в ластах прошлепала по вишневому паркету, потом где-то открылась дверь холодильника. Флярковский закрыл глаза и представил Соню, вспомнил ее поцелуи, ласковые слова и осторожные пальцы.
Флярковский сел в постели и посмотрел на часы – без четверти три. Он нажал кнопку переговорного устройства и связался с постом охраны в вестибюле парадного.
– Слушаю вас, Илья Евсеевич, – отозвался хриплый спросонья голос дежурного.
– Вызовите такси прямо сейчас. Надо девушку на Комендантский отправить.
– А мосты? – напомнил дежурный.
– Мосты сведут: я договорился.
29
Заседание назначили на утро понедельника. К половине десятого Иванов подъехал ко входу в здание суда, где его дожидался Геннадий Павлович с портфелем в руке.
– Готовы? – спросил адвокат.
Олег кивнул.
– Только не волнуйтесь, – посоветовал Геннадий Павлович, – на все вопросы буду отвечать я. Если к вам обратятся, отвечайте только то, что и как было на самом деле. Но не спешите. Вопросы могут быть каверзными и провокационными.
Они выкурили по сигаретке, потом поднялись наверх и отдали девушке-секретарю суда свои паспорта. Ровно в десять двери зала судебного заседания открылись, и они вошли внутрь. Через минуту в зал влетел пожилой человек в светлом двубортном костюме и в галстуке цветов российского триколора.
– Это Акрошкин, – шепнул Геннадий Павлович Олегу, – известный адвокат, пройдоха еще тот. Он представляет истцов.
Тут же в зал вошел высокий темноволосый мужчина.
– А это, судя по респектабельности, сам Илья Флярковский.
Илья Евсеевич с достоинством опустился на первом ряду. Он сидел в полутора метрах от Иванова, и Олег уловил тонкий аромат дорогого мужского одеколона.
Акрошкин подошел к секретарю суда и стал что-то шептать ей, показывая глазами на Флярковского. Иванову показалось: они о чем-то договариваются, и ему стало неуютно.
– Спокойно, – шепнул ему Геннадий Павлович, – они хотят вывести вас из равновесия, чтобы вы подумали, будто у них все уже заранее решено.
В зале появился судья – мужчина лет пятидесяти со значком заслуженного юриста. Он занял свое место за столом. Тут же к нему подошел адвокат Флярковского. Опять он начал с улыбкой говорить что-то. Судья кивнул ему и показал рукой на место в первом ряду.
Олег сидел ни жив ни мертв. Оттого, наверное, что страх перед судом у русского человека передается с молоком матери, сидит где-то глубоко внутри и прячется до того момента, пока человек не окажется в зале, где решаются судьбы – его ли, других ли людей; там, где судят одного человека, а страшно всем. От сегодняшнего решения зависит не только его жизнь, но и будущее еще одного человека – маленького человечка, который не может постоять за себя и сам решить свою судьбу, не знает, что ждет его, а только верит: взрослые люди разумны и добры.
Иванов закрыл глаза и прошептал про себя:
– Отче наш, иже еси на небеси…
И услышал в ответ:
– Слушается дело в рамках гражданского судопроизводства по иску граждан Флярковской Дины Александровны и Флярковского Ильи Евсеевича о признании акта об опекунстве гражданина Иванова Олега Богумиловича над несовершеннолетним гражданином Игнатьевым Олегом Борисовичем незаконным и об отмене решения об усыновлении гражданином Ивановым гражданина Игнатьева как противозаконного, принятого без учета наличия у несовершеннолетнего гражданина Игнатьева близких родственников.
Судья перевел дух и посмотрел на присутствующих.
– У сторон есть для суда какие-нибудь добавления, предложения или ходатайства?
– Нет, – произнес Геннадий Павлович, поднимаясь.
– Нет, – подтвердил адвокат Акрошкин.
– Тогда позвольте еще раз ознакомить присутствующих с исковым заявлением.
Судья начал читать. Флярковский слушал спокойно и, казалось, совсем равнодушно, а Иванов начал волноваться. А вдруг судья поверит в то, что состряпал адвокат Флярковского: ведь не сам же Илья Евсеевич сочинял эту чушь. А судья монотонным голосом продолжал излагать версию истцов о том, что гражданин Иванов Олег Богумилович, замещая заведующего отделением кардиологии, используя служебное положение, уговорил больную Игнатьеву Елену Вячеславовну на рискованную операцию, а также фактически вынудил ее составить завещание в свою пользу под предлогом дальнейшей заботы над ее несовершеннолетним сыном Олегом; в результате гражданин Иванов О.Б. получил от гражданки в пользование трехкомнатную квартиру в престижном доме, комфортабельный загородный дом с просторным участком в заповедной зоне Карельского перешейка и наличные денежные средства в размере десяти тысяч евро.
Судья закончил чтение и посмотрел на Иванова, словно проверяя его реакцию. Олег не возмущался и старательно делал вид, что все сказанное лично к нему не относится.
Слово предоставили адвокату истцов.
Акрошкин вышел, посмотрел на Олега и скривился.
– Ваша честь, в заявлении коротко, в конспективной, так сказать, форме все сказано точно. Я не буду говорить, насколько аморален этот поступок советского… простите… российского врача и под какие статьи уголовного кодекса он попадает.
Адвокат Флярковского сделал паузу, вдохнул и вскинул руку:
– Вспомним известные и уважаемые нашим народом имена врачей Николая Ивановича Пирогова, Ивана Петровича Павлова или, к примеру, Сергея Петровича Боткина, самоотверженно изучавшего катаральную желтуху…
Он произносил эти слова с таким пафосом и страстью, как будто выступал на многотысячном митинге.
Судья постучал по столу. Адвокат Флярковского замолчал и удивленно посмотрел на него.
– Адвокат Акрошкин, – произнес судья, – я призываю вас высказываться только по существу дела.
– А я и говорю по существу: эти великие люди в гробу сейчас перевернулись, когда узнали, какой у них есть, с позволения сказать, коллега.
– Адвокат Акрошкин, я лишу вас слова!
– Ваша честь, просто я негодую, находясь в одном помещении с этим человеком, дышать с ним одним воздухом невыносимо.
– У вас все? – спросил судья.
– Нет, конечно, – вздохнул адвокат Флярковского, – но я не буду растекаться мыслию по древу, а предоставлю слово фактам. И чтобы не быть голословным, попрошу пригласить в зал судебного заседания заявленных нами свидетелей. Прошу начать с Грецкого Аркадия Яковлевича.
Секретарь суда подошла к двери и, приоткрыв ее, крикнула:
– Вызывается свидетель Грецкий!
Аркаша осторожно вошел в зал, видимо, сразу заметил Иванова и стал смотреть на судью.
Его попросили назвать себя и место проживания. Потом предупредили о даче заведомо ложных показаний.
– При чем тут это? – удивился Грецкий. – Ведь мы не в уголовном суде.
Олег заметил, что Аркадий явно нервничает.
Судья разрешил Акрошкину задавать вопросы своему свидетелю.
– Расскажите суду, Аркадий Яковлевич, об обстоятельствах рассматриваемого сегодня дела.
– О деле я ничего толком не знаю. Скажу только, что находящийся в этом зале гражданин Иванов Олег Богумилович замещал меня на должности заведующего отделением в период моего пребывания в плановом отпуске. Я ему передал все дела, познакомил с историями болезни и показал больных. И он встретил больную Игнатьеву.
– То есть вы хотите сказать, что они и прежде были знакомы?
– Видимо, были, хотя при первой встрече не узнали друг друга. А потом врач Иванов вспомнил, что они с ней в школе учились, но после школы не виделись больше.
– Находящийся здесь Иванов проявлял еще как-то интерес к больной?
– Точно сказать не могу. Скорее всего, он проявил интерес к исходу операции, потому что несколько раз спрашивал, насколько вероятен летальный исход. И…
Аркадий умолк, не решаясь, видимо, выдавать чужую тайну.
– Скажите правду, не скрывайте, – воодушевленно подсказал Акрошкин.
Грецкий произнес с грустью в голосе:
– Он интересовался: будет ли действительна доверенность или завещание, если ее заверит не заведующий отделением, а лицо, его замещающее?
Это была ложь. Олег никогда не спрашивал Аркашу об этом. И сейчас в волнении он схватил Геннадия Павловича за руку, но тот шепнул ему:
– Успокойтесь: пусть врет дальше.
– Вы уверены? – воскликнул адвокат Флярковского, обращаясь к Аркадию, глядя при этом на судью.
– Честное слово даю, – вздохнул Грецкий.
И, повернувшись к Иванову, сказал:
– Прости меня, Алик, но я совсем не умею врать.
– Все-таки завещание было составлено, подписано и заверено подписью Иванова и печатью больницы? – уточнил Акрошкин.
– Да, – негромко произнес Грецкий и опустил голову, – составлено и заверено. А еще у больной Игнатьевой были десять тысяч евро наличными, которые она передала Иванову.
Грецкий вскинул голову и обернулся к Олегу:
– Прости меня, Алик, но я тебя предупреждал, что надо работать честно.
– У меня больше нет вопросов к свидетелю! – громко объявил Акрошкин.
Судья посмотрел на Геннадия Павловича и спросил:
– У адвоката ответчика есть вопросы к свидетелю?
– Нет, – спокойно пожал плечом Геннадий Павлович, – я хотел бы выслушать всех свидетелей истца.
Грецкого попросили присесть на свободное место, и он опустился рядом с Флярковским. Илья Евсеевич по-прежнему делал вид, что сидит в одиночестве.
Акрошкин попросил пригласить в зал свидетельницу Клару Петровну Мозгалеву. Клэр вошла в зал в тонком трикотажном платье черного цвета, с траурными тенями вокруг глаз, преисполненных печали, и черной бархатной сумочкой в руках. Все как на кладбище, если бы не черные чулочки сеточкой.
Она назвала себя и сообщила, что работает в органах опеки и попечительства председателем комиссии по усыновлению.
– То есть это ваша комиссия приняла решение, которое теперь обжалуется на нашем судебном заседаниии? – спросил судья.