Олег с Настей стали рассматривать работы художника.
– А где портрет участкового? – спросил Иванов.
– Увы, – развел руки Алексей, – имел неосторожность взять для экспозиции в Испании. И ее купили одну из первых. Некий человек сказал, что он занимается закупками произведений искусства для королевской семьи, выписал мне чек на двадцать тысяч евро, забрал картину и ушел. Теперь, вероятно, Хуан Карлос сидит в своем кабинете и смотрит на бдительного Воропаева. А вообще, к этой картине приценивался тот самый питерский полковник, о котором я уже рассказывал. Я, вообще, думал за нее выручить тысячи три в лучшем случае. Полковнику, может, и вообще даром отдал бы. Но его жена отговорила.
– Жену, случайно, не Анжелика зовут? – спросил Иванов, так как помнил и саму Анжелику, и то, как Берманов отбил ее у Васечкина.
– Кажется, так.
Олег удивился, но больше вопросов не задавал, а Настя тем временем рассматривала картину, на которой толпа людей, окружив светловолосую девушку в голубом джинсовом костюмчике, размахивала руками и кричала что-то, вероятно, очень злобное. И лишь один изображенный на картине человек пытался договориться с толпой.
– Это как раз та работа на библейскую тему, которую мне заказал олигарх, – объяснил Алексей. – Называется «Христос и грешница». Я тут со светом попытался поработать в стиле Генрика Семирадского.
– А образ грешницы вы откуда взяли? – спросила Настя. – Выдумали?
– Не совсем. Хотя вы правы, образ мне не задался с самого начала. Но потом кто-то из других моих заказчиков пригласил меня в клуб, а там выступали три девочки – песни пели. И вот среди них я увидел эту: исполняет вроде веселенькие песенки, а глаза у нее такие грустные!
Олег с Настей осмотрели все работы, потом сели пить чай с тортом, который они принесли с собой. А когда взглянули на часы, то ужаснулись: надо спешить домой – укладывать детей спать.
Ночью Олег долго не мог заснуть. Он лежал и прислушивался к тишине. Ровно и тихо дышала Настя на его плече, и не было в мире иных звуков. Неожиданно Иванов понял, что счастлив. Счастье вошло в его жизнь осторожно и незаметно: не свалилось внезапно на голову, как это случается со многими людьми, а пристроилось рядом – доверчивое и ласковое, не будоража и не меняя ничего из привычного уклада; счастье, вот оно – рядом, на плече, в соседней комнате, в шепоте листьев за окном, в блеске ночных звезд, оно – повсюду: в добром сиянии солнца, в играх детей, в испытанной верности лучшего друга, в улыбках незнакомых людей и в предчувствии чего-то светлого и радостного.
37
– И все-таки я ее где-то видел, – произнес Менжинский.
– Кого? – не понял Илья Евсеевич.
– Да медсестру эту.
– Послушай, Леня! – внезапно разозлился Флярковский. – У меня… то есть у нас серьезные проблемы, а ты о бабах! Мне кажется, что решение нами принято. Ты…
– Не стоит беспокоиться, – поспешил успокоить босса Менжинский. – На днях я переговорю с человеком, который поможет. Он тянуть не будет, деньги, конечно, попросит немаленькие. Но зато результат стопроцентный.
– На днях, поговоришь… Потом этот человек тоже на днях начнет подготовку… И это затянется на месяц! А вдруг за это время с ребенком что-то случится?
– Все будет сделано быстро. А за мальчика не волнуйтесь: он под постоянным наблюдением. Даже в зоопарке за ним следили мои люди.
Илья Евсеевич поморщился: он представил, как пятилетний ребенок рассматривает обезьян и жирафов, а на него во все глаза пялятся люди в черном. Смеяться не хотелось. Илья Евсеевич боялся даже думать, что все может сорваться. Пятнадцать лет он шел к этому моменту – с тех пор, когда начал сотрудничать с братом: предприятие, конечно, не было тогда таким огромным и могло рассыпаться в любой момент, в один из финансовых кризисов, потрясавших тогда Россию. Конечно, Борис начинал не совсем с нуля, хотя достаточных средств для того, чтобы развернуться, у Флярковского не было. Имелись связи, возможность поучаствовать в приватизации лежащих на боку государственных предприятий. Борис находил людей с бешеными деньгами – в те годы многим непонятно откуда свалились на голову огромные незаработанные средства: кого-то эти деньги убили сразу, кто-то непонятно как успел быстро истратить все, и лишь немногие приумножили капитал. Но Борис хотел работать. Он был удачливым бизнесменом: все, что брал, возвращал с огромной для себя прибылью, только не афишировал успех и личный достаток: не приобретал дорогих автомобилей, жил в маленькой квартирке, обставленной дешевой мебелью советских времен, скромно одевался и при этом работал, работал, работал… Даже Илья, ютясь в тесном офисе, переполненном сотрудниками, вкалывающими за гроши, вместе со всеми предполагал, что предприятие вот-вот рухнет. Было время, когда Илья всерьез думал подыскать себе новую работу. Но фирма развивалась, и в один прекрасный день появился новый офис – целое здание, напичканное оргтехникой, камерами слежения, переполненное новыми бодрыми от собственных планов сотрудниками, молоденькими секретаршами и крепкими охранниками. Неожиданно оказалось, что предприятие старшего брата – один из монополистов на рынке лекарственных препаратов. Только Илье от этого легче не стало: он по-прежнему был почти рядовым сотрудником, получающим соответствующую его положению зарплату. Борис не допускал его до руководства. И даже когда Флярковский-старший создал правление концерна и совет директоров, Илья не вошел в их состав. Это было больше чем оскорбление. Единственное, чем брат удержал его тогда, – дорогим автомобилем, прибавкой в зарплате и обещанием в скором времени дать Илье в руки собственное дело. Филиал, конечно, не собственное дело, но все же он принес некоторый достаток, дал возможность как-то наладить жизнь. Обидно только, что все окружающее теперь Илью ему не принадлежало. Дом, квартира, даже личная охрана Флярковского-младшего – все было собственностью Бориса. А что такое квартира – пусть даже самая шикарная? Или дом? Просто место для жилья. Миллион – мечта для идиотов. Зачем Илье мечтать о подобной карманной мелочи, когда концерн приносит полмиллиарда годовой прибыли? Может, и поболе – Борис был в подобных делах скрытным человеком и не распространялся о своих доходах. Почти пятнадцать лет Илья бился за свою судьбу, за свое место в жизни, ждал приближения звездного часа. И вот теперь, когда все уже в его руках, какая-то мелочь не дает спокойно жить. Имя этой мелочи – Олег Игнатьев, не Олег Флярковский даже, а следовательно, и не родственник вовсе. Мальчик, глупый и неразумный, не представляющий, что такое деньги и власть. Маленькое существо, для которого мультики, зоопарк и щенок на мокрой подстилке – величайшие радости жизни.
Мелочи, но все существование состоит из мелочей, которые делают жизнь человека счастливой или превращают ее в нескончаемую пытку. И сама жизнь – тоже мелочь, если не приносит денег и власти. Неужели Менжинский не понимает этого, пытаясь развлечь разговорами о каких-то бабах?
– Илья Евсеевич, помните, я рассказывал, что докторишку подвозили домой на машине, принадлежащей детективному агентству «Перехват»? Потом мне сделали снимки человека, пользующегося этим автомобилем постоянно. Кажется, на одной из этих фотографий он зафиксирован вместе с этой самой Кристиной.
Илья Евсеевич поднял глаза на Менжинского и произнес негромко и зло:
– Гони ее отсюда, и немедленно!
38
Кристину довезли до ближайшей станции метро. Она решила, не заезжая домой, отправиться к Насте. Вечер был по-летнему теплый, хотя начало сентября – далеко еще не осень. То, что ее выставили из дома Флярковского, не обидело и не оскорбило: захотели – позвали, стала не нужна – попросили уехать, тем более что сделали это достаточно вежливо и денег заплатили столько, сколько обещали.
Леонид Иванович, отсчитывая купюры, спросил только:
– Что же ты обманула? Сказала, будто жених у тебя студент, а он у тебя ментом оказался.
– Это вы о чем? – не поняла Кристина. – Кто ментом оказался?
Но Менжинский не стал объяснять, протянул ей деньги и, не прощаясь, ушел.
Соне она сказала, что обстоятельства не позволяют ей оставаться здесь дольше. Та не удивилась и уговаривать остаться не стала.
– И я скоро в город вернусь, – сказала она, – я здесь никому не нужна.
Они обменялись номерами телефонов и обнялись. Кристина в последний раз посмотрела на дом. Ей показалось, что за окном кабинета Ильи Евсеевича дрогнула занавеска. Сердце вдруг сжалось: в этот момент ей показалось, что ее удаляют из дома не случайно – наверняка Флярковский замыслил что-то, спешит осуществить свой замысел, а потому приказал избавиться от ненужных ушей в доме самым естественным и простым способом. Обидно только то, что она ничего так и не сумела узнать. Кристина переживала свою неудачу: миссия, которая казалась поначалу такой простой, оказалась невыполнимой. Зато у нее появилась новая знакомая, нуждающаяся в дружбе и помощи. При расставании Соня подарила ей диск со своими песнями: не тот альбом, что выпустила недавно группа «Цацки» и который начали раскручивать по всем каналам, а с записью своих собственных песен. Соня сделала это сама, и теперь, спеша к Насте и детям, Кристина слушала в наушниках своего плеера и беззвучно подпевала:
…Не уходи, когда придут невзгоды,
Когда тоска забрезжит впереди.
Не уходи, когда уходят годы.
В закатный час прошу: не уходи!
Не уходи в холодный час рассвета,
Ломясь в осенний сумрак напролом.
Не уходи, чтоб стать за гранью лета
Слепых дождей глухим поводырем.
Ты не услышишь первый крик ребенка,
Звезда твоя, не вспыхнув, догорит.
В душе твоей печально и так звонко
Порвется алая струна зари…
В вагоне метро сидящая напротив старушка странно посмотрела на нее. Судя по всему, Кристина подпевала вслух и не слышала этого. Кристина стала снимать наушники и ощутила влагу на своей щеке. Выходит, она не только пела во всеуслышание, но и плакать собралась? И тут Кристина поняла, что ей до слез жалко Соню, себя, Настю, Сергея и Олега Иванова, весь мир, людей – хороших и добрых, достойных любви и счастья.