Поль пошел по коридору мимо ванной, комнаты Сезара, комнаты Лу, потом мимо туалета. Дальше – гостевая спальня, которую вообще-то следовало бы назвать «комната Маноля», и, наконец, кабинет – надо только сначала пройти по родительским апартаментам. Кровать заправлена, все на своих местах. У окна туалетный столик, и это кажется ему безумно чувственным. У Изабеллы нет туалетного столика, и, кстати, он затруднялся сказать, когда и где она наносит макияж. Его жена решила не закрашивать появляющиеся седые волосы, а он не осмеливался сказать ей, что ему это совсем не нравилось. Ему претило видеть, и это было сильнее него, что седины у Изабеллы больше, чем прежних светлых волос. Сам-то он вообще лысел, но это другое дело. На его взгляд, волосы – самый мощный символ женского начала, и Изабелла, выбрав их естественный вид, тем самым словно поставила крест на собственной женственности. Он не отрицал, что сам ни за что не согласился бы каждый месяц в обязательном порядке подкрашивать волосы, но природа есть природа: с его точки зрения, женщина, настоящая женщина, желанная, никогда бы не потерпела седых волос в сорок пять лет. Возможно, это брюзжание старого придурка, но таково его мнение. Покачивая головой, он обогнул кровать и направился в кабинет. А что будет дальше? Она станет разгуливать в трениках?
Он невольно подошел к портрету Кьяры. Она всегда казалась ему чувственной и соблазнительной. Такая забавная и живая. Он чувствовал, что ей нравились его знаки внимания, и много раз закидывал удочки, которые она упорно игнорировала. По крайней мере, до сих пор. Он хотел, чтобы она как можно дольше не знала о его увольнении. Не слишком сексуальная новость. И уволили, потому что он часто дотрагивался до других, потому что его шутки считали проявлением недопустимого сексизма. Какой, к черту, сексизм, они просто сборище закомплексованных идиотов! Нет, он не спешил сообщать эту новость, а потому каждое утро отправлялся на работу. Видно будет, сколько он так продержится, в идеале надо бы найти тем временем другую должность, но, поскольку он ничего для этого не делал, такая возможность представлялась маловероятной.
Ставни в кабинете Макса были закрыты, он щелкнул выключателем – и тут же взорвалась лампочка в потолочном светильнике. Поль вздрогнул. С ним такого уже давно не случалось. Он кое-как собрал разлетевшиеся крошечные осколки. Надо не забыть предупредить Розу и Анри, чтобы они были осторожней. Стеллажи с папками, два чуть продавленных глубоких кресла, диван-кровать и письменный стол, поделенный на две части. Он без труда догадался, что прибранная зона принадлежала Кьяре. С другой стороны царил сравнительный кавардак: записные книжки, билетики на метро, ресторанные счета. Как им удавалось примирять такие разные привычки? На их месте он бы поставил два разных стола или же комнату, где сейчас обосновался Маноль, сделал бы вторым кабинетом. Поль обошел секретер и уселся на стул с подлокотниками, выполнявший роль офисного кресла. На стороне Кьяры лежала стопка эскизов, наверняка набросков для будущей коллекции украшений. Какая все-таки безумная история. Изменить жизнь, пойти учиться к какому-то ювелиру, получить дипломы заочно, вечером бежать на курсы, а день проводить в мастерской. Зато теперь ее украшения носят звезды… Он взял один из блокнотов, в котором красовались всякие завитки. Да, очень мило и совершенно изумительно. Поль аккуратно перекладывал листки, но не находил ничего существенного. На стороне Макса документы, казалось, сортировала детсадовская группа под ЛСД. Ну и бардак! Счета за прочистку дымохода, за ежемесячные услуги садовника, смета за пол с подогревом… И тут он увидел тоненькую красную папку с логотипом адвокатской конторы.
Поль не услышал, как вернулся от соседей Сезар, как бабушка расспрашивала внука о необходимом для школы документе, а потом отправила его наверх с поручением отыскать эту бумагу. Поль не уловил, как мальчик сказал, что видел такое, кажется, в ванной (!). Он не заметил, как сын друзей прошел через родительскую спальню и появился в кабинете. Нет, Поль отключился от всего окружающего, потому что то ли бестактность, то ли нездоровое любопытство побудило его раскрыть папку с надписью «Мэтр Френ, адвокат, специализирующийся на семейном праве». И когда оторопевший Поль поднял голову от документов, он обнаружил Сезара, который стоял за ним и тоже это читал. Да, Сезар читал, как и он сам несколькими секундами ранее, растянувшимися во времени секундами, первую страницу дела, озаглавленного «Проект развода во внесудебном порядке». Вдруг осознав, что он не один и что вряд ли мог подобрать себе более неподходящую компанию, Поль судорожно сгреб бумаги, попытавшись придать им первоначальный вид и положить на прежнее место. Наконец, с трудом сглотнув, он повернулся к молчавшему мальчику, который держал в руках с таким трудом найденный документ для выезда Лу.
– Все в порядке? – попытался начать разговор Поль, не зная, что еще можно сказать, и сознавая, что он в принципе не психолог и уж тем более не детский.
Сезар пожал плечами, положил на стол листок с логотипом коллежа и подписями обоих родителей и поднял на Поля чуть печальный взгляд.
– Все равно я уже давно что-то в этом роде подозревал…
Не добавив больше ни слова, он взял мячик для сквоша, валявшийся среди отцовского бардака, развернулся и ушел, оставив изумленного Поля одного.
18
Макс просыпается от собственного храпа. Он садится в кровати и пытается что-то разглядеть в полумраке. По мере того как глаза привыкают к слабому освещению, он различает какие-то формы в комнате и мерцающий дежурный огонек телевизора. Но ведь в их спальне нет телевизора. И уж тем более в кабинете, где он с некоторых пор обосновался. Кстати, он что, спит в односпальной кровати? Нью-Йорк, гостиничный номер! Макс видит контуры платяного шкафа, проступающие на темном фоне, и полоску света под дверью. Кьяра рядом, в полуметре. Она спит неспокойным сном, мечась по подушке и подергивая руками. Может, надо ее разбудить? Что положено делать, когда кому-то снится кошмар? Но Кьяра успокаивается сама, положив конец колебаниям Макса. Он находит ее по-прежнему очень красивой, возраст ее почти не коснулся. Она что, похудела? Ее изящный профиль вырисовывается в полутьме. Пока он ее разглядывает, в его голове мелькают ботанические ассоциации. Что-то вроде полностью распустившегося цветка. Он явно выпил лишнего, черепная коробка кажется слишком тесной для его собственных мозговых извилин. Он пытается нащупать бутылку с водой на прикроватной тумбочке, с величайшей осторожностью шарит рукой, пока наконец не натыкается на нее. Теперь ему будет трудно заснуть; он включил бы телевизор, раз уж мобильник разрядился, но боится разбудить Кьяру. Вместо этого он ложится на спину, утонув головой в подушке, по его мнению, слишком мягкой, а потому вредной для шейных позвонков, складывает руки на груди и принимается ждать возвращения Морфея.
Его мысли летят через Атлантику. Дети пишут лаконично, значит, у них все хорошо. Он разозлился больше, чем стоило, из-за этой истории с предложением, но, положа руку на сердце, он ведь имел на это право, разве нет? И почему подобное должно было всплыть сейчас, это хуже, чем жесткий корж в свадебном торте. Им следовало бы объявить, что расходятся, несколько месяцев назад, а не устраивать этот маскарад с совместным проживанием. Если они продолжат в том же духе, дело дойдет до кулачных боев. И это вина Кьяры, которая боялась реакции близких. Он еще может понять ее опасения в плане детей. А что до остальных… Жозеф отреагирует как всегда, то есть весьма сдержанно, а вот его родители… Да, его родителям, без сомнения, будет трудно принять эту новость. Он знает, насколько внешние приличия важны для его предков, которые неизбежно воспримут развод сына как поражение. Особенно мать, для которой брак и семья – единственные достижения. И которая посвятила всю свою жизнь без остатка мужу и детям. Достаточно увидеть, какими глазами она смотрит на Диану после того, как та заявила, что не хочет детей. Да уж, о его сестре родители редко упоминают в разговорах с соседями… Ладно, все смирятся с их разводом, лишь бы дети чувствовали, что их любят и к ним прислушиваются, на остальное ему плевать. По крайней мере, пока.
Кьяра начинает тихонько посапывать. Скорее это тоненькое попискивание, такое ощущение, что рядом маленький зверек. Макс в темноте еле удерживается от хохота. Кьяра не выносит, когда ей об этом говорят, но она всегда так попискивала. Это из-за какой-то проблемы с носовой перегородкой, он в точности не знает. Одна мысль влечет за собой другую, и он с легкой тревогой задумывается, а не будут ли его раздражать звуки другого человека. Будь то попискивание или храп. Другие звуки, кроме родных и привычных.
19
Поль все еще сидел в кабинете, не в силах пошевелиться. Ему не хватило смелости удержать Сезара, который, похоже, вернулся к своим обычным занятиям. До Поля доносились какие-то разговоры о полднике. Что-то про стакан молока и тартинку с ореховой пастой. Вероятно, это его ошарашило больше всего. Как можно в одиннадцать лет отреагировать подобным образом? А главное, как Сезар сумел так быстро понять, о чем шла речь? Его родители собрались разводиться, а он едва удивился. А ведь Кьяра и Макс всегда выступали единым фронтом.
В первый момент Поль убрал документы, словно боялся, что ему устроят разнос. Может, испугался, что Роза и Анри что-то заподозрят. Но теперь, немного успокоившись, он не устоял перед соблазном еще раз заглянуть в папку. У него в запасе всего несколько секунд: дальнейшее отсутствие покажется странным, ведь Сезар уже нашел тот документ для коллежа. Вот хрень, так оно и есть. Проект развода во внесудебном порядке. Что же он прошляпил? На смену удивлению приходит подавленность. Какая странная хронология чувств… Три минуты назад он был в полном ошеломлении, им овладела глубокая грусть, но ее быстро сменил гнев. Он злился, что ничего не знал, не смог распознать, находился в абсолютном неведении. И еще Сезар с его почти полным безразличием, словно уже знал… Это было непостижимо, однако написано черным по белому, на тридцати четырех страницах, скрепленных и датированных прошлой неделей, можете убедиться. Но если Кьяра теперь будет свободна…