Пообедала я в «Монархе». Этот Лабёф за столом не появился, и я понадеялась, что он уехал куда-нибудь далеко. Потом я вздремнула, после чего пошла на конюшню и осмотрела всех мустангов в загоне. Ничем особенным они друг от друга не отличались, разве что мастью, и я наконец остановилась на вороном с белыми передними ногами.
Просто красавчик. У папы вообще не было таких лошадей, у которых больше одной ноги белые. Лошадники знают такой глупый стишок: мол, такой конь никуда не годится, особенно если все четыре ноги у него в чулках.[41] Уж и не помню, что в этом стишке точно говорится, но потом сами увидите — чепуха это и суеверия.
А Стоунхилла я застала в конторе. Он там сидел, весь закутавшись в теплый платок, совсем рядом с печкой и руки над нею грел. Наверняка его малярийный озноб так бил. Я подтащила ящик, села с ним рядом и тоже погрелась.
Полковник сказал:
— Мне только что сообщили, что на Тоусон-роуд девочка прямо головой в колодец упала, пятьдесят футов глубиной. Думал, это ты.
— Нет, то была не я.
— Утонула сразу, говорят.
— Не удивительно.
— Как эта прекрасная Офелия, утонула. У той, конечно, вдвойне трагичнее было. Она разбитым сердцем мучилась и ничего не сделала к своему спасению. Поразительно все-таки, сколько ударов человек может вынести и не сломиться под ними. А им и конца нет.
— Глупая, наверное, была. И что вам мыловар из Литл-Рока сказал?
— Ничего. Зависло дело. А почему спрашиваешь?
— Я вас избавлю от одного мустанга. Вороного с белыми чулками на передних ногах. Я его назову Малыш-Черныш. И я хочу, чтоб вы мне сегодня его подковали.
— Что предложишь?
— Рыночную цену. По-моему, вы сами говорили, что мыловар вам предлагал десять долларов за голову.
— Это оптовая цена. Ты не забыла, что не далее чем сегодня утром я за них тебе же по двадцать платил?
— Такова была утренняя рыночная цена.
— Понимаю. А скажи-ка мне, ты вообще собираешься когда-нибудь покинуть этот город?
— Завтра поутру я уезжаю на земли чокто. Мы с Кочетом Когбёрном отправляемся за убийцей Чейни.
— С Когбёрном? — переспросил он. — Как же ты сподобилась сойтись с этим грязным побродяжником?
— Говорят, в нем есть закалка, — ответила я. — А мне нужен был человек закаленный.
— Н-да, закалки у него, видать, не отнимешь. Говорун знатный. Однако постель делить с ним я бы не рискнул.
— Я бы тоже.
— Поговаривали, что он по ночам выезжал с Куонтриллом и Кровавым Биллом Эндерсоном.[42] Слишком я бы ему не доверял. К тому ж я слыхал, он был particeps criminis[43] какого-то разбойника с большой дороги, а только потом приехал сюда и пристроился в суд.
— Заплатят ему, когда работу выполнит, — сказала я. — Пока же я ему дала символический задаток на расходы, а остаток он получит, когда возьмет кого надо. Я плачу ему хорошие деньги — сто долларов.
— Да, это великолепный стимул. Что ж, быть может, все уладится к твоему удовлетворению. Буду молиться, чтобы ты вернулась живой и здоровой, а все старания твои увенчались успехом. Путешествие может оказаться трудным.
— Добрые христиане трудностей не чураются.
— Но и не стремятся к ним очертя голову. Добрый христианин не упорствует понапрасну и отнюдь не самонадеян.
— Вы считаете, я не права.
— Я считаю, ты сильно заблуждаешься.
— Посмотрим.
— Да, боюсь, что так.
Стоунхилл продал мне мустанга за восемнадцать долларов. Негр из кузни его поймал, завел внутрь на недоуздке, обточил копыта и прибил к ним подковы. Я вычистила ему все репья, обтерла. Резвый он был, бодрый, но зазря не дергался и все процедуры перенес, не лягаясь и ни разу нас не укусив.
Я надела на него узду, но вот папино седло самой поднять не удалось, слишком тяжелое, поэтому седлал мне Черныша кузнец. И предложил сперва его объездить. А я сказала, что и сама, наверное, справлюсь. И осмотрительно залезла. Черныш поначалу с минуту постоял, а потом как удивит меня — взял и встал на дыбы два раза и жестко на передние ноги опустился, у меня аж «копчик» и шея заболели. Меня б и наземь сбросило, не ухватись я за луку седла и не цапнув Черныша за гриву. Ни за что больше было не удержаться, стремена болтались слишком далеко под ногами. Кузнец засмеялся, но мне было не до показухи. Я погладила Черныша по шее, тихонько с ним поговорила. И больше он не брыкался — но и пойти не пошел.
— Не понимает, что ему с такой легонькой всадницей делать, — сказал кузнец. — Думает, это овод на ём сидит.
Он взял мустанга за поводья возле самых губ и понудил его сделать шаг. Так и водил по амбару несколько минут, а потом ворота открыл и наружу вывел. Я побоялась, что Черныш от солнца и холода опять взбрыкнет, но нет — похоже, мы «подружились».
Кузнец отпустил поводья, и я шагом поехала на мустанге по грязной улице. Он не очень слушался, головой крутил все время. Не сразу мне удалось его повернуть. На нем раньше ездили, как я поняла, но только давно. Вскоре опять привык. Я покаталась на нем по всему городу, пока он слегка не вспотел.
Когда я вернулась, кузнец спрашивает:
— Не норовистый, ничего?
— Нет, — говорю, — отличная лошадка.
Он подтянул стремена как можно выше, а потом расседлал моего Малыша-Черныша и завел его в стойло. Я дала мустангу кукурузы, но немного, потому что боялась, как бы от плотной кормежки он не охромел. Стоунхилл-то мустангов больше сеном кормил.
День уже клонился к вечеру. Я поспешила в лавку к Ли, очень гордая тем, что добыла себе лошадку, да и завтрашнее приключение меня влекло. Шея после встряски побаливала, но это ж пустяки в сравнении с тем, что нам предстояло.
Зашла я через черный ход, не постучавшись, и вижу — Кочет сидит за столом с этим Лабёфом. Про техасца-то я и забыла.
— Вы что здесь делаете? — спрашиваю.
— Здорово тебе, — отвечает Лабёф. — Да вот с исполнителем твоим беседуем. В Литл-Рок он так и не поехал. У нас деловой разговор.
А Кочет конфету жует.
— Садись, — говорит, — сестренка, возьми тянучку. Вот этот арестант зовется Лабёфом. Говорит, рейнджер он в Техасе. Сюда приехал учить наших коровок капусту щипать.
— Я его знаю, — говорю я.
— И еще утверждает, что идет по следу нашего пройдохи. Хочет к нам присоседиться.
— Я знаю, чего он хочет, и уже сказала ему, что нас его помощь не интересует. А он у меня за спиной сюда пробрался.
— А что такое? — спрашивает Кочет. — В чем беда-то?
— Нету никакой беды, кроме той, что он сам себе накликает, — говорю я. — Он мне предложение сделал, и я от него отказалась. Вот и все. Нам он без надобности.
— Ну а вдруг пригодится? — говорит Кочет. — Платить за него не надо. Зато у него есть крупнокалиберный карабин Шарпса[44] — если на нас вдруг нападут бизоны или слоны. И стрелять, говорит, умеет. Я за то, чтоб ехал с нами. Нам может выпасть энергичная работенка.
— Нет, нам он не нужен, — стою на своем я. — И я ему уже так и сказала. У меня теперь есть лошадь, и все готово. Вы все свои дела сделали?
Кочет отвечает:
— Готово все, кроме харча, а за ним дело не встанет. Старший помощник спрашивал, кто мне ведомости заполнял. Сказал, что ежли тебе работа нужна, он тебя устроит на хорошее жалованье. А еду нам жена Поттера готовит. Кухарка она не то чтоб очень, но сойдет, да и деньги ей сейчас не лишние.
Тут Лабёф встрял:
— Должно быть, я ошибся в человеке. И ты, Когбёрн, позволяешь таким соплюшкам помыкать собой?
Кочет холодно так взглянул на техасца и говорит:
— «Помыкать», ты сказал?
— Помыкать, — подтвердил Лабёф. — Так я и сказал.
— А может, хочешь взглянуть, как по-настоящему помыкают?
— Никто здесь никем не помыкает, — сказала я. — Исполнитель работает на меня. И я ему плачу.
— И сколько же ты ему платишь? — осведомился Лабёф.
— А вот это уже вас не касается.
— Сколько она тебе платит, Когбёрн?
— Она мне платит довольно, — отвечает Кочет.
— Пять сотен долларов?
— Нет.
— А столько выкладывает за Челмзфорда губернатор Техаса.
— Да что ты, — говорит Кочет. Подумал немного, а потом: — Да, звучит заманчиво, но я уже пытался как-то поголовные взыскивать со штатов, да и с железных дорог. Там тебе наврут, и глазом моргнуть не успеешь. Еще повезет, если хотя бы половину обещанного взыщешь. А иногда и вообще ничего не получаешь. Как-то подозрительно все это. Пятьсот долларов — что-то маловато будет за того, кто убил сенатора.
— Биббз был мелкий сенатор, — говорит Лабёф. — Они б там за него ни шиша не предложили, только это бы скверно выглядело.
— Каковы условия? — спрашивает Кочет.
— Плата по приговору.
Кочет и это обдумал. Потом говорит:
— Может, убить его придется.
— Не придется, если с осторожностью.
— А если и не убьем, его все равно могут не осудить, — говорит Кочет. — А если и осудят, к тому времени на деньги эти уже с полдюжины заявок наберется от всяких занюханных местных законников. Нет, я, наверно, лучше все-таки с сестренкой поеду.
— Ты самого интересного еще не дослушал, — говорит Лабёф. — Семейство Биббз за Челмзфорда пятнадцать сотен дает.
— Вот оно что, — говорит Кочет. — На тех же условиях?
— Нет, тут условия такие: просто взять и доставить Челмзфорда шерифу округа Макленнан в Техасе. Все равно, живого или мертвого. Платят, как только его опознают.
— Это мне больше по душе, — говорит Кочет. — И как думаешь деньги делить?
Лабёф ему:
— Если доставим живым, эти пятнадцать сотен я разделю с тобой пополам, а себе заберу награду штата. Если же придется его убить, я отдам тебе треть денег Биббзов. Это пятьсот долларов.
— И ты собираешься все денежки штата прикарманить?
— Я на это уже почти четыре месяца потратил. По-моему, мне причитается.