Разумеется, там и ждала его таинственная дама, и наверняка она тоже волновалась. Еще бы! Ведь в таких любовных приключениях женщина всегда рискует потерять доброе имя, а порой даже жизнь, если ее муж свиреп и необуздан. То же самое может произойти и с ее возлюбленным. Но в ту минуту Леандр уже не испытывал страха – наоборот, он торжествовал! Удовлетворенное тщеславие заглушило все остальные чувства. Карета, неразговорчивый паж, глухой парк, темный павильон – за всем этим несомненно стояла высокородная особа. Леандр был вне себя от восторга, и больше всего в ту минуту ему хотелось, чтобы поблизости оказался зубоскал Скапен!
Распахнув перед ним двустворчатую застекленную дверь, паж удалился, оставив Леандра в одиночестве. Внутри павильон был обставлен богато и изысканно. Сводчатый плафон потолка, образованный куполом, изображал темно-синее небо, в котором витали кудрявые розовые облачка вперемешку с грациозными амурами. Шпалеры почти полностью покрывали стены, на них были изображены пасторальные сцены из знаменитого романа месье Оноре д’Юрфе «Астрея». Инкрустированные секретеры, кресла с бахромой, обитые бархатом винного цвета, стол, покрытый турецкой ковровой скатертью, китайские фарфоровые вазы, наполненные свежими цветами, лишний раз подтверждали, что хозяйка всего этого великолепия богата и знатна. Канделябры из черного мрамора, изображавшие руки темнокожих слуг, выступающие из золоченых манжет, заливали светом все вокруг.
Ослепленный блистательным убранством, Леандр поначалу даже не заметил, что в помещении никого нет. Он сбросил плащ, положил его вместе со шляпой на складной стул, поправил перед венецианским зеркалом примятый локон и принял самую грациозную позу из своего тщательно отработанного репертуара. И только после этого, как следует оглядевшись, мысленно воскликнул: «Так где же божество здешних мест? Я вижу храм, но не вижу кумира! Когда же наконец она выйдет из облака и предстанет передо мной во всем блеске?»
Не успел Леандр закончить этот несколько высокопарный внутренний монолог, как малиновая портьера из индийского атласа на двери раздвинулась и появилась та самая таинственная дама – искренняя поклонница пастуха Лигдамона. На ее лице все еще была черная полумаска, и это обстоятельство встревожило актера.
«Уж не дурна ли она собой? – подумал он. – Эта страсть маскироваться меня пугает».
Однако его тревога вскоре рассеялась. На середине комнаты, где почтительно ожидал Леандр, дама развязала шнурки маски и бросила ее на стол, открыв взгляду актера приятное лицо с правильными чертами, на котором сверкали полные чувства карие глаза, а между полных вишневых губ чуть поблескивали белые зубки. Лицо это обрамляли пышные черные кудри, свободно падающие на полные белые плечи и кипень кружев, обрамляющих два чудесных полушария.
– Госпожа маркиза! – вскричал Леандр, невероятно изумленный и немного встревоженный: ему снова вспомнились достопамятные побои. – Не сон ли это? Я просто не смею поверить столь нежданному счастью!
– Вы не ошиблись, друг мой, – отвечала ее светлость маркиза де Брюйер. – Это действительно я. И, надеюсь, ваше сердце узнает меня, как узнали глаза!
– Ваш образ навеки запечатлен в моем сердце пламенеющими чертами! – с глубоким чувством воскликнул Леандр. – Стоит мне заглянуть в себя – и он предстает передо мной во всем очаровании и присущем только вам совершенстве!
– Благодарю вас, что вы сохранили добрую память обо мне, – проговорила маркиза, – это свидетельство высоты вашего духа и кротости души… Ведь вы могли счесть меня жестокой, неблагодарной и низкой обманщицей. Но это не так! Я не осталась равнодушна к голосу вашей страсти, но письмо, которое вы вверили моей вероломной наперснице, оказалось в руках самого маркиза. Это он написал ответ, который и ввел вас в заблуждение. Лишь позже, смеясь над остроумной, по его мнению, шуткой, он показал мне ваше послание, каждое слово в котором дышит чистой и пылкой любовью, назвав его образцом комической болтовни. Но я не только не согласилась с ним – наоборот, мое чувство к вам окрепло, и я решила наградить вас за все, что вам пришлось вынести ради меня. Я узнала, что мой муж занят своей новой пассией и тайно приехала в Пуатье. Скрываясь под маской, я слышала, как вы безупречно выражаете на сцене поддельную страсть, а теперь хочу узнать, так ли вы пылки и красноречивы, когда говорите от своего имени.
С этими словами она рухнула в кресла, словно это признание отняло у нее все силы.
– Мадам… – начал было Леандр, опускаясь на колени у ног маркизы. – О, нет – королева, богиня! Чего стоят высокопарные фразы, натужные страсти, пустая игра ума, натянутые рассуждения поэтов и притворные вздохи у ног размалеванной актрисы, косящейся на публику, по сравнению со словами, что рвутся из горнила души, с пламенем, иссушающим плоть, с той исполинской страстью и теми порывами сердца, которое готово покинуть свою темницу, чтобы пасть к ногам обожаемого кумира?! Вы, божественная маркиза, сочли, что я недурно выражаю любовь на сцене. Но все дело в том, что я никогда даже не гляжу на актрис, а устремляюсь в мечтах выше – к совершенству, воплощенному в прекрасной, благородной и просвещенной даме, подобной вам, мадам! Одну ее я люблю под именами Изабеллы, Сильвии и Доралисы, которые суть лишь бледные отражения!
На протяжении этого монолога Леандр, будучи опытным актером, не упускал из виду то, что подобным речам должны сопутствовать жесты. Поэтому, низко склонившись к руке маркизы, он осыпал ее пылкими поцелуями. А маркиза тем временем своими длинными белыми пальцами, унизанными перстнями, перебирала шелковистые кудри актера, откинувшись в креслах и созерцая невидящим взором крылатых амуров на синем небесном своде.
Внезапно маркиза оттолкнула Леандра и вскочила, нетвердо держась на ногах.
– Ах, прекратите! – задыхаясь, пробормотала она. – Ваши поцелуи обжигают и сводят меня с ума!
Она с немалым трудом добралась до двери, в которую недавно вошла, отбросила портьеру, а затем та же портьера опустилась – но теперь уже за ней и Леандром, подоспевшим, чтобы поддержать маркизу, которая, казалось, вот-вот упадет без чувств…
Зимняя заря едва успела окрасить краешек небосвода в цвета лепестков бледной розы, когда карета доставила Леандра, кутавшегося в полудремоте в плащ, к городским воротам Пуатье. Приподняв угол кожаной шторки, чтобы взглянуть, где он, актер заметил невдалеке маркиза де Брюйера, шагавшего рядом с Сигоньяком. Оба направлялись к месту дуэли, о чем комедиант не имел представления.
Леандр мгновенно опустил шторку, чтобы маркиз не узнал его, и улыбка торжества заиграла на его губах. Он отомстил за палочные удары, и как отомстил!
Место для поединка было защищено от ветра выступом городских укреплений. Стена эта, кроме того, скрывала происходящее здесь от взглядов прохожих. Лужайка была хорошо утоптана расчищена от камней, о которые можно споткнуться в пылу схватки. Иными словами – самым наилучшим образом приспособлена для того, чтобы защитники чести могли по всем правилам перерезать друг другу глотки.
Герцог де Валломбрез и шевалье де Видаленк также не опоздали, явившись в сопровождении цирюльника, который по совместительству был и лекарем. Все четверо раскланялись с высокомерной учтивостью и холодностью, как и положено людям светским, которым предстоит сразиться не на жизнь, а на смерть. Полная беззаботность читалась на лице молодого герцога – человека храброго и, кроме того, совершенно уверенного в своем превосходстве. Сигоньяк держался с достоинством, несмотря на то, что драться на дуэли ему предстояло впервые. Маркиз де Брюйер был им весьма доволен – такое хладнокровие, по его мнению, было благоприятным признаком.
Де Валломбрез сбросил на траву плащ и шляпу, расстегнул камзол, и Сигоньяк последовал его примеру. Затем маркиз и шевалье измерили длину клинков дуэлянтов. Те оказались практически равными.
Противники заняли места на лужайке, отсалютовали друг другу шпагами и приняли исходную позицию.
– Можете начинать, господа! – проговорил маркиз и добавил: – Сражайтесь доблестно и честно!
– Подобные советы, пожалуй, излишни, – ввернул де Видаленк. – Думаю, нам предстоит увидеть великолепный поединок.
В глубине души де Валломбрез все еще не мог отделаться от презрения к барону. Он ожидал найти в нем слабого фехтовальщика, едва овладевшего азами этого тонкого искусства. Поэтому герцог был не на шутку удивлен, когда, небрежно прощупав несколькими выпадами и ударами противника, встретил ловкую и твердую, как сталь, руку, с неожиданной легкостью парирующую любой удар. Он сосредоточился, затем попробовал один-другой ложный выпад, но все они были мгновенно разгаданы Сигоньяком. Стоило де Валломбрезу хотя бы на мгновение открыться, как в этот просвет тотчас устремлялась шпага барона, и нужны были немалые усилия, чтобы сдержать его атаку. Герцог попытался и сам перейти в наступление, но его шпага была отбита с такой силой, что сам он остался без прикрытия. Если бы не поспешный прыжок назад, клинок противника вонзился бы прямо в его грудь.
Картина менялась на глазах. Де Валломбрез полагал, что сможет вести бой по собственному усмотрению, а, утомив противника и сделав несколько выпадов и туше, ранить Сигоньяка в ту часть тела, в какую ему заблагорассудиться, воспользовавшись приемом, который до сих пор служил ему безотказно. Но теперь он перестал владеть ситуацией и должен был использовать всю свою сноровку и навыки, чтобы защитить себя. Как ни старался герцог сохранять хладнокровие, злоба ударила ему в голову и он потерял власть над собой. Сигоньяк же между тем выглядел невозмутимым и, казалось, дразнил его своей безукоризненной позитурой.
– Зачем нам стоять без дела, пока наши друзья сражаются? – обратился шевалье де Видаленк к маркизу. – Утро нынче холодное, давайте немного пофехтуем – хотя бы для того, чтобы согреться!
– Я вовсе не прочь поразмяться, – ответил де Брюйер.
Однако шевалье оказался куда более искусным в фехтовании, чем грузноватый маркиз. После двух-трех выпадов он коротким мастерским ударом выбил из рук де Брюйера шпагу. Но, поскольку личной вражды между обоими не было, они, по взаимному согласию, прекратили поединок и сосредоточили все внимание на Сигоньяке и де Валломбрезе.