ждал…
мог…
Ворожащие
— Сильнее тебя
Твой ореол:
— Вырос над гробом
Мистериал, —
Не разорвал
Сам Азраил
Пут —
уз…
вервия…
— Сын твой залит
Светом твоим,
— Стяг твой шумит
К дальним краям,
— Млатом твоим
В горнах куем, —
Мы:
рать
первая!
Иная мелодия, женственная и завораживающая, возникает из недоступных глубин: не то — колыбельная песня, не то — заупокойное волхвование.
— Крепче усни,
Бедный герой,
В долгом Преддверии смерти второй.
Будь глубока,
Дрема, века,
В толще подземного материка!
Весь хрусталем
Крыт саркофаг…
Складками ластится траурный флаг…
Окружено
Хладным огнем
Ложе страдания ночью и днем.
Спи, мой герой:
Я ворожу,
Я фимиамами сон окружу,
Остановлю
Дни и века
В лоне чугунного материка.
Неизвестный
О, узнаю: это — она,
Недостижима — и вечно темна:
Мне сквозь Народную Душу звучал
Голос ее…
Звезды ее
Мчались, гудя, по окрайнам вселенной
В гулкую пустоту…
Ради чего же сошла она в тленную,
В душную крепость ту?
Прозревающий
То — не она, ослепленный обманом!
В сумрачных песнях
Хищных кудесниц
Эхо ее отдается всегда,
Царство ж ее — за последним туманом,
Глубже черного лада.
Неизвестный
Да, я предвидел… Неясным чутьем
Горько расслаивал эти напевы.
Космос и хаос,
Если казалось,
Будто струит их в мечтанье моем
Высь Приснодевы…
Прозревающий
Если миры Приснодевы заронят
В душу сиянье — двоя этот блик,
Тихо возникнет на призрачном троне
Женственный, вероломный двойник.
В этом — закон твоей узкой тропы,
Скользкой тропы…
Страшной тропы…
С моря поднимается ветер. Цепочки фонарей вдоль набережных и проспектов раскачиваются, мерная, как звезды в угольно-черных небесах. На перекрестке — замешательство, топот бегущей от набережной толпы обывателей.
Вскрики
— Черный корабль!
— Вновь эта тень!
— Ящиком… гробом…
без парусов…
— За город дунь!
— Вновь этот недруг!
— В рытвины… в недра…
— Крепче засов!
Большинство пешеходов продолжает двигаться, как бы ничего не слыша. Но обучавшиеся на плацу бросаются врассыпную.
— Бежим, пока в жертву
тиран нас не выдал!
— Везде его жерла!
— Везде его идол!
Часть обучавшихся бросается на колени перед Цитаделью.
— Владыка! Мы зоркой страже
Доверили наши «я», —
Спаси, человеко-боже,
От слуг ино-бытия!
Наместник — с балкона десятого этажа
Очень жаль. Суров
Мировой закон,
И уж недалек
Час,
Как преображен
Гением веков
Будет он для всех
Нас.
Церковный политик
Массовик-затейник, подхватывая
Разве не туризм —
Рейсик в океан:
Отдых… упокой
Душ…
Всякому порой
Хочется в туман
В провинциализм,
В глушь.
Растерянные возгласы
— Но… как же?.. Там вовсе
Не отдых… не дрема…
Эстрадник, фиглярничая сбоку
Народ испугавси.
Подумаешь, драма!
Крики отчаянья
— Но вы ж нам твердили,
Что это не больно…
— Что сладко в могиле
Уснем добровольно…
— Бубнил же ваш гений,
Что смерть нас не мучит…
— Что мрак без страданий
Он всем обеспечит!
Цитадель безмолвствует. Из кварталов на плац выскакивают люди-циферблаты и люди-авиабомбы.
Вопли
— Но я же был вам полезен!
— Но я ведь насквозь железен!
— Я вашим врагам был грозен!
— Гранит наук мной разгрызен!
Существа-громкоговорители и психопросвечиватели, мечась по плацу
— Не я ль бичевал всех прежних?!
— Не я ль ублажал всех важных?!
— Не я ль доносил на ближних?!
Отсеивал всех ненужных?!
Отчаянным рывком преследуемые сдергивают с лиц циферблаты, но лиц под ними уже не оказывается: только кровавый блин. Другие срывают с плеч авиабомбы, просвечиватели, рупоры, но заменить их нечем. Безглавые существа натыкаются на доколь Цитадели и друг на друга. За неимением ртов визги ярости вылетают прямо из сердца.
— Бессмертие наше
купил он за ношу!..
— За право на рабство!!
За радость холопства!!!
От набережной приближаются грузные шаги с большими интервалами.
Незримый оценщик — в сопровождении бесшумно бегущих свор
Духовно-выхолощенных,
Духовно-выкорчеванных,
Плодов не давших,
Всуе метавшихся,
Всуе трудившихся,
Всуе кипевших.
Лепет обезглавившихся
— Не торопись чуточку!
— Дай хоть допить чарочку…
— Хоть доскрести мисочку…
— Дотанцевать плясочку!
А уличное движение продолжается как ни в чем не бывало. Очевидно, происходящего не видят даже некоторые из людей-циферблатов и авиабомб. Сомкнув поредевшие ряды, они продолжают маршировку.
Оценщик
Тавром помеченных,
Грехом калеченных,
Клеймом прожженных.
Духовным сифилисом
Насквозь изъеденных
И прокаженных.
Всхлипы
— Присесть бы на лавочку…
— Доцеловать бы девочку…
— Обнять бы землюшку…
— Махнуть бы солнышку!
Но солнца нет и в помине: ночь еще только приближается к перелому.
Голоса отобранных, уже восходящих на корабль, сразу изменившихся до неузнаваемости, глухо доносятся издалека
Куда нас помчит по чугунным валам
злой
шторм?
Где будем распутывать, где доплетем
сеть
карм?
Где будем искать мы, как свора рабов,
наш
корм?
Без крова, без духа, без тел, без гробов,
без урн?..
Нам в души, на корни слабеющих сил
уж льет
Нимб тускло-лиловых, подземных светил
свой яд…
Ветер с океана усиливается. В его порывах слышны Голоса
Вой,
вей,
ветр
взвеивающийся!
Плачь,
плачь,
дух
жалующийся!
Рой
хлябь
волн
рушащихся,
Мчи
вдаль
гроб
взбрасывающийся!!!
Еле слышное пение в глубине катакомб
Малых сих, не снесших бремени,
Поглощаемых могилой,
Всех, растленных князем времени,
Господи, помилуй!
Малых сил, в огне истаивающих,
Всех, гонимых адской силой,
По морям кромешным плавающих,
Господи, помилуй!
Голоса в ветре
Наг
сонм
душ
выкорчеванных,
Вниз,
в мрак
Дна
выброшенных…
Слеп
наш
шаг
сдавливающий.
Дик
наш
стон
вскрикивающий…
Неизвестный и Прозревающий, тихо пробираясь к городской окраине:
Неизвестный
Кажется мне, что я видел когда-то
Родину черного корабля:
Траурных лун, не знавших заката,
Свет
на пурпуровые поля;
Медных морей глухое рыданье,
Мертвых хребтов
мерную дрожь;
Геометрически-голые зданья,
Точно высокоумный чертеж…
Прозревающий