Я — соберу ребят.
Но страшно за вас: щупальца Велг
Замучат вас, затеребят.
Девушка
Пускай. Моя путеводная нить
Не оборвется при спуске.
Волка бояться — в лес не ходить,
Любят говаривать русские.
Сотрудник Экклезиаста сворачивает к кострам, у которых греются бездомные дети. Девушка — к бараку; сквозь его закрытую дверь слышится треньканье балалайки. Когда Девушка распахивает ее, входя, вырывается пронзительный речитатив частушки:
…Мой миленок хоть не лает,
А устроен, как урод:
По-людски он не желает,
А желает только…
Дверь захлопывается.
На улице появляется процессия кающихся.
Идущий впереди, прикрыв лицо руками
…Наш преступный зов витийственный
К новым войнам, новым винам,
Клич борьбы братоубийственной —
Хор
— Господи, прости нам!
Идущий впереди
День победы, тьму и блеск его,
Посвист вьюги по руинам,
Жар напалма в очи детские —
Хор
— Господи! Прости нам!
В промежутках пения — из барака, где скрылась Девушка, доносится ее голос, но слов разобрать невозможно.
Идущий впереди
Сил — поднять наш искупительный
Крест забот о стане вражьем,
Свет и жар любви целительной —
Хор
— Господи, подаждь нам… —
Идущий впереди
Сил — нести отраду множествам,
Одичавшим, буйным, бражным,
По ночным тропам порожистым —
Хор
— Господи! Подаждь нам! —
Процессия сворачивает к кострам.
Из барака доносится взрыв наглого, грубого хохота и — опять голос Девушки.
Ректор, в регалиях Главного Судьи, показываясь на балконе почти совсем разрушенного дворца
Пусть — ни трибуны, ни аудитории,
Сгинул наш дом,
сад, —
Люди! Сама Немезида истории
Шлет нас творить
суд.
Но укрепленные твердою верою
В милость и в доброту,
Мы справедливость привносим скорую
В скорбную роль
ту.
Враг еще множит в подвалах заговоры,
Прячется в глубь
толщ,
Но мягкосерд и гуманен наш приговор:
Лишь
восемьсот
тыщ.
Вскрики
— Мало! Он робок, он трус!
— Мало!
— Зев — краснобая, а мозг —
мула…
— Смело карай, депутат!
Смело!
— Чтобы воронье выше туч
взмыло!
Возгласы из времянок
— Бросьте… довольно!.. Долой кровь!
— Взялся судить, так добром правь…
— Видно, опять норовит вкривь —
Тюрьмы заполнить битком вновь?
Еще голоса
— Срам, кто рычит на Судью
псом:
Он при Тиране страдал
сам.
— В тюрьмах свой суп отдавал
всем…
— Вникните в суть! не в размер
сумм!
Главный судья, обращаясь к сопровождающим
Горек удел хитрить и лавировать
Между Харибд и Сцилл.
Радость — в одном: неусыпно веровать,
Что идеал —
цел.
Главный Судья покидает балкон.
В бараке странная тишина.
Двое прохожих
— А видели у костров — юродивого?
— Видел. Чудно!
Осмеивают в народе его
И поделом.
— Но
Везде отыщутся женщины,
Чуткие до чудес…
— Им все равно, что — жемчуг,
Что глина,
что Бог,
что бес.
— Но он заставляет слушать
Всех нас другие слои…
— Э, бросьте. Заржала лошадь,
А вы уж, друзья мои,
Готовы поверить в демона,
Ревущего где-то в аду.
— Понятно: от этого гомона
И сам я точно в бреду.
Из барака крадучись выскальзывают несколько фигур. Девушки не видно.
Порыв ветра из радиоактивных пустынь медленно проносится над крышами.
Молодой архитектор, присев на груду битого кирпича
Где-то вот так же
заносят пепел и вьюга
Щебень Парижа, руины Святого Петра,
И не жаль никому их,
и нет задушевного друга,
С кем подумать о «завтра»,
понять и осмыслить «вчера»…
Двое из народной милиции, входя в барак
Запляшет любой хулиган,
Раз двум миллионам — помилование…
Долгая пауза.
Те же двое, выходя на крыльцо
Двенадцать ножевых ран
И, кажется, изнасилование.
Голос Укурмии
Уицраоры Запада, Юга,
Кто помог сокрушению ига!
Властью новою, данною свыше,
Назначаю вам сроки и ноши.
Голоса чужеземных уицраоров
Один
Невольным данником миротворствующего
Сам обуздал я свою судьбу.
Другой
Язвимый жалом страстей упорствующих,
Свой зев кусаю — убить алчбу.
Третий
Влачусь, послушный приказу царствующего,
Не смея плетью вжечь знак рабу.
Укурмия
Вы — гонители Велг, вы — их стражи.
Едините ж усилия строже!
Каждый глыбу отломит от кряжа,
Обоймет ее крепче и туже.
Уицраоры
— Откалываю скалу незыблемую
Ох, тяжела.
Ох, высока!
— Поднимаю громаду вздыбленную —
Два шага,
Три шага.
— Опускаю ношу зазубренную
В щель врага,
В дом врага.
В трещину, пересекающую город, вдвигаются одна за другой циклопические плиты. На месте трещины — площадь и проспект, совершенно гладкие.
Крики в народе
— Песку бы! цемента! гравия!..
— Заклепана пасть Везувия…
— Но, Боже… какою кровию!
— Ценой какого бесславия!
Главный судья, теперь — Председатель учредительной комиссии, открывая заседание в развалинах дворца
Достопочтенные господа
Члены!
С разных концов страны
Съехались мы в эти древние стены
Доблестной старины.
Чтобы народ
в дни глада и мора
Глубже не смог
пасть,
С помощью освободителей мира
Нам вручена
власть.
Мы — представители разных партий,
Мнений, платформ,
каст,
И небывалый узор на карте
Общий наш труд
даст.
Фырканье в бараках
— Брехун без роду, без племени.
— Фантом переходного времени.
— Марионетка без знамени
В период всемирной темени!
Сотрудник Экклезиаста, теперь — Воспитатель, в крошечном училище, среди группы ребят
Наш мир — это код. Все факты
Нельзя перечислить в речи ведь,
Но если делать вот так-то —
Материя станет просвечивать.
Один из ребят
Просвечивать? Точно стекла?
Воспитатель
Отчасти. Сначала блекло,
А дальше, с теченьем дней —
Торжественней и ясней.
Когда с души нашей сорвано
Безверье, слепое как мания, —
Раскроются новые органы
Духовного воспринимания.
Уже и теперь для некоторых
Мерцают в узкие щели
Иные просторы и недра,
И духи в светлейшем теле.
Среди природы — успешнее
Можно решить задачу,
И в первое ж утро вешнее
Мы переедем на дачу.
Ребята
— А тот учитель, которого
Вы сами зовете главным?
Воспитатель
— Наведаться очень скоро
Он обещал.
Один из мальчиков, с несколько странным лицом
Вот славно…
А то раз меж разговора
Произнес он имя: Навна.
Мне оно знакомо, дядя.
Надо в руки, точно в нишу,
Спрятать все лицо, не глядя;
Пять минут пройдет — и слышу
Ах, такой нездешний голос,
Вижу синеву такую,
Что потом без них мне — голой
Наша жизнь… и вот тоскую.