Корделия вдруг поняла, что дрожит, хотя в комнате было тепло.
– Тебя что-то тяготит, Мэтью, – мягко произнесла она. – У тебя есть какая-то тайна. Я давно догадалась об этом, так же, как ты догадался о моей любви к Джеймсу. Не хочешь сказать мне, в чем дело?
Рука Мэтью метнулась к нагрудному карману пиджака, в котором он обычно держал свою флягу. Но он заставил себя сдержаться и сделал глубокий вдох.
– Ты сама не знаешь, о чем просишь.
– Нет, знаю, – возразила она. – Я прошу, чтобы ты рассказал мне правду. Твою правду. Ты знаешь мой секрет, а я до сих пор представления не имею, отчего ты так несчастлив.
Мэтью долгое время сидел совершенно неподвижно, и Корделии показалось, что она смотрит на статую. Шевелилась только его рука – он обводил пальцем узоры, вышитые на подушке. Когда он, наконец, заговорил, Корделия не узнала его голос; этот голос не принадлежал беззаботному, легкомысленному юноше, так мог бы говорить пожилой человек, придавленный жизненными невзгодами.
– Я никому не рассказывал об этом, – начал он. – Ни одной живой душе… кроме Джема. Больше никто не знает. Возможно, это очень нехорошо и неправильно с моей стороны, взваливать на тебя свое бремя и просить, чтобы ты утаила наш разговор от Джеймса… Я не говорил ему и не скажу.
Корделия ответила не сразу.
– Я не могу ничего обещать.
– Тогда мне остается только надеяться на твое сочувствие и рассудительность. Поверь, если он узнает, лучше от этого никому не станет, – вздохнул Мэтью. – Но должен тебя предупредить, что в этой истории замешан Алистер, хотя сам он пребывает в полном неведении.
– Тогда я догадываюсь, о чем пойдет речь. Джеймс говорил мне, что Алистер распространял грязные слухи о твоей семье. Наверное, ты считаешь меня чудовищем, но я все равно люблю своего брата.
– Нет, не считаю. Я думаю, что ты – нечто вроде ангела-хранителя для Алистера. Пока ты с ним рядом, для него еще остается надежда. Да, речь пойдет об этих слухах, но есть и многое другое. Конечно, ты не знаешь всего.
– А я хочу узнать все, – заявила Корделия.
Мэтью, глядя в стену, заговорил тем же монотонным, глухим голосом:
– Что ж, хорошо. Мы тогда учились в школе. Наверное, были еще слишком молоды и не понимали, что словом можно ранить и даже убить. Когда я узнал, что Алистер рассказывает всем подряд, будто Генри мне не отец, говорит, что я незаконный сын Гидеона… – Он тряхнул головой. Его била дрожь. – Мне захотелось пристукнуть его на месте. Конечно, я его не убил, как видишь, но… – Мэтью запнулся, стиснул зубы, отшвырнул подушку в сторону. – Самым ужасным было то, что мысль насчет незаконного происхождения по какой-то непонятной причине укоренилась у меня в мозгу, и я никак не мог выбросить эти бредни из головы. Еще до моего рождения отец получил серьезные увечья; я никогда не видел его без инвалидного кресла. Кроме того, я на него совсем не похож. Это превратилось для меня в навязчивую идею… и однажды я набрался смелости и отправился на Сумеречный базар. Я сам толком не знал, что искать, но в конце концов купил бутылку какой-то жидкости под названием «эликсир правды».
– На следующее утро, за завтраком, я незаметно подлил немного этой дряни в питье матери и собрался спросить у нее, кто мой настоящий отец. Я думал, она не поймет, что находится под действием волшебного напитка, простит мне мою дерзость и ответит откровенно.
Мэтью откинул голову назад, несколько мгновений смотрел в потолок, потом продолжал:
– Конечно, это был никакой не «эликсир правды» – но, думаю, ты и сама об этом уже догадалась. Я не знаю, что именно мне продали, но эта жидкость оказалась ядовитой… а мать ждала ребенка. Конечно, я об этом не подозревал, и вот она… ей стало очень плохо, и она… ну… с ней случилось…
У Корделии заболело сердце.
– О, Мэтью… – прошептала она.
Он говорил быстро, сбивчиво:
– Безмолвные Братья смогли спасти жизнь матери, но моей младшей сестры не стало. Я знаю, что родители хотели ребенка, надеялись, но больше моя мать не смогла забеременеть.
– В тот самый день мне стала ясна правда – я понял, что Генри, вне всяких сомнений, мой родной отец. Мальчишки в школе просто сочиняли мерзкие сплетни. Я был разбит, раздавлен, целыми днями сидел у себя в комнате и молчал. Отец думал, что это несчастье с матерью так подействовало на меня. Но на самом деле я был в ужасе от своего поступка, испытывал отвращение к себе из-за того, что мысленно оскорбил свою мать, думал о ней такие вещи. Я поклялся самому себе, что никогда и никому не скажу, даже Джеймсу. И никогда не прощу Алистера. Хотя я винил в произошедшем прежде всего себя.
Наконец, Мэтью поднял голову и посмотрел на нее.
– Вот и вся история, Корделия. Это и есть мой секрет. Знаю, ты меня теперь презираешь, и я это заслужил. Я даже не могу просить тебя о молчании. Поступай, как считаешь нужным. Я все пойму.
Корделия отбросила покрывало и села прямо. Мэтью наблюдал за ней со страхом – возможно, решил, что сейчас она вышвырнет его из дома. Но она порывисто протянула к нему руки и сжала в объятиях.
Она услышала его прерывистый вздох. От него пахло снегом, мылом и шерстяной тканью. Он не шевелился, застыл, как манекен, но она все равно обнимала его и не хотела отпускать.
– Корделия, – хрипло прошептал он, наконец, и опустил голову ей на плечо.
Она с силой прижала беднягу к себе, чувствуя, как бьется его сердце, погладила шелковистые волосы. Она обнимала его так, как ей хотелось бы, чтобы ее саму обнимал Джеймс в том коридоре рядом с Оссуарием.
– Ты должен простить себя, Мэтью. Ты ведь не желал зла матери, – ласково сказала она.
Не отрываясь от ее плеча, он издал какой-то звук, похожий на рыдание. Корделия невольно подумала об Алистере. Конечно, он не мог знать, какие последствия имели его злые слова, но и Мэтью тоже не мог знать, что будет после применения зелья. И тогда она подумала, что они в чем-то похожи, хотя ни тот, ни другой ни за что не признались бы в этом.
– Мэтью, – настойчиво продолжала она, – ты должен все рассказать матери. Она простит тебя, и тебе больше не придется нести этот груз в одиночку.
– Не могу, – прошептал Мэтью. – Сейчас она горюет о потере одного ребенка. А после того, как я скажу ей, она будет горевать об утрате двоих детей – ни она, ни отец никогда не простят меня.
Он поднял голову, отстранился от девушки.
– Спасибо тебе. За то, что не отвернулась от меня. Поверь, это для меня много значит.
Корделия молча сжала его руку и отодвинулась.
– Теперь, когда ты выслушала меня и знаешь, что я наделал, – сказал Мэтью, – ты, возможно, перестанешь думать, что недостойна Кортаны. Ты не могла бы совершить ничего такого, чтобы заслужить ненависть, даже со стороны неодушевленного предмета. – На его лице появилась усмешка, не имевшая ничего общего с прежней лучезарной улыбкой. Видно было, что ему совсем не весело.
– Значит, что-то не в порядке с мечом, как говорит Алистер, хотя… – Она умолкла и задумчиво посмотрела в лицо Мэтью. – У меня появилась мысль. Нужно кое-что проверить, но это должно остаться между нами. Если я попрошу тебя съездить со мной кое-куда…
Он хитро прищурился.
– Разумеется, я готов выполнить любое ваше желание, госпожа.
– Не издевайся, – отмахнулась она. – Джеймс упомянул, что владельцы твоей новой квартиры позволили тебе пользоваться автомобилем. А мне нужно отправиться в довольно отдаленное место. Забери меня завтра утром, и мы поедем вместе.
Она в двух словах пересказала ему разговор с фэйри в Адском Алькове, напомнила легенду о кузнеце Велунде.
– Если кто-то и может разобраться о том, что сталось с Кортаной, то это он. Если, он, конечно, вообще существует… Но я не могу сидеть сложа руки. Я должна хотя бы попытаться найти Велунда.
– И ты хочешь, чтобы именно я отвез тебя к таинственному кургану? – Мэтью явно был польщен.
– Конечно, именно ты, – ответила Корделия. – Только у тебя из всех моих знакомых есть машина.
Алистер сидел на подоконнике в гостиной, пристально глядя в окна дома напротив. Он уже, наверное, час наблюдал за жильцами. Два маленьких мальчика играли на ковре, мать вышивала, отец читал газету. В его ушах звучали горькие рыдания и жалобы Соны. «Этот ребенок никогда не увидит своего отца».
«Этому ребенку повезло», – так сказал он Корделии. Под маской цинизма он пытался скрыть терзавшую его печаль, от которой некуда было скрыться, которую нельзя было прогнать, подавить. Она была подобна ледяному клинку, застрявшему в груди, и иногда этот «клинок» мешал ему дышать. Алистер уже не помнил времени, когда испытывал безусловную детскую любовь к отцу, но от этого было не легче. При мысли о прошлом все тело пронзала острая физическая боль, как будто холодный нож поворачивали у него в сердце. И о будущем он тоже не мог сейчас думать. «Я никогда больше его не увижу. Никогда не услышу его голос, его шаги. Никогда не увижу, как он улыбается новорожденному ребенку».
Задернув шторы, Алистер твердо сказал себе, что даст будущему брату или сестре все, что сможет. Конечно, никто не заменит ребенку отца, но он, Алистер, попытается выполнять обязанности старшего брата лучше, чем по отношению к Корделии. Этот маленький человечек будет знать, что его любят таким, какой он есть, что ему не нужно подавлять свои чувства, наступать себе на горло, изменять себе ради кого-то или чего-то.
Алистер вздрогнул от странного звука и не сразу сообразил, что стучат в дверь. Он удивился: для визитов было уже поздно. Да и днем никто не пришел. Старшие Сумеречные охотники, ровесники героя, одолевшего Янлуо, за прошедшие десятилетия давно забыли о нем; смерть Элиаса была подобна уходу призрака, исчезновению того, кого не видели, не слышали, не желали знать.
Райза уже легла спать, и Алистеру пришлось самому идти открывать. Отворив дверь, он обнаружил на крыльце Томаса Лайтвуда.
От неожиданности Алистер потерял дар речи и тупо смотрел на гостя. Томас, подобно своим безмозглым друзьям, ходил без шляпы; его волосы, на которых т