аяли снежные хлопья, потемнели и слегка завивались от влажности. Черты лица были на удивление правильными и даже тонкими для такого крупного человека. Нет, слово «крупный» едва ли подходило ему. Оно не могло передать грации его движений. Он был высоким, но, в отличие от других высоких мужчин, держался прямо и уверенно. У него была совершенная фигура, насколько мог вспомнить Алистер – трудно было судить о его фигуре сейчас, потому что он был в плотном пальто.
Томас откашлялся и, пристально глядя в лицо Алистеру темными глазами, произнес:
– Я пришел сказать, что сожалею о смерти твоего отца. Мои соболезнования.
– Спасибо, – прошептал Алистер. Он знал, что нельзя так пристально разглядывать Томаса, но не мог отвести глаз. Впрочем, это уже не имело значения. Не сказав больше ни слова, Томас развернулся, спустился с крыльца и зашагал прочь.
– Что ты сделал с моим позолоченным гребнем? – спросила Люси.
Джесс, развалившийся на ее постели в позе, совершенно неподобающей призраку, ухмыльнулся. Он удобно устроился среди подушек и выглядел весьма довольным собой. Когда он появился, Люси сидела в халате за письменным столом и от испуга посадила кляксу на рукопись. Джесс, со своей стороны, как будто бы обрадовался тому, что сумел застать ее врасплох.
– Спрятал в надежном месте, – сказал он. – Эта вещь напоминает мне о тебе, когда я остаюсь один.
Люси подошла и села на край кровати.
– Возможно, тебе следует чаще являться мне по ночам.
Он прикоснулся к ее распущенным волосам. Иногда Люси мечтала иметь такие же кудри, как у Корделии, блестящие шелковые косы цвета багровой осенней листвы или солнечного заката. Но Люси достались от матери обычные каштановые волосы.
– В таком случае ты лишишься возможности встречаться по вечерам с друзьями, а мне бы этого не хотелось, – ответил Джесс. – Насколько я понял, вы весело проводите время. С другой стороны, – добавил он, нахмурившись, – очень жаль, что я не смог сказать пару слов этому джентльмену эпохи Регентства, докучавшему тебе на днях. Мне не нравится, что ты встречаешься с другими призраками.
Люси рассказала ему об убийствах, о происшествии на фабрике, о разговоре с Филоменой. Умолчала она лишь об услуге, оказанной призраку с пулевой раной в груди. Люси почему-то казалось, что Джессу это не понравится.
– В чем дело? – спросил Джесс. – Мне кажется, тебя терзают черные мысли.
Когда Люси вернулась из дома Корделии, дядя Габриэль, тетя Сесили и Кристофер окружили ее и забросали вопросами о Карстерсах. Люси чувствовала себя слишком усталой и отвечала односложно, но разговор с Джессом – это было совершенно иное.
– Я очень беспокоюсь за Корделию, – объяснила она. – Даже не представляю, как чувствовала бы себя на ее месте. Если бы я лишилась отца.
– Мне кажется, у тебя хороший отец, – заметил Джесс и окинул Люси особенным, пристальным взглядом. Когда он смотрел на нее так, ей всегда казалось, что он относится к ней очень серьезно, хочет проникнуть в ее мысли, понять ее. Как будто для него во всем мире не было никого важнее Люси.
– Я всегда считала его совершенством, – призналась Люси. – Даже сейчас, когда я выросла и поняла, что совершенных людей не бывает, я все равно уверена в том, что он лучший из отцов. Он никогда не сделал и не сказал ничего, что могло бы огорчить меня, заставить усомниться в его любви. Но у Маргаритки другое…
– Ее отец сидел в тюрьме, потом долгое время провел в больнице, – сказал Джесс. – А когда он вернулся, радость от встречи с ним была испорчена его поведением.
– Теперь она потеряла возможность сказать ему все, что о нем думает, или примириться с ним, простить его.
– Она даже теперь может его простить, – возразил Джесс. – Мой отец умер еще до моего рождения. Но я все равно его любил. И смирился с тем, что он меня покинул. Человек может обрести душевный покой сам, без посторонней помощи, хотя это и нелегко. А у Корделии есть ты. Ей будет легче.
Видя, что она по-прежнему хмурится, Джесс похлопал по постели.
– Иди сюда, – сказал он, и Люси свернулась на кровати рядом с ним.
И сейчас, так же как в ту ночь, когда они танцевали, ей казалось, что он материален. Она чувствовала ткань его рубашки, видела крошечные веснушки у него на шее.
Джесс протянул руку к ее волосам, пригладил растрепанные пряди.
– Мне очень повезло, что я вижу тебя такой, – тихо произнес он. – С распущенными волосами. Как будто я твой муж.
Она почувствовала, что краснеет.
– Ой, у меня такие некрасивые волосы. Просто коричневые. Мне хотелось бы иметь необычные волосы, как у Грейс или как у…
– Они не «просто коричневые», – перебил ее Джесс. – Твои косы блестят как шелк и в них можно различить множество оттенков – золотой, шоколадный, цвет карамели и орехового дерева.
Люси села, потянулась к щетке, лежавшей на ночном столике.
– А что, если я прикажу тебе расчесать мои волосы? – спросила она. – Джессамина иногда это делает…
Его губы медленно растянулись в улыбке.
– Я к твоим услугам, приказывай.
Она протянула Джессу щетку, отвернулась и села на край кровати. Она почувствовала, как он пошевелился, поднялся, сел, взял тяжелые волосы.
– Очень давно, – негромко заговорил он, – когда Грейс появилась у нас в доме, я расчесывал ей волосы перед сном. Матери это даже в голову не приходило; если бы не я, волосы безнадежно спутались бы, их пришлось бы отстричь.
Когда тяжелая щетка скользнула по ее волосам, Люси откинула голову назад и коснулась пальцев Джесса. Она испытывала удовольствие от этих прикосновений, в них было что-то чувственное. Его рука задела ее затылок, и по телу побежали мурашки. Она не испытывала ничего подобного, когда Джессамина расчесывала ей волосы.
– Наверное, Грейс была еще ребенком, когда твоя мать удочерила ее, – сказала Люси.
– Она была совсем крошкой и всего боялась. Почти ничего не помнила о родителях. Если бы мать полюбила ее, Грейс посвятила бы свою жизнь исполнению ее желаний, достижению ее целей. Но… – Люси догадалась, что он качает головой. – У Грейс не было никого, кроме меня. Иногда я думаю, что именно поэтому я вернулся на землю в таком… облике. Я не помню, как умирал, но помню, как проснулся, очнулся в виде бесплотного духа. Я услышал, как Грейс плачет у себя в комнате, и понял, что должен прийти к ней, ведь я был ее единственным другом. Вот почему я не могу заставить себя сказать ей…
Он не договорил. Обернувшись, Люси увидела, что он неподвижно сидит на покрывале, зажав щетку в руке. На его лице застыло виноватое и одновременно тревожное выражение.
– Сказать, что ты слабеешь, – тихо произнесла она. – Что это началось после того, как ты отдал свой последний вздох для спасения жизни моего брата.
Джесс отложил щетку.
– Ты знаешь?
Люси вспомнила, как они ехали в карете, как его рука превратилась в ничто, как он становился полупрозрачным, если был в ярости, словно ему не хватало энергии, чтобы выглядеть материальным.
– Я догадалась, – прошептала она. – Вот почему мне так плохо – я боюсь. Джесс, если ты исчезнешь, растворишься, я тебя больше никогда не увижу?
– Не знаю. – Взгляд его зеленых глаз был мрачен. – Я боюсь этого так же, как живые люди боятся смерти, ведь я не больше твоего знаю, что ожидает меня по ту сторону.
Люси положила руку ему на запястье.
– Скажи, ты мне доверяешь?
Джесс попытался улыбнуться.
– В основном да.
Люси развернулась к нему, положила руки ему на плечи.
– Я хочу приказать тебе жить.
Он вздрогнул от неожиданности, и она почувствовала это движение. Они были близки, как тогда, ночью, во время танца.
– Люси… не обольщайся. Мне нельзя приказать совершить невозможное.
– Давай на время забудем о том, что возможно и что невозможно, – предложила Люси. – Есть только два варианта: либо у меня ничего не получится, либо ты станешь сильнее. Я не смогу жить спокойно, если не попытаюсь.
Она не стала говорить о животных, на которых испытывала свое «могущество», о безуспешных попытках призвать Джесса, спящего в гробу. Но, в отличие от бедных животных, Джесс «застрял» на границе между жизнью и смертью, поэтому его поведение нельзя было предсказать. Люси подумала: а может, для того, чтобы подчиниться ее воле, он должен находиться рядом с ней? Она вспомнила джентльмена, которому приказала забыть убийство. На его лице появилось выражение безмятежного спокойствия, которое немного испугало ее.
Последовала долгая пауза.
– Ну хорошо, попробуй, – сказал Джесс.
Вид у него был неуверенный, щеки раскраснелись; Люси знала, что это не настоящий румянец, и в его жилах не течет кровь, но все равно немного воспряла духом. Другие призраки не краснели, не дрожали от холода, к ним нельзя было прикоснуться. Джесс отличался от них.
Она села удобнее. Она была ниже ростом, и сейчас, когда они оказались рядом и она положила руки ему на грудь, она чувствовала себя маленькой девочкой. Она могла смять ткань его рубашки, под рубашкой чувствовалось мускулистое тело.
– Джесс, – негромко заговорила Люси. – Джесс Руперт Блэкторн. Я приказываю тебе дышать. Приказываю вернуться в свое тело. Живи.
Он резко втянул ртом воздух. Люси никогда не слышала, чтобы призраки так делали, и считала, что это невозможно; и сейчас у нее голова закружилась от счастья. Его зеленые глаза распахнулись, он схватил ее за плечо – сильно, почти причинив ей боль.
– Приказываю твоей душе вернуться в тело, – повторила она. – Живи, Джесс. Живи.
Его глаза почернели. Внезапно у Люси перехватило дыхание, она почувствовала, что проваливается куда-то во мрак. Света не было – нет, где-то вдалеке виднелся неверный свет, падавший из открытой двери. Она тщетно пыталась схватиться за что-нибудь, чтобы остановить падение.
Джесс. Где же Джесс? Она ничего не видела во тьме. Она подумала о Джеймсе: неужели такое с ним бывало, когда он попадал в серое царство? Неужели он тоже испытывал это кошмарное, страшное чувство невесомости?